глава IV
хранитель
"Киником" этого - странника? мудреца? воина? жреца вселенского храма Истины? - Пилат нарёк самолично.
А произошло "наречение" при следующем стечении обстоятельств.
В своё первое после назначения наместником инспекционное посещение Иерусалима Пилат в сопровождении охраны, как водится, знакомился с достопримечательностями города - и, величайшим усилием воли подавляя зевоту, время от времени выказывал своё восхищение.
"О, боги! - ненавидя эту сторону своей должности, думал Пилат. - Хотя бы одна мысль! Хотя бы одно живое лицо!"
Но его окружали лица только должностные - светившиеся подобострастием и предупредительностью.
Обременительное перемещение по городу и его ближайшим окрестностям продолжалось, наместник выказывал удовольствие и с каждым шагом жизнь ему казалась всё более и более омерзительной. Подходя к построенному ещё Иродом Великим гипподрому, по сравнению с римским совершенно ничтожному, только уничижающему тех богов, которых он должен был возвеличивать, Пилат не выдержал, закрыл глаза и внутренне торжественно произнёс:
"Клянусь вам, Двенадцать вышних богов: если я увижу живое лицо, я его… я его… возвышу! Чего бы мне это ни стоило! О, боги! Услышьте меня! Помогите!"
И когда Пилат открыл глаза, то первый, кого он увидел, был Киник. Одет он был более чем просто, к тому же плащ свой, хотя и стиранный, он явно использовал на кинический манер: сложенный вдвое, он нередко служил ему ещё и постелью. Если бы не непривычный для этих мест цвет волос и непокрытая голова, то с обыденной точки зрения в Кинике ровным счётом ничего способного привлечь внимание не было - обычного сложения, среднего роста. Но Пилат наметанным взглядом офицера победоносного римского войска сразу же распознал в нём скифа.
Разве что к толпе, когда та дружно бросилась поглазеть на новоназначенного наместника, не присоединился. Киник остался сидеть как сидел, а только смотрел - привычно-спокойно и, чувствовалось сразу, испытующе - как будто вглядывался не только в настоящее и прошлое Пилата, но и в его будущее.
Пилат бы и сам не смог объяснить, чт`о ему понравилось в этом странствующем простолюдине, но понравилось - что-то. А вот наместнику, совсем недавно вкусившему восторженное поклонение, полагающееся ему как воплощению Империи, которое так хочется принимать за искреннюю любовь, невосторженность внимания Киника была обидна.
Охрана наместника, догадавшись о его намерении заговорить с так и не поднявшимся на ноги наглецом, в несколько ударов отбросила чернь на два десятка шагов назад.
Наместник и Пилат смотрели на явно не обременённого не только приличной одеждой, но и имуществом человека, а тот - ровно и спокойно на него. И опять - испытующе!
- Проси чего хочешь, - первым нарушил молчание Всемогущий наместник Империи.
- Не з`асти свет, - полуусмехнувшись-полуулыбнувшись, ответил Киник.
"Высечь! - мелькнуло в сознании наместника. - Непочтение к римской власти".
А вот Пилат глубоко вдохнул и расправил плечи, как в зной после глотка студеной воды.
Произнесённые слова были как пароль и отзыв - для всякого не чуждого познаний в истории и философии. Слова эти для каждого учившегося в риторской схоле известны: произнесены они были хотя и несколько столетий назад, но в памяти людей образованных остались навсегда. Некогда в точности с тем же предложением просить что угодно обратился сам Александр Македонский - величайший из всех известных полководцев, ко времени знаменитого разговора почти властелин мира. А обращался он к кинику Диогену Синопскому (земляку Пилата! Синоп - столица Понта), который, наслаждаясь редким умением раскованно мыслить, естественно, не обременял свою независимость ничем материальным. Вплоть до того, что роздал всё своё имущество и переселился в деревянный п`ифос из-под вина при храме Кибелы - Матери богов. И не только нисколько от безыскусности своего жилища не страдал, как то втайне с тех пор подозревала толпа, но, напротив, наслаждался жизнью как никогда. Считается, что Александр Македонский, который привык от подхалимов, только его и окружавших, слышать нескончаемые просьбы о золоте и о повышении во власти, видя благородную невозмутимость Диогена, хотел его вознаградить. Потому и предложил всё, что только может дать властелин мира.
Однако при этом заслонил солнце. А в ответ услышал неслыханное:
- Не засти свет!
Рассказывают, что Александр Македонский повиновался и благоговейно отошёл, а когда удалился достаточно, чтобы не мешать размышлениям мудреца, сказал:
- Не будь я Александром Македонским, то хотел бы быть только Диогеном.
И вот сейчас тот знаменитый разговор воспроизвёлся.
Не ожидавший ни такого ответа, а ещё более такого от себя предложения, наместник, справившись с просившейся выскользнуть наружу радостной улыбкой Пилата, стоял и не находил, что сказать.
Неужели отойти - благоговейно?! - и потом сказать, что если бы он не был наместником Империи, то хотел бы быть как этот… этот… вовсе не простолюдин, а явный наследник Диогена?
Нет, это было бы смешно: он, Пилат, далеко не Александр Македонский… К сожалению. Или к счастью?
Это Александр мог уйти, не наградив - но и не наказав за дерзость.
А как мог выйти из создавшегося положения новоназначенный наместник Империи?
Повернуться и уйти навсегда, не наказав простолюдина за дерзость, для наместника было невозможно - хотя бы потому, что его отступление в глазах жителей города унизило бы сам принцип власти. А это - преступление против Империи, преступление против божественного правителя лично - такое принцепс и ему верные могут не простить. Расплата за мягкость - жизнь самого наместника.
А Пилат не мог повернуться и уйти, прежде всего, потому, что не пожелавший при его приближении подняться человек, столь ценивший возможность щуриться на солнце, явно обладал умом, а здесь, в городах провинции Сирия, несмотря на обилие магов и жрецов разнообразных культов, несмотря на важных государственных гадателей-авгуров из Рима, присутствие которых было обязательным при всяком наместнике, поговорить, в общем-то, было не с кем.
Потерять единственного встреченного в этой пустыне собеседника?
Что делать?
Что можно было сделать?
Как этого потомка Диогена наказать так, чтобы… чтобы наказание ему было… наградой?..
Как выполнить долг перед Империей и при этом не навлечь на себя гнев главных Двенадцати богов за невыполнение клятвы?
И чего только он не поднялся?
О, боги!
Пилат, разумеется, знал, что киники отрицали всякую власть одного человека над другим - и если удостаивали разговором вообще, то только на равных - ибо разговор возможен только между равными. Не на равных - не разговор, а явное или скрытое выпрашивание большей власти или большего имущества. И то и другое киникам было безразлично - и потому они бывали вознаграждены возможностью общения. И не важно, кто перед тобой: последний нищий или властелин мира, каким был завоеватель земель и народов, бессильный перед мыслителями Александр Македонский, - главное, возрос ли он до способности быть собеседником?
Что до Диогена, то сокровенный смысл его слов был следующим: ты - царь, а я - выше тебя, и брат мой не ты, а солнце, бог истины; поднимись над собой, и мы поговорим - во имя Достойного созерцания. Александр просто не понял. Как не поняли этот разговор многие последующие поколения людей, далёких от познания первооснов жизни.
- Ты - Киник? - не столько спросил об убеждениях, сколько нарёк простолюдина Пилат.
Киник улыбнулся - слово для него явно звучало прекрасной музыкой.
Но музыкой, понятной только ему.
Толпе же, напротив, в этом загадочном древнем слове, случайным образом созвучном с обозначением собаки, нравилось видеть нечто оскорбительное. Как только подхалимствующие по жизни это слово не извращали! В конечном счёте всякого, кто хотя бы пытался называть вещи своими именами, толпа обзывала киносом - собакой - циником! Толпа дошла до того, что тем, кто не желал жить "по-человечески", но хотел быть свободным от имущества и потому обретал способность к раскованному мышлению, приписывала любовь к собачьему лаю - и очень радовалась глубине собственного ума.
- Ты - Киник? - повторил вопрос, уже улыбнувшись, Пилат.
- Хотелось бы, - вздохнув и скрывая улыбку, ответил Киник. - Истинный кинизм - это здравый смысл, а мне его - не хватает… К сожалению.
- Спасибо, - сказал Пилат.
То, что кинизм - это здравый смысл, мысль для Пилата была новая. А радость от приобщения к новой мысли, случается, действует настолько сильно, что порой забывают про должность.
- Соскучился по лошадям? - уже открыто улыбнувшись, спросил Пилат.
- Как ты догада… Гипподром? - странник кивнул в сторону золотых крылатых богов, которым были посвящены гипподромы по всей Империи. - Но здесь могут оказаться и случайно. Как-никак местная достопримечательность.
- Как скифу не соскучиться по лошадям?! - усмехнулся Пилат. - Говорят, вы на вашем загадочном севере на них не только умираете, но и рождаетесь.
- Не все, - в тон ему ответил, улыбаясь, скиф. - Скифы одинаковы лишь издали, в туманном далек`е, а вблизи выясняется, что они разные. Да и лошади не у всех. Как ты пришёл к выводу, что я соскучился по лошадям?
- Я милого узн`аю по походке! - ответил, посмеиваясь, Пилат словами популярной в Империи песенки. - Как намявшему не одну лошадиную спину не распознать своего брата - всадника?
Киник непроизвольно опустил глаза на, так скажем, несколько нестройные ноги Пилата.