Бежал до самых ворот, а там скорость малёк сбросил - ну отдышаться. По правде говоря, дыхалка ни к чёрту. Во-первых, много курю… в смысле, курил. Сейчас заставили бросить. Во-вторых, за прошлый год вырос на семнадцать сантиметров. Из-за того даже чуть не заболел чахоткой, ну и попал сюда для всяких там исследований да прочей мутоты. Но вообще-то я здоровенький.
Короче, отдышавшись - перебежал через дорогу. А чертовски скользко, чуть на фиг не хряпнулся. Зачем бежал, сам не знаю - наверно, хотел, вот и всё. На той стороне дороги почудилось, словно исчезаю. К тому ж полоумный ранний вечер, обалденно холодно, сумерки, всё такое прочее - каждый раз, переходя дорогу, как бы куда-то пропадаешь.
Ё-моё, у дома старика Спенсера сразу к звонку. Во замёрз. Уши прям отваливаются, пальцы фиг согнёшь.
- Ну же, ну же, - бормочу почти в голос. - Кто-нибудь, откройте же две-е-ерь.
Наконец старая г-жа Спенсер открыла. Прислуги да всего такого нет, потому дверь всегда открывают сами. С бабками у них напряжённо.
- Холден! - говорит г-жа Спенсер. - Как приятно тебя видеть! Заходи, дорогой. Небось промёрз до костей?
Похоже, рада. Нравлюсь я ей. По крайней мере, вроде бы.
Ё-моё, пулей влетаю в дом.
- Как поживаете, госпожа Спенсер? Как господин Спенсер?
- Давай куртку, дорогой. - Не слышит, как спросил о г-не Спенсере: немного глуховата.
Она повесила куртку во встроенный шкафчик, а я пригладил волосы. Обычно стригусь коротко, и возиться с причёсываньем не надо.
- Как поживаете, госпожа Спенсер? - снова спрашиваю, только погромче, чтоб расслышала.
- Просто замечательно, Холден. - Закрыла дверцу шкафа. - А ты? - И по тому, как спросила, сразу ясно: старик Спенсер ей доложил, дескать меня вытурили.
- Великолепно, - говорю. - Как господин Спенсер? Грипп прошёл?
- Куда там! Ведёт себя точно самый настоящий… даже не знаю кто…Он у себя в комнате, дорогой. Входи, входи.
2
У них у каждого своя комната, всё такое. Обоим лет по семьдесят, да больше. Но кой от чего они тащатся - хотя, конечно, немного через жопу. Звучит грубовато, но я ведь не вобиду. Просто много думал о старике Спенсере, а коли думать о нём слишком много, то удивляешься, на кой чёрт он всё ещё живёт. В смысле, согнут в три погибели, разваливается на части, на уроках частенько роняет кусок мела у доски, и кому-нибудь из ребят с первого ряда вечно надо вставать, поднимать мел, подавать ему. Жуть, правда? Но думая о нём не слишком много, а в меру, обнаруживаешь: живёт не так уж плохо. Например, однажды в воскресенье мы с парнями зашли к нему на чашечку горячего шоколада, и он показал старое потёртое одеяло племени Навахо, купленное с г-жой Спенсер у индейца в заповеднике "Жёлтый камень". От эдакой покупки старикан как пить дать приторчал. Вот я и говорю: взять какого-нибудь хрыча вроде старины Спенсера - а он способен тащиться от покупки одеяла.
Дверь в его комнату оказалась открыта, но я на всякий случай постучал - ну, вежливость выказать, и вообще. А сам вижу: сидит в большом кожаном кресле весь закутанный тем самым одеялом, о котором я только что рассказывал. Услыхав стук, он поднял глаза и закричал:
- Кто там? Колфилд? Входи, дружок!
Не на уроках вечно орёт. Порой это охренительно на мóзги давит.
Вхожу - и тут же пожалел, что вообще припёрся. Старик читает "Атлантический ежемесячник", комната до потолка завалена лекарственными шариками-лепёшками, вся провоняла каплями от насморка. Обстановочка та ещё. Короче, не люблю я больных. А тут ещё на старике Спенсере столь затасканный-вылинявший халат, словно он в нём родился, не иначе. Вообще старики в пижамах и халатах не слишком приятное зрелище. Вечно у них видна старческая узловатая грудь. А ноги! Белые лысые стариковские ноги - ну, видали, наверно, на побережьях там, и вообще.
- Здрасьте, сударь. Получил вашу записку. Большое спасибо.
В писульке он просил до перерыва "зайти на прощанье", а то больше не увидимся.
- Зря переживали. Я бы по любому перед отъездом зашёл.
- Присядь вот здесь, дружок, - он имел в виду кровать. Ну сажусь.
- Как ваш грипп?
- Друг мой, кабы чувствовал себя слегка получше - пришлось бы послать за врачом.
Самому ему шутка весьма понравилась. Аж закатился от смеха. Потом постепенно пришёл в себя и говорит:
- Почему ты не на игре? По-моему, сегодня решающая встреча.
- Точно. Я туда заглянул. Но вообще-то мы с фехтовальщиками только вернулись из Нового Йорка, - ё-моё, кровать у него прям каменная.
Тут он стал чертовски глубокомысленным. Я знал: без этого не обойдётся.
- Итак, ты нас покидаешь?
- Ага. Похоже на то.
А он, как водится, начал кивать. Мне в жизни не попадалось, чтоб кто-нибудь столько кивал. Непонятно лишь, почему - то ль чего обдумывает, то ли просто уже выживший из ума старикан.
- Дружок, а что тебе сказал господин Тёрмер? Вы ведь немного побеседовали, не так ли?
- Побеседовали. Точно. Часа два у него проторчал, не меньше.
- Чего ж он сказал?
- Э… ну, дескать жизнь - игра, и вообще. Мол играть надо по правилам. Всё очень пристойно. В смысле, не особо вздрючился, и вообще. Всё напирал, дескать жизнь - игра, всё такое прочее. Ну, вы понимаете.
- Жизнь действительно игра, дружок. Жизнь действительно игра, в которую надо играть по правилам.
- Да-да. Понимаю. Понимаю.
Игра, чёрт побери. В гробу я видал такие игры. Конечно, ежели попадёшь в обойму с крутыми чуваками, там ещё в общем-то как-то похоже на игру, согласен. Но на другой стороне, где нет ни одного крутого, особо не разыграешься. Какая тут к чёрту игра?
- Господин Тёрмер уже написал родителям?
- Сказал, напишет в понедельник.
- А ты сам им не сообщил?
- Не-а, не сообщил - да я уже в среду вечером, наверно, приеду домой и с ними увижусь.
- И как они, по-твоему, к такой новости отнесутся?
- Ну как… осерчают. Наверняка осерчают. Вроде б уже четвёртая школа, где учился. - Я тряхнул головой. Довольно часто ей встряхиваю. - Вот ё-моё, - говорю. "Ё-моё" тоже частенько употребляю. Отчасти из-за вшивого словарного запаса, отчасти поскольку иногда веду себя не по возрасту глупо. Тогда мне было шестнадцать, щас семнадцать, но порой веду себя, словно едва стукнуло тринадцать. Вся хохма в чём: рост у меня сто восемьдесят девять сантиметров, да ещё седина. Честно. С одной стороны головы - правой - полным-полно седых волос. С самого детства. А я всё ещё подчас веду себя, точно мне лет двенадцать. Все так говорят, чаще других - отец. Конечно, отчасти они правы, но это не вся правда. Люди вечно думают, мол вот она, вся правда. Честно говоря, мне до фени; просто утомляет, когда просят стать повзрослее. Ведь порой веду себя гораздо взрослее собственного возраста - точно вам говорю - но эдакого сроду никто не замечает. Люди вообще ни в жисть ни хрена не замечают.
Старик Спенсер опять закивал. Причём тут же начал ковырять в носу. Якобы просто почёсывает, но на самом деле большой палец сунул прямо в ноздрю. Ему, наверно, казалось, ну фиг ли уж такого особенного - ведь в комнате только я. Мне-то наплевать, просто противно смотреть, как сопли выковыривают.
Потом говорит:
- Месяца два назад я имел удовольствие свести знакомство с твоими мамой и папой, пока они беседовали с доктором Тёрмером. Дивные люди.
- Точно, просто замечательные.
Дивные! Вот уж гнусное словечко. Чистая липа. Как его услышу - аж блевать тянет.
Тут вдруг старик Спенсер вроде как захотел сказать нечто обалденно умное, сделать какое-то тонкое замечанье. Сел повыше-поудобней в кресле. Но ни хрена особенного не последовало. Просто взял у себя с колен "Атлантический ежемесячник" и бросил на кровать рядом со мной. Но не попал. Там всего сантиметров пять, а он промахнулся. Я встал, поднял ежемесячник, положил на кровать. И тут меня резко потянуло оттуда к чёртовой матери. Почувствовал: щас станут учить жить. Вообще-то я б не возражал, но слушать поученья, нюхая капли от насморка да глядя на старика Спенсера в пижаме-халате - вроде б уж слишком. Точно вам говорю.
И - началось.
- Что с тобой происходит, дружок? - сказал старик Спенсер сурово, не как обычно. - Сколько предметов у тебя в текущем полугодии?
- Пять.
- Пять. А по скольким двойки?
- По четырём. - Я поёрзал. На столь жёсткой кровати в жизни ещё не сиживал. - По английскому всё в порядке, ведь в Хутоне мы уже проходили "Беовулфа", "Повелителя Рандала, моего сына", всё такое. В смысле, мне вообще почти не пришлось учить английский, разве только время от времени писать сочиненья.
Он даже не слушал. Вообще крайне редко слушает с ним разговаривающих.
- Я поставил тебе двойку по истории, поскольку ты совершенно ничего не знаешь.
- Понятное дело. Ещё бы. Вам иначе нельзя.
- Совершенно ничего, - говорит. Не терплю подобные закидоны. Ты с самого начала согласен, но тебе повторяют. А он заладил то же самое по третьему заходу. - Ну совершенно ничего. Я сильно сомневаюсь, открыл ли ты учебник хоть однажды за всё полугодие. Открыл? Скажи мне правду, дружок.
- Не, ну просматривал несколько раз. - Не хотел старика обижать. Он от летописей всяческих просто тащится.
- Просматривал, да? - ядовито гнусавит. - Твоя… хм… проверочная работа - вон там, на шкафчике. Верхняя в стопке. Принеси её, пожалуйста.
Вообще-то уже ни в какие ворота не лезет. Но я пошёл принёс - выбора-то всё равно нету. Снова сел на бетонную постель. Ё-моё, вы не представляете, как жалел, что зашёл попрощаться.