Энергия
В санатории "Энергия" художник Алексей Отвалов был уже не в первый раз. Санаторий считался элитным. Тут отдыхали пусть не сами вожди, но люди каким-то боком к ним приближенные, все больше художники и поэты. Кто-то из них был в свое время отмечен правительственной премией, кто-то получал престижные государственные заказы и представлял искусство Страны Советов за рубежом. Впрочем, встречались тут и люди полуопальные. Шепотом передавался рассказ об известном дореволюционном поэте, который после двухнедельного безмятежного отдыха был препровожден на воронке прямехонько в Лефортово.
Прежде здесь располагалась усадьба какого-то графа, после революции бежавшего за границу. Потом был пожар и разграбление. Из графских построек остался небольшой каменный флигелек, где предпочитали селиться художники-графики. Рядом пристроили офортные мастерские, и Отвалов, проживавший во флигеле, порой ловил чутким носом едкий запах кислоты, безмерно его раздражавший. Сам он офортов не травил, и ему не нравилось, что коллеги его "подтравливают". Первые ростки экологического сознания. Но при этом он сам в санатории не просто отдыхал, но работал.
Отвалов был художник известный, но не лауреат. Его восхождению препятствовали как внешние, так и внутренние обстоятельства. Отец Отвалова происходил из рода богатых тверских купцов-чаеторговцев, что сыну приходилось скрывать. Он выдавал отца за грузчика.
Мешала ему и какая-то постоянная внутренняя раздвоенность. Словно, как говаривалось в романтические времена, в нем жило два человека. Первый – смелый и свободный, талантливый и страстный. А второй – бесконечно зависимый, мгновенно и безоговорочно подчиняющийся любой силе, будь то политическая власть или чужая творческая воля.
Один Бог знает, сколько энергии Отвалову пришлось потратить, чтобы избавиться от почти гипнотического влияния преподавателя из творческой мастерской ВХУТЕМАСа.
Преподаватель вовсе не заставлял своих учеников писать, как писал он, мастер мощного таланта и незаурядного ума, ухитрявшийся, не лицемеря и не пригибаясь, создавать искусство новых ритмов и ускоренного дыхания. И тематическая картина, и пейзаж, и портрет – все у него дышало свежестью и внутренней силой.
И это подкупало и захватывало Отвалова до такой степени, что он несколько лет все никак не мог отлепиться от учителя.
Причем работы ученика отличались каким-то странным усилением принципов учителя. Учитель любил писать лошадей, увеличивая на холсте их умные морды. Отвалов стал увеличивать эти морды в пропорциях уже просто болезненных. И ничего с собой не мог поделать. Захваченный какой-то идеей, он несся без удержу, как древний скиф. Но в этом случае его безудерж только подчеркивал постыдную творческую зависимость.
Избавиться от влияния учителя ему удалось лишь после того, как он почти обожествил политических вождей. Стал увлеченно и в известной степени бескорыстно писать их портреты. Ему платили гонорары, но дело было не в них. Он верил, что это необыкновенные люди.
Первый человек, в нем сидящий, свободный и легкомысленный, подозревал, что тут произошло обыкновенное переключение энергий, психологическая компенсация. Более всего Отвалова поражало, что вожди, и в особенности главный Вождь, не только сами знают, как жить и куда идти, но и очень уверенно распоряжаются жизнью других.
Сам же Отвалов не обладал умением распознавать правильную дорогу, норовил заблудиться в лесу или утонуть в речке, как малый ребенок.
В повседневной жизни его вытягивала и спасала жена, Варвара Степановна, женщина мощного сложения и крепкой хватки, старше его годков на десять. В его сознании она отождествилась с богатыршей былинных времен, готовой вступить в бой с кем угодно – хоть со Змеем Горынычем, хоть с Ильей Муромцем, а хоть и с самим Временем, оскалившем железные зубы.
Свою Варвару Отвалов, кажется, любил, но уж ненавидел без всяких "кажется". Ненавидел за то презрение, которое вызывали в ней его нерешительность и слабость. Однако норовил укрыться за ее мощными телесами от железных зубов, давно бы его перемоловших.
На этот раз Отвалов оказался в санатории без Варвары Степановны. Ему перепал очень ответственный заказ: запечатлеть женский трудовой энтузиазм, характерный для новой России.
Отвалов в Академии художеств считался специалистом по "новым" женщинам.
Сразу после женитьбы в порыве вдохновения он изобразил свою грузную Варвару с винтовкой через плечо, возглавляющей отряд детишек детсадовского возраста, написанных нежной и легкой кистью, что составляло выразительный контраст с брутально, резко, сильно вылепленной богатыршей-предводительницей.
Картина понравилась всем: и зрителям, и художникам, и власти. И вот теперь из Президиума Академии поступил заказ написать женщин-ремонтниц, обновляющих старинную железную дорогу Ленинград – Москва. Ожидался какой-то юбилей не то Академии, не то железной дороги. Короче, Отвалову намекнули, что в случае удачи работы попадут в Третьяковку или в Русский музей. И это в придачу к солидному гонорару!
За счет Академии ему выделили путевку в этот санаторий, расположенный вблизи с тем участком дороги, где советские женщины демонстрировали ударный труд. Выделили ему и машину с шофером, который должен был его на этот участок возить.
Отвалов вспомнил свою Варвару, которую писал в этом же санатории, и загорелся. За несколько дней закончил почти все этюды. Работал он теперь не долго и кропотливо, как прежде, когда во всем подражал гениальному учителю, а быстро, спонтанным рывком, мгновенно выбрасывая "скифскую", как он ее называл, энергию, копившуюся годами.
Он решил остановиться на серии этюдов и не переходить к маслу и большим холстам. Конечно, монументальные полотна на темы труда ценились властями особенно высоко. Но он понимал, что его огня на большие полотна не хватит, будет безжизненно и вяло. А этюды получились живые, кипучие, энергичные! Он рисовал их, сочетая акварель, тушь, гуашь, на больших белых листах особой тонкой выделки.
На первом он словно бы наблюдал издалека за общей панорамой работы, как это в свое время сделал бездарный передвижник Савицкий в мрачнейшей картине "Ремонтные работы на железной дороге".
У Отвалова женщины-ремонтницы в ярких косынках и комбинезонах создавали впечатление каких-то скручивающихся спиралей и гирлянд.
У Савицкого – унылое обличение. У Отвалова – праздник труда.
Первый свой этюд он ухитрился нарисовать, не вылезая из машины. Только попросил шофера прогуляться и выполнил этюд буквально в полчаса – свежий, красочный, полный ощущения какого-то ускоренного движения времени.
Прочие этюды рисовались с близкого расстояния. Он уселся на складном стульчике прямо напротив насыпи, где работали женщины. От яркого солнца его защищала большая соломенная шляпа, которую он то надевал, то снимал, когда солнце скрывалось за тучку, показывая ремонтницам еще густые темно-курчавые волосы с легкой проседью. Ему часто говорили, что он хорош собой, и даже эти женщины, выполняющие тяжелую и, в сущности, мужскую работу, с тачками, ломами, лопатами в руках успевали бросить на него дерзкий взгляд, уколоть острым насмешливым словцом, что-то выкрикнуть о его "кудрях" и "шляпе". Одна все приглашала присоединиться к их работе, а она будет его рисовать. Все это сопровождалось шутками, смехом, громкими перебранками.
Вот эту молодую, дерзкую и смелую энергию он и пытался уловить.
Теперь, просматривая у себя в номере крепко, в вихреобразном ритме выполненные этюды, он подумал, что не хватает крупного плана, которым он, бывало, удостаивал даже лошадиные морды. Есть фигуры, нет лиц.
Беда, однако, была поправимой. Написать крупным планом лицо работницы технически гораздо проще. Для этого не нужно самому ехать на участок, а можно попросить начальника стройки прислать в санаторий какую-нибудь ремонтницу.
Все и в самом деле быстро уладилось. По телефону ему твердо обещали, что ремонтницу пришлют. Он продиктовал адрес и объяснил, как его найти. Нужно пройти от центрального корпуса к флигелю. Его дверь зеленого цвета. Отвалов не стал вдаваться в подробности, говорить, что с другой стороны живет еще одна художница. Он, кстати, ее ни разу не видел. И работ не видел и не интересовался увидеть. О художнице поговаривали, что не то из бывших троцкистов, не то из бундовцев. Но Отвалов не старался завязать с ней знакомство не только из-за этого. Он вообще был очень осторожен в выборе знакомств. Да и время не располагало к тесному общению, к свободным разговорам и вольным шуткам. За это можно было легко поплатиться годами пребывания в "залетейских" областях.
Он решил посадить ремонтницу на смешной низенький табуретик, сохранившийся, вероятно, еще с графских времен, сверху обитый серебристой тканью с птицами и цветами. На этюде он этот архаический табурет или вовсе не изобразит, или заменит простым и грубым. Ремонтницу он представит уже не на насыпи, а где-нибудь в рабочем общежитии, в минуты отдыха, когда она, присев и повернув в сторону зрителя голову, задумается о той, ну да, о той прекрасной жизни, которая…
Свободный и легкомысленный человек, в нем сидящий, начинал просто выть от смеха, когда Отвалов впадал в подобый пафос. Но тут не было лжи! Он был искренне увлечен грандиозностью задач, выдвинутых временем! И эту новую женщину он нарисует хорошо! Он гениально нарисует эту ремонтницу с грозным и вдохновенным лицом современной валькирии! Дайте же ему на это лицо поглядеть!