– Что, значит, хочется, – рассердился Чапаев. – Ты должен вот так сделать, – Василий Иваныч попытался встать, но не смог, поэтому продолжил говорить лежа. – Гражданин, предъявите ваши документы. Понял?
– Нет, не понял. Я встать тоже уже не могу.
– Александр, какая же ты бестолочь. Ладно, лежи. Только вот, как лежишь, так и спроси: "Гражданин, предъявите ваши документы". Теперь понял?
– Теперь понял, но давай сначала выпьем.
– Эх, Александр, нет в тебе гражданской ответственности. Зоркой бдительности, как у орла. Наливай.
Они выпили. Пилось так легко, что даже совсем не хотелось закусывать.
– Гражданин, ваши документы, – наконец, произнес Скока, с трудом оторвав голову от земли.
– А встать все-таки не можешь, чтобы было все, как положено? – поинтересовался Чапаев.
– Не могу, – честно признался Скоков.
– И я не могу, – Чапаев тяжело перевернулся на живот и достал из заднего кармана брюк удостоверение. – Читай.
– Чапаев Василий Иванович, – начал читать Скока, – вице – мэр… Что? Ты, вице – мэр?
На мгновение он даже протрезвел, настолько были велики его испуг и удивление. Но только на мгновение. Испуг прошел. Остались только удивление желание выпить.
– Давай, что ли за знакомство? Это надо же, с кем меня угораздило водку пить. Кому расскажу – не поверят.
– А вот рассказывать никому не надо, – строго заметил Василий Иванович. – Я лицо всенародно избранное. Понимаешь?
Скока сделал вид, что понимает, почему нельзя рассказывать о всенародно избранном лице.
– Государственная тайна? – только и спросил он.
– Очень государственная, – ответил Чапаев. – Народ не должен знать, как живется всенародно избранным. Знаешь, почему не должен знать?
– Нет. Откуда же мне знать. Ты же сам сказал, что народ не должен знать.
– Правильно я сказал. А почему я так сказал? Знаешь?
– Что ты все талдычишь: "Знаешь, знаешь"! Я тебе уже сказал, что не знаю. Или рассказывай, или наливай. Твоя очередь.
– Ладно, сначала объясню тебе, что к чему, а потом разолью. Слушай. Может быть, поймешь, как, где и при каких обстоятельствах я был всенародно избран вице – мэром?
– Что ты мне все загадки задаешь? – обиделся Скока. – Если не хочешь разливать, так и скажи. Я разолью. Я не гордый. Хоть и не всенародно избранный.
– Разливай ты, раз не всенародно избранный, – согласился Василий Иванович. – Я пока мыслями соберусь.
Они в очередной раз выпили. Чапаев поудобнее растянулся на спине, положив руки под голову. Для него и в повседневной жизни "собраться с мыслями" было очень тяжело. Поэтому в шалаше воцарилось молчание. Скока любил в такие летние вечера слушать тишину, которая нарушалось стрекотом кузнечиков, всплеском рыбы и монотонным еле слышным течением реки. Человек утонченный назвал бы то, что слушал Скока природной симфонией. Скока не был настолько утончен. Ему было просто хорошо от того, что он слышал.
– Так вот, вспомнил о чем я, – прервал молчание Чапаев. – Ты меня слушаешь Александр?
Чапаев плохо запоминал фамилии сотрудников администрации, но никогда не забывал имена своих собутыльников.
– Ты слушаешь меня Александр? – переспросил он.
– Слушаю, слушаю.
– Я вспомнил, что хотел сказать. Надо же вспомнил, – обрадовался Чапаев. – Я был избран на выборах, а выборы у нас по конституции тайные, поэтому моя должность – государственная тайна.
Василий Иванович, сам пораженный своей безупречной логикой, продолжил:
– И не для того нас народ избирал, чтобы знать, как тяжело живется и работается вице – мэру. Пусть наша работа будет для народа тайной.
– Это тебе тяжело живется? Полный карман денег, а вместо тайной работы, со мной водку трескаешь, – в голосе Скоки послышалась усмешка.
– Деньги, Александр, каждому платятся по труду. Вы избрали меня, вы и платите мне. Это вы, избиратели, избрав меня, назначили мне цену. Я горжусь, что народ так ценит мой труд. Значит, не зря я отдаю свое сердце, душу делу служения народу, поэтому и есть у меня в бумажнике немного денег. И зря ты меня упрекаешь Александр, что пью с тобой некоторое время водку. Ты думаешь, что я так просто сижу и пью с тобой водку?
– Положим, ты не сидишь, а лежишь. Я даже удивляюсь, как можно лежа пить. А ты молодец – ни разу не поперхнулся.
– Мастерство Александр приходит с годами. И все же твою иронию отнесу на незнание моей работы. Ты думаешь, что я просто с тобой водку пью? Вижу, вижу по глазам, что так думаешь.
Чапаев с трудом различал силуэт собеседника.
– А я всего лишь служу моему народу, моему избирателю. Я специально приехал в вашу глубинку, чтобы в неформальной обстановке потолковать с народом. Понять, что я еще не сделал такого, чтобы мой народ мог жить еще лучше и веселей. Рассказать моему народу о последних решениях партии и правительства, о мудрости этих решений. Занимаюсь, короче, просветительской деятельностью. Глаголом жгу мой народ.
– Последнее, ты правильно сказал. Выжжено все. Украли все, что можно украсть. Только Василий Иваныч я про партию и правительство не очень понял. О решениях, какой партии ты говоришь?
– Не обижайся Александр, но вопрос ты задаешь дурацкий. Если есть правительство, то обязательно должна быть партия. Какое же правительство без партии? Мы же всегда говорим: "Решения партии и правительства в жизнь". Но и я не обижаюсь на твои дурацкие вопросы. Такая у нас, у просветителей планида – гореть и никаких гвоздей. Наливай.
Так они и беседовали час за часом. Скока за эти дни и часы бесед настолько проникся симпатией к Чапаеву, что даже произнес тост, что для него было совсем непривычно: "За самого лучшего вице – мэра в Паранойеве".
Василий Иванович уточнил: "И в Паранойевском районе".
Уже издали Татищев увидел, что Алла ждет его около сельсовета.
– Извини, припоздал. Не рассчитал дорогу по времени.
– Да, ничего. Всего-то на пятнадцать минут опоздал. Куда пойдем? Хочешь ко мне?
Татищев на секунду задумался. Он понял, что ночь в постели с Аллой ему обеспечена, иначе, зачем звать, поэтому предложил:
– Пойдем к реке сходим. Я бы даже искупаться не отказался, а потом уже к тебе. Устроим праздничный ужин. Идет.
– Давай так. Ты – гость. Только я купаться не собираюсь, – предупредила Алла.
– Что так? – слегка расстроился Татищев. – Думал, поплещемся вместе. Как в молодости, тогда.
– У меня купальника нет. А голышом – возраст уже не тот. Дома у меня поплещемся, только не в реке.
Петр Алексеевич не стал настаивать, но Аллин цинизм покоробил его. Хотелось ему того же, но как-то по – романтичнее, с намеками и полунамеками, а не так откровенно. Хотя, в конце концов, на одну– две ночи можно и так, без реверансов и вечерних купаний.
– Как живешь? – начал он дежурную беседу.
– Нормально живу. Хотелось бы лучше, но и так вроде неплохо.
– Ты замужем?
– Петя, ты – солидный мужик, а такие дурацкие вопросы задаешь. Я же тебя домой пригласила.
– Может, ты меня с мужем хотела познакомить.
– Ага, привела и сказала бы: "Вот, муж, знакомься. Мой первый любовник".
– Извини, глупость спросил.
– Ладно, проехали. Была замужем. Не сложилось. То ли он ушел от меня, то ли я его выгнала. Мне, кажется, что я его выгнала. Да, какая теперь разница. Детей у меня нет. С матерью живу. Отец два года назад умер. Пьяный под трактор попал. Мать, наконец, себя человеком почувствовала. Жизни не нарадуется. Даже не представляла, что другая жизнь бывает. А ты-то, как сам?
– Тоже свободный человек. Могу точно сказать, что жена меня выгнала. Сын есть. В этом году школу заканчивает.
– Я думала, что ты в Москве в солидной газете работаешь. Вроде бойко начинал. А ты здесь у нас, – то ли с сожалением, то ли с разочарованием произнесла Алла.
– Работал в Москве, в центральных газетах. Но тоже выгнали. Проблемы у меня с этим были, – Татищев щелкнул себя по горлу. – Сначала из газеты выставили, потом и жена тоже самое сделала. Вот такая последовательность.
Петр Алексеевич рассказывал безо всякой горечи и обыденно. В этом проявлялось не умение стойко переносить удары судьбы, а просто безразличие к самому себе. Пусть все идет, как идет. Может быть, где-то в самых потаенных уголках его души еще и тлел уголек надежды на изменения к лучшему. Кто знает? Только он и сам этого не знал.
– Вернулся в родные пенаты. Стал главным редактором газеты, в которой когда-то начинал. Работа интересная, местами даже творческая.
– Только ты не очень-то похож на довольного человека. Глаза у тебя какие-то безразличные, – посмотрела ему в лицо Алла.
– Не безразличные, а утомленные жизнью.
– Какая разница. В глазах все равно пустота.
– Вот мы вроде и пришли, – сменил тему Татищев.
Они подошли к пологому берегу реки, который и был местом купания. Повсюду валялись пустые консервные банки и бутылки.
– Раньше чище здесь было. Или я ошибаюсь? – спросил Татищев.
– Нет, Петя не ошибаешься. Только и мы другие были. На двадцать лет моложе. И тоже, наверное, чище.
– Ты, Алл, прямо, как философ рассуждаешь, – удивился Татищев. – Ладно, я пойду, искупаюсь.
– Иди. Я на берегу посижу, на тебя посмотрю.
Когда Петр Алексеевич разделся до плавок, Алла ощутила жалость к этому человеку. Полулысому, полуседому, с худыми руками, который стоял по колено в воде, все еще, не решаясь окунуться.
Когда он, посиневший от холода, вылез из воды, Алла спросила:
– Замерз?
– Есть немного.
Садись рядом, согрею тебя.