Чусовая, 1985
Памяти белоруса Н.
Девочка, ровесница его, смеется и поет.
И он слушает ее голос. Идут годы.
Она смеется глуше и все реже поет.
И наконец голос ее растворяется в хвойных лесах.
Может быть, она уехала или – Боже, Всеблагой,
не допусти этого – умерла?
Но однажды тонкий голосок вывел мелодию.
Он узнал мотив, забытый почти.
Он вслушался. И встрепенулась душа его:
та девочка вышла замуж, родила дочь;
и росток песни из слабой гортани
так живо напомнил ему изжитое в памяти.
Он рванулся навстречу песне, но терновая изгородь
остановила его. И он упал замертво.1986, Чусовая.
Валентине Кузнецовой-Ямпольской
Вершит за решеткой окна прихотливый полет
Вещунья-синица по лону небесного ситца.
Опять я услышал – пречистый твой голос поет
У полуразбитой урийской криницы.В простуженном горле колодца журчанье цепи,
К живой бы воды окоему припасть и напиться.
Смотрю я прощально в славянские очи Твои
У полуразбитой урийской криницы.Звезды отгоревшей неясный из прошлого свет
Безгрешно и ясно в колодезном срубе на миг отразится.
Судьбы ли, зари ли вечерней моей опадает малиновый цвет
Над полуразбитой урийской криницей.1986, Чусовая, штрафной изолятор
Г. Ф., латышскому поэту
Я молчанья печать
Не в кармане несу, а в предсердье.
Будем, Гунар, молчать,
Не расчитывая на милосердье.Будем, Гунар, таить
Упованье на ведро и лето.
И повяжет незримая нить
Обреченных поэтов.Так, заслыша в высоком лесу
Пил стальных ножевое злословье,
Кедр тихонько обнимет сосну
И приникнет к ее изголовью.1986, Чусовая.
Песенка для пьесы "Урийская дидактика"
Ах, это явь иль обман…
Не осуди их, Всевышний.
Старого кедра роман
С юной японскою вишней.Юная вишня робка,
Но в непогоду и вьюгу
Сильная кедра рука
Оберегает подругу.Этих возвышенных чувств
Необъяснимо явленье.
Вот почему в отдаленье
Заговор зреет стоуст.Как, говорят, он посмел
Нежных запястий коснуться,
Не испросив у настурций
Права на лучший удел.Не поклонившись сосне,
С ней он безумствовал ране,
Терпкую влагу в стакане
С нею делил по весне.У одиноких ракит
Он не припал на колена.
Быть же ему убиенным,
Коль на своем он стоит…И увели палачи,
Серые, мрачные вязы.
Где ты, мой зеленоглазый? -
Слышалось долго в ночи.1986, Чусовая
6. Урийская дидактика.
Сцены
У каждого свое время. Вам не приходило это на ум? Один живет в текущем дне и не помнит о том, что текущему дню предшествовали дни, в которые сошлись на траве родители и создали его для этой скучной или праздничной маяты. Другой живет прошлым и в прошлом. Третий живет, как ни странно, будущим.
Все они – присутствуя, отсутствуют. Мы зовем их куда-то, а их нет. Есть материальная субстанция, исполняющая механическую (физиологическую, химическую, внесмысловую) работу. Мы приглашаем их на какую-то перестройку и сулим им некую гласность – больше того – демократию, а они отсутствуют. Литература создала уже этот тип, я имею ввиду гениально написанного Зилова.
Но есть люди, которые настоящее прозревают из прошлого, это ностальгический тип. Есть, наконец, такие, кто умеет из будущего видеть настоящий день; этим живется чрезвычайно интересно.
Здесь будет рассказано о человеке, который предпринял попытку сохранить исторически текущее время в эпоху безвременья. Ну, финал вы предощущаете, я не буду говорить о финале.
Действующие лица этой комедии… Впрочем, я не до конца вижу их ряд, поэтому начнем без перечня, а там будет видно.
* * *
Дом в саду. Окна настежь. Полка с книгами. Портрет бородатого человека с усталым лицом. Стол. На чистой скатерти груши. Деревянная кровать, заправленная синеньким покрывалом. Все бедновато, но пристойно. Скрипит дверь. Входит садовник. Это неприбранный мужчина лет 40-45-ти. Голос его ясен и внушает подозрения, что хозяин голоса молод, но запустил себя.
САДОВНИК. Упаду до лучшего часа (стягивает легкую рабочую куртку). Сбесилось небо, дышать нечем. А впрочем (размышляет) пойду искупаюсь. И упаду.
Берет полотенце, уходит. В окно слышно как начинает падать вода. Скрипит дверь.
ПИВАКОВА. Я войду, да? (прислушивается). Граждане, отзовитесь! (прислушивается). Я вошла! (прислушивается и идет к открытым окнам, выглядывает). Ой!
Голос Садовника. Я купаюсь. Я один в доме и на дворе. Вы можете подождать меня?
ПИВАКОВА (косится в окно и норовит подглядеть). Могу. Я Пивакова, вы должны знать Ольгу Пивакову.
САДОВНИК (сквозь плеск воды). Да, я знаю вас. Вы тучная, пожилая, одинокая женщина.
ПИВАКОВА (оглядывая себя несколько поспешно). Ну, положим, склонная к полноте, а не тучная. И совершенно отнюдь не пожилая (выступает по комнате горделиво). И вовсе не одинокая. Вас дезинформировали. Журналисты лживый народ. Я категорически не одинокая.
Голос САДОВНИКА (отдувающийся). Ко мне приходят только одинокие.
ПИВАКОВА (с женским интересом рассматривая портрет человека на стене, и отвечая этому человеку). Я пришла к вам не поэтому. И я тороплюсь.
Голос САДОВНИКА. Я не приглашал вас, голуба. А спешить мне некуда. Мой поезд ушел.
ПИВАКОВА (надкусывая грушу). Какая дрянь!
Голос САДОВНИКА. Вы еще не раскусили меня, а уже ругаетесь. Я выгоню вас.
Плеск воды затихает. Слышно, как садовник идет в дом. Пивакова прихорашивается. Садовник с полотенцем на плече.
ПИВАКОВА. Вы товарищ Посконин? Категорически здравствуйте, Федор Иванович.
САДОВНИК (деликатно). Здравствуйте. Как вас по имени-отчеству?
ПИВАКОВА. Ольга, просто Ольга.
САДОВНИК (упорно). А по батюшке?
ПИВАКОВА. Я же сказала, Ольга. Можно Оля. Вы меня знаете. Я из редакции областного радио.
САДОВНИК. О, разумеется, я знаю вас. Вас все знают.
ПИВАКОВА. Вот видите, а грозились прогнать.
САДОВНИК. Я и прогоню. Вы пришли сказать какую-то гадость.
ПИВАКОВА. И не угадали! Вашу повесть рвут из рук. Можно, я закурю?
САДОВНИК. Ну-с, и что дальше?
Здесь он, скучая, зевнет. Ему понятен приход этой дамы.
ПИВАКОВА (разглядывая Садовника). Дальше? Ничего. Разве этого мало?
САДОВНИК. Может быть, вы примете душ?
ПИВАКОВА. Так быстро?… Журналисты лживый народ. Но я говорю вам правду и ничего кроме правды. Повесть понравилась.
САДОВНИК. Если бы к вашей правде вы принесли бы и денег.
ПИВАКОВА. Пока совершенно отнюдь. Когда мы инсценируем повесть, вы получите солидный гонорар.
САДОВНИК. В каком тысячелетии это произойдет?
ПИВАКОВА. Ах, этот мальчик в повести! Обожаю мальчиков. Скажите, вы написали о своем отрочестве? Я закурю (достает сигареты).
САДОВНИК. Мой сын студент. Он нуждается в помощи. А зарплата у меня…
ПИВАКОВА. А вы… продавайте груши! (Она надкусывает и подавляет оскомину). Прелесть груши!
САДОВНИК. Сударыня, ваш визит затянулся.
ПИВАКОВА. Но вы же умеете шить, притом дамское!
Она демонстрирует фасон своего платья, одновременно намереваясь закурить.
САДОВНИК (угрюмо). Курить у меня нельзя. Астма.
ПИВАКОВА. Что это за дом, где женщине нельзя закурить? Знаете, к вашей повести будут цензурные претензии.
Садовник молчит, но неожиданно раскатывается смехом. Смех изобличает в нем крепость и живость характера.
ПИВАКОВА (сначала теряясь, потом вспыхивая). Я не хочу сказать, что в повести торжествует аморализм. Мальчик светел, он почти ангел, хотя советский мальчик не может быть ангелом. Но он шьет дамское и шьет изысканно. Он законодатель моды в Урийске. И слепому понятно…
Пивакова садится, закидывая ногу на ногу и покачивая ногой. Садовник, подавляя смех, берет в руки посох.
ПИВАКОВА (приподнимаясь). О, я ничего не имею к мальчику. Я сама заказала бы ему платье, с гипюром, но я могу заказать и иные подробности…
Шум на дворе. Голоса.
ГОЛОС. Отец, он пришел повидать тебя и мнется у двери.
В дверях юноша, это Алексей. Он сильно похож на садовника. Он пытается зазвать или втянуть кого-то в дом.
АЛЕКСЕЙ (оценив ситуацию с Пиваковой и посохом в руке отца). Отец, ты изгоняешь бесов? (они, отец и сын, в лад хохотнули). Простите, мадам. Или собрался на прогулку?
ПИВАКОВА. Я категорически прощаюсь, Федор Иванович. Наклюнется что-то конкретное, мы сообщим вам.
Она уходит. Но в дверь входит Михаил. Михаил и Пивакова мгновенно переглядываются, и понятно, что они знакомы, но они молча минуют друг друга. Алексей выходит проводить гостью.
МИХАИЛ. Вы удалились в сад, учитель? (вслед Пиваковой). Но и здесь вас навещают инспектрисы. Они проверяют ваши уроки?
САДОВНИК. Миша? Какими судьбами?