В "Мастере…" тема отрезанной мужской головы вообще на грани навязчивости. Прежде всего это, казалось бы, с внутренним сюжетом почти никак не связанная отрезанная голова Берлиоза. В романе Булгакова больше всего запоминается именно отрезанная голова, подобно тому как в "Руслане и Людмиле" Пушкина не запоминают ничего, кроме отделённой головы - гигантской! - которую… м-м-м… не помню что, помню только голову, да ещё копьё, которым копьеносец (!) Руслан, сокровенный символ русского жречества, пронзает этой голове язык… Кстати, Берлиоз почти что мастер, своеобразный дубликат её любовника - он отрицает историчность Иисуса, тем отрицая (пусть косвенно) вину жены Пилата в Распятии. Берлиоз казнён подручными Маргариты (они были подручными не только на самом Великом шабаше, но и в период его подготовки) в тот период, когда мастеру удалось от Маргариты спрятаться - в попытке откупиться имитацией безголовья.
Эта тождественность действий "прекраснейших" не может быть случайной.
глава девятая
Кровь мужчины для обнажённой женщины
Маргарита ощутила солёный вкус на губах и поняла, что её моют кровью. ‹…›
Но кое-что вознаградило Маргариту… Это - та почтительность, с которою стали относиться к ней Коровьев и Бегемот. ‹…›
…Гелла и Наташа, утешая её, опять повлекли её под кровавый душ, опять размяли её тело, и Маргарита вновь ожила. ‹…›
В тот же момент что-то сверкнуло в руках Азазелло, что-то негромко хлопнуло как в ладоши, барон стал падать навзничь, алая кровь брызнула у него из груди и залила крахмальную рубашку и жилет. Коровьев подставил чашу под бьющуюся струю и передал наполнившуюся чашу Воланду. Безжизненное тело барона в это время уже было на полу.
- Я пью ваше здоровье, господа, - негромко сказал Воланд и, подняв чашу, прикоснулся к ней губами.
Тогда произошла метаморфоза. Исчезла заплатанная рубаха и стоптанные туфли. Воланд оказался в какой-то чёрной хламиде со стальной шпагой на бедре. Он быстро приблизился к Маргарите, поднёс ей чашу и повелительно сказал:
- Пей!
М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Глава 23 ("Великий бал у сатаны")
Мотив мужской крови, волной изливающейся на обнажённое тело женщины, и притом женщины не из простых, а по духу патрицианки (царицы, главной ведьмы, королевы красоты и т. п.) встречается, разумеется, не только в "Мастере…" и "Понтии Пилате", но повсюду - в религиозных культах, уголовной хронике, образах, создаваемых художниками, великими и не очень.
Волна крови, изливающейся на обнажённое женское тело, отнюдь не абстракция, не отвлечённый символ, но мощный выплеск чего-то глубинного, подсознательного, идущего из родового прошлого и потому волнующего, приковывающего внимание не только художника или жреца, но и зрителя. Этот сокрытый внутренний стержень не ограничивается только лишь нашим интересом, но и управляет многими нашими поступками. Причём далеко не ограничиваясь теми, которые принято называть неадекватными (культ отсечённой головы возлюбленного, например).
Понимание истинных причин не только преступлений, но и многих привычных и лишь потому ненаказуемых поступков, весьма важно.
Судя по текстам "Мастера…" и "Понтия Пилата", в волне мужской крови, изливающейся на обнажённую женщину, просматривается тайный стержень, который связан и с Понтием Пилатом, и с казнью на Голгофе, и вообще с событиями, в древности притянувшимися к одному из дворцов Ирода Великого. Иными словами, провоцирование потоков крови, текущих по обнажённому телу привлекательной женщины, - лишь один из многих выбросов подсознания, являющих некую сокрытую в нас тайну, весьма и весьма для нас значимую.
Дело не в притягательности крови как таковой и не в привлекательности обнажённого женского тела на банальном уровне - не поэтому умнейшие, вдумчивые люди вновь и вновь перечитывают именно "Мастера…", причём со всё возрастающим напряжением. Да и сам Булгаков, помнится, работал над романом явно не ради выгоды и славы: 12 лет он напряжённо работал без всякой надежды на прижизненную публикацию. Даже умирая (в биологическом смысле), он продолжал править роман, а почти предсмертные слова его были: "Чтоб знали!.. Чтоб знали!.." Так беллетристику не пишут.
Уровней недопонимания"Мастера…" много.
Понимание булгаковского романа можно уподобить своеобразной лестнице, каждую из последующих ступеней которой достигает всё меньше и меньше людей.
Первый раз я прочитал "Мастера…", помню точно, в 1974 году, когда мне было 17 лет. Это был переплетённый журнальный вариант (журнал "Москва", 1966–1967 годы), который прошёл в академической среде через десятки, если не сотни рук, его благоговейно передавали по цепочке с интригующим сопроводительным шепотком насчёт грандиозных цензурных купюр. Вообще "Мастер…" интересен по тем временам был уже одной своей запрещённой темой.
Как мне теперь ясно, "Мастера…" я тогда не понял, хотя прочёл - почти до конца. Будучи в достаточной степени "типичным представителем академической среды" (это похвала - речь идёт о естественных науках), я хоть и без энтузиазма, с натугой, но достаточно созвучно с остальными охал по поводу плаща с кровавым подбоем, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана и прочих стилистико-ритмических находок Булгакова. Все охали - а я что, рыжий, что ли?
Последние пару глав и эпилог "Мастера…" я, как и многие, ясное дело, прочесть не смог. Рыжим я не был и здесь. Все так и говорили: мутный какой-то в "Мастере…" конец. Дескать, что-то не то. Есть нечто чужеродное. А вот про Варьете с денежным дождём, про доллары в сортире, про Стёпу Лиходеева с водочкой - самое то.
Словом, восприятие моё вполне объяснимое: я тогда занимался спортом, мечтал стать чемпионом мира и выдающимся учёным, доктором наук, и считал, что успех в профессии, подтверждённый положением в иерархии, - основа благополучия жизни.
Следующее полупрочтение состоялось в 28 лет (1985 г.) - уже на излёте того краткого периода в моей жизни, когда у меня было много денег и когда я мечтал уже о вилле с фонтаном. Тогда же я и приобрёл у одного диссидента том Булгакова за безбожную по советским временам цену-50 рублей. Из всех линий романа с упоением я читал только про Иешуа Га-Ноцри - соответственно, кривляния Воланда и компании если и не пролистывал, то прочитывал спокойно. Для меня повествование оканчивалось убийством Иуды из Кариота. Последние же главы "Мастера…" и эпилог не только не читал, но, кажется, даже не просмотрел. Во всяком случае, они никоим образом в памяти не отпечатались.
Помню, что и срединную главу-"Великий бал у сатаны" - я не дочитал. Если бы меня тогда спросили: почему? - ответил бы: из-за того, что слишком уж много сказочного, дескать, "голые тела женщин подымались между фрачными мужчинами"; испанский сапожок на ноге танцующей ведьмы; разложившийся труп, падающий из каминной трубы, и тому подобное… Понятно, что обвинение "Мастера…" в сказочности - не более чем рационализация непонимания или психологического отторжения, но тогда я даже слова "рационализация" знать не мог. Как и слово "подсознание". Или "мыслеформа". Всё это было запрещено.
Затрудняюсь сказать, насколько значительную роль в моём развитии сыграл "Мастер…", но год спустя мне удалось добыть Библию, что было следствием некоторых усилий.
Третье прочтение "Мастера…" состоялось на 42-м году жизни - уже после завершения "Понтия Пилата". Поскольку тот 50-рублёвый "Мастер…" в моей комнате безнадёжно захоронен в картонных коробках вместе с большей частью двух библиотек - моей и подаренной женой одного сошедшего с ума писателя, - то, желая избежать утомительных раскопок, я экземпляр книги позаимствовал у приятеля.
На этот раз я начал читать с последней главы и эпилога - тут на меня и обрушилось, по меньшей мере, цунами открытий.
Для начала я обнаружил: "Свободен!"
Это "Свободен!", подобно взрыву, сметало "мастерского" Пилата и расчищало путь к Пилату Евангелия и Булгакова.
Даже сам тон эпилога не оставлял ни малейших сомнений, что Булгаков принял непопулярную евангельскую истину: Христос говорил с Пилатом не как с должностным лицом, а как с братом - в вечности!
От эпилога я в обратном порядке перешёл к последним главам, затем к середине, и уж только потом - к началу. Потом вновь откатился к последним главам.
Наконец я добрался до "Великого бала у сатаны", - и тут от удивления со мной чуть не случился сердечный приступ. Я, автор "Понтия Пилата", в котором есть несколько сцен, где Уна оказывалась в потоках крови, обнаружил ещё один кровавый душ - под которым Маргарита отдыхала, восстанавливая силы для дальнейших дел по воле Воланда! И ещё от кровавого душа менялась так, что уважение к ней у Воландовых слуг умножалось!
Что до сердечного приступа, то ничего, отлежался.
А пока отлёживался, понял, что "Великий бал…", в противоположность поверхностным мнениям молодости, - одна из самых в "Мастере…" реалистичных глав.
Понял и начал копать - всеми доступными способами.
Чтобы понять.
Вообще, ради того, чтобы понять, я, собственно, и пишу эту главу - не то размышление, не то статью, не то послесловие к "Понтию Пилату", не то опыт самопознания, не то руководство по ориентированию в родовой памяти.
"Все мы родом из детства", - этот призыв к упрощённому восприятию мира ими старательно донесён до каждого.
Но чтобы заключённую в нём крупицу истины отполировать до сияния мудрости, следует добавить: "А наше детство - родом из детства наших предков, подчас очень далёких".
Именно оттуда, издалека, и выплёскиваются через подсознание волны крови.