А он хотел увидеть реку, и мост, и еще раз лиловые горы. Иначе зачем было ехать?
Возможно, все эти рассуждения и опасения заставили Замурцева свернуть сразу за Румейланом с главной дороги на другую, отходящую вбок, хотя он толком не смог бы объяснить, почему так сделал. А может быть, его испугал клин света от выползающей откуда-то сбоку другой машины. Скоро проехали еще одну качалку. Потом из дождя возникла лежащая поперек асфальтовая лента, и Андрей снова свернул, уже не представляя ясно, куда едет. Световые пузыри от фар успокаивающе бежали впереди, время от времени упираясь в повороты. После одного из кренделей, похожего на латинскую S, из хаоса тьмы и дождя – не успел Андрей неприятно удивиться – вылепились бочки на обочине и будка, предназначение которой не оставляло сомнений. Пост дремал под густо падающей водой, как добрая сказочная избушка. Андрей выключил огни, и некоторое время "Вольво", ослепнув, еле ползла под грохот капель по крыше. Когда желтый огонек оконца остался позади, Замурцев снова отважился включить ближний свет.
Вскоре после этого дорога пошла вверх, будто бы в гору.
– В гору – такого не должно быть, мы же едем к реке, – сказал он езидке, долго разворачивался на узкой полосе, кося фарами сверкающую мошкару капель, и поехал назад, но поста уже не было, как не было и того кренделя, и уже вообще не было ощущения, что едешь по земле, а будто движешься в завораживающем бесконечном космосе. Поэтому рука сама потянулась, чтобы поставить "Эксинокс" Жарра… Жан-Мишель тоже, наверное, несет вину за то, что приключилось некоторое время спустя.
Вправо, вверх, вниз, через какой-то мосток… и даже этот мосток не нарушил мистики ощущений, слитых с музыкой.
Замурцев очнулся, когда дождь стал редеть. Теперь не было удобного космоса, в котором растворилась "Вольво", свет фар летел чересчур далеко и был пугающе резок и бел.
– Либо мы заехали черт знает куда, либо уже почти там, где надо, – сказал он Джарус, сам, впрочем, не вполне понимая, где они должны быть "почти там".
Голос внутри опомнился, советовал остановиться и подождать до утра, но Замурцев никак не мог заставить себя прекратить движение, начатое двое суток назад в пятистах километрах отсюда. Наконец, помня о постах, он все-таки решил найти убежище и до зеленоватых змеек в глазах стал разглядывать темноту, надеясь, что вот-вот попадется удобная скромная ложбинка с колеей; а иногда он косился на подсвеченный слабым приборным светом профиль Джарус, и тогда на мгновение забывал и о колесах, нащупывающих асфальт, и о ложбинке с колеей и снова просто плыл в этом мире, где таинственный силуэт, и музыка, и – что самое главное – нет прошлого и совершенно не важно, каким окажется будущее.
Поэтому, когда ему показалось, что он нашел наконец нужную ложбину и свернул, и поначалу действительно было гладко, то он, размягчившись от всей предыдущей беллетристики, слишком поздно спохватился, что руль трясется что-то уж слишком сильно, словно конечность у алкоголика. Потом машина сделала резкий "бумц" вниз, попав в нечто вроде широкой канавы, а когда Андрей, промычав "Зар-раза!", заставил ее рвануться вперед, она стала быстро заваливаться влево, и "Зар-раза!" было последним, что успел сказать Замурцев перед тем, как мир сорвался с цепей и перевернулся два раза: один раз с ног на голову, а потом опять в нормальное положение. Сопутствовавшее этому ощущение отсутствия пространства Андрей однажды уже испытал в десятом классе, когда пришел в секцию бокса и ему на первом же занятии с ходу "для обкатки" заехали в скулу. В общем, как оказалось, очень неприятно переворачиваться вместе с двумя тоннами металла. Чувствуешь, что из живота вдруг выкачали воздух, а в какой-то момент даже хочется по-собачьи поджать хвост, который, к сожалению, отмер несколько миллионов лет назад.
Езидка восприняла кувырок в авто так же дьявольски бесстрастно, как и все предыдущие события в своей жизни; Андрей всё же, кажется, издал неприличный всхлип, который, он надеялся, растворился в космической музыке Жарра. Впившись в руль и с ногой, давящей на бесполезный тормоз, Замурцев прибыл к концу кульбита невредимым, только клацнул зубами и ощутимо ударился плечом о дверь, когда "Вольво" с недобрым скрежетом, накренившись, бессильно замерла – по счастью, снова колесами на земле. В момент остановки Жан-Мишель Жарр булькнул, но продолжал играть дальше и царил в ночи до тех пор, пока чужой хриплый голос не произнес в салоне по-русски:
– Ну и кувырдон.
Потом тот же голос, но в котором было уже несколько больше от загранработника Замурцева, добавил по-арабски:
– Слава Аллаху, стекла целы.
Одновременно хозяин голоса подумал, что самое удивительное, может, даже не в том, что стекла целы, а в том, что Джарус ухитрилась остаться почти в той же позе, в какой сидела всю дорогу. Она только еще сильней прижалась к двери, хотя держаться там было толком не за что.
– С тобой все хорошо, Джарус?
– Да, хорошо.
Жан-Мишель продолжал играть, но, прислушавшись, Андрей понял, что мотор заглох.
– Пойду гляну снаружи.
Он достал фонарик и осторожно толкнул дверцу. Та открылась легко, хотя и с царапнувшей сердце тоскливой виолончельной нотой. Тогда Андрей дернул за крючок, отпирающий капот, и вылез в темноту, под редко капающий дождь. Внешне в моторе все было вполне нормально, хотя в любом случае Замурцев мало что в этих делах соображал. Но главное, что бензин ниоткуда не хлестал, и это уже было удачно.
Он захлопнул длинную тяжелую крышку и обошел "Вольво" вокруг, спотыкаясь о мокрые пучки колючей травы. Он ожидал, что машина будет выглядеть примерно так, словно выскочила из голливудского боевика, но, хотя на крыше и боках было несколько неприятных царапин и вмятин, в целом все выглядело довольно пристойно. Вначале даже появилась мысль, что ничего очень уж непоправимого не случилось: найдет он дорогу, расчистит немного путь, вымостит, где нужно, камнями и выберется. Андрей пошел, светя себе фонариком, в ту сторону, откуда, как ему казалось, они приехали с Джарус, прежде чем перевернуться. Пройдя метров пятьдесят вверх-вниз по буграм, он так и не нашел дороги, но зато, оглянувшись, увидел, что рубиновые огни "Вольво" исчезли. В небольшой панике он тут же побежал назад и обнаружил их гораздо левее, чем предполагал. Стало ясно, что операцию по вызволению придется отложить до света.
Приняв это решение, Андрей с облегчением нырнул в теплый интим салона.
– Отдыхаем, Джарус. Темно, дороги нет.
Чтобы что-то еще сделать, он повернул ключ. Стартер пару раз глухо гавкнул, как гавкает во сне собака, и рука сама в ужасе выключила зажигание, чтобы не слышать задыхающийся стон бессильного механизма. Что-то вроде досады, близкой к раскаянию рождалось в душе незаметно, как рождается волна. И зачем он поехал на этот почти что край света? Чтобы угробить машину и подхватить в провинциальной дыре полоумную девку?
Он вдруг напомнил сам себе воробья, который погнался за мошкой над шоссе и был расплющен радиатором мчащегося грузовика. Всегда ему было жалко этих глупеньких птиц, а теперь стало так же жалко себя.
Слишком резким движением он выключил магнитофон, потому что надо было поберечь аккумулятор.
– Будем радио слушать.
Однако кроме ровного шума, напоминающего о жарящейся яичнице, в динамиках ничего не было. Андрей снова вылез наружу и на заднем крыле нащупал обломанный металлический шпенек. Антенны больше не было.
– Зар-раза косая! Буераки чертовы!
Хотя при чем здесь буераки-то? Это все равно что Цельсий виноват, что у вашей Маши температура.
– Спокойно, спокойно, – сказал он себе.
Он стал осматриваться. Постепенно, как ни удивительно, глаза стали кое-что различать. Подтвердилось сделанное еще по дороге в Пальмиру открытие, что холмы все-таки чернее ночи. Впрочем, с одной стороны были даже, кажется, не холмы, а настоящие горы. Он вернулся в "Вольво" к Джарус радостный:
– Слушай, мы, кажется, совсем рядом с Тигром!
Как и следовало ожидать, открытие на езидку впечатления не произвело.
– Ну, тогда давай пить коньяк, – сказал Замурцев. – Так скорее время пройдет.
Он опять достал "Варцихе".
– Может, все-таки будешь?
Она отказалась.
– Курицу?
Джарус отвела руку, протянувшую ей снедь. Это прикосновение уже стало для них как будто привычным, но все равно у Андрея вдоль спины пробежало электричество и заныли старые раны. Поэтому он быстро сказал:
– Ну, как знаешь. Твое здоровье, Джарус.
Он выпил и, не сдержавшись, плебейски причмокнул.
– Ты думаешь, я расстроен? Ничего подобного! Даже хорошо, что черт знает что получилось. А то сидишь, сидишь на одном месте… Начинаешь, ей-богу, понимать древних героев, и хочется этакое сделать или даже попасть в дурацкую историю…
"Что и вышло", – тут же откликнулся внутренний голос.
Но Андрей только усмехнулся. Уже не трогал его тот осторожный и ехидный, что сидел внутри, и сильно помогало в этом ощущение не опустевшего пока стакана в руке. И еще – сильно помогало присутствие Джарус.
– Знаешь, Джарус, одному ведь в жизни надо и то, и другое, и третье, а я вот знал парня, который был вполне счастлив только лишь потому, что чертовски был на Солженицына похож… – он отрывисто засмеялся, но сообразил, что езидка вряд ли знает, кто такой Солженицын, и нашел замену, – на халифа Омара, в общем.