Но обманувшие его подельники умели просчитывать ситуацию лишь на два хода вперед. Арестованный Геннадий моментально объявил в телекамеры, что у него есть все материалы, чтобы посадить предавших его сообщников. Сидя в берлинской тюрьме, он, с помощью адвоката передал на волю весточку, где предельно кратко доказал – материалы действительно есть, и их достаточно даже для того, чтобы милые коллеги по финансовой афере отсиживали свой срок не в цивилизованной Германии, а в далекой от цивилизации России.
Перепуганные победители Раритетова моментально признали себя проигравшими, в результате чего многоуважаемый Геннадий Христофорович был переведен в элитнейшую тюрьму в немецком городке Кастроп-Рауксель, заткнул толстой пачкой евро рот российской Фемиде, настаивающей на его выдаче, получил не сильно легальную, но необременительную возможность пользоваться миллионом евро на швейцарском банковском счете, и уменьшил себе срок с пяти до трех лет. После этого он полностью забыл о своих сообщниках на пару месяцев, но вскоре, убедившись в крепости гарантий своего благосостояния и безопасности, решил укрепить их еще больше, в результате чего Бутырская тюрьма пополнилась еще парочкой заключенных – неким Тининым, подписавшим документы на транзакции, и неким Лямкиным, прокрутившим похищенные деньги через счета фиктивных организаций. В комфортабельном пятизвездочном отеле, почему-то официально именовавшемся тюрьмой, Геннадий находился уже почти два года. За это время Раритетов испытал больше счастья, чем за всю прожитую жизнь. Элитные проститутки, изысканная пища, бассейн, сауна и прогулки на природе, как пешком, так и на электромобиле, полностью удовлетворяли его тело, а отсутствие примитивных собеседников, любимые фильмы, интересные книги, абсолютное отсутствие каких-либо обязанностей и право на превосходный и разнообразный досуг полностью удовлетворяли его душу.
Дверь его роскошного трехкомнатного номера "люкс", почему-то называемого "камерой", бесшумно приоткрылась.
– Генрих, разве перепела уже готовы? – удивился Раритетов. – Уровень обслуживания повышается с каждым годом, это обязательно отразится на ваших чаевых!
– Я не обслуга и не охранник, а совсем наоборот, – раздалось на чистом русском языке, и в камеру вошел высокий элегантный мужчина. Стройный и красивый, с искусно уложенными волосами, тронутыми легкой сединой, одетый в элегантный светло-серый костюм от "Армани" и державший в правой руке эбонитовую трость с золотым набалдашником, имитировавшим форму земного шара, он выглядел на фоне тучноватого Раритетова в плавках, как королевская кобра рядом с упитанным котом.
– Вы ошиблись отелем, – выразил недовольство Геннадий. – Вам, наверное, надо в берлинский "Бристоль". Хотя по архитектурной стилистке и уровню облуживания наши отели похожи, но по морально-этическому уровню публики...
– Похожи еще более, – улыбнулся мужчина. – Но я никогда не ошибаюсь, я прибыл именно в тюрьму Кастроп-Рауксель, и именно к вам, многоуважаемый Геннадий Христофорович!
– Стоит совершить преступление, и тебя тут же зауважают, – довольно сказал Раритетов. – Вы бы хоть предупредили о своем визите, а то у меня смокинг сейчас в химчистке. А вы, простите, кто?
– Павший архангел Иегудиил, – с достоинством произнес мужчина.
– Я же говорю, вы ошиблись отелем, – нисколько не удивился Геннадий. – Тут неподалеку в Дортмунде есть дивная психушка. Там господь Бог уже давно лежит, и мирно пьет с сатаной немецкое пиво. Третьим будете, родной мой! Я сейчас ткну кнопочку, и добрый дядя Генрих, сволочь фашистская, вас отсюда заберет прямо в райские кущи!
– Господь действительно мирно сосуществует с сатаной, и даже находится под его руководством, но третьим в этом адском тандеме являюсь не я. Но не волнуйтесь, Геннадий, я нисколько не претендую помешать вашей безграничной свободе в тюремной камере, – вновь улыбнулся мужчина, присел на изящное плетеное кресло и попробовал один из тостов с осетровой икрой, стоявших на столике в случае возникновения легкого голода у заключенного Раритетова.
– Генрих! – раздраженно ткнул кнопку селектора Геннадий. – Тут какой-то сумасшедший эрудит перепутал психушки, наведи порядок в охраняемой тобой камере! Шнелле, твою мать!
В камеру вошел Генрих, напоминавший истинно арийским типом лица, светлыми волосами и холодными глазами бывшего сотрудника советского консульства в Германии Владимира Путина.
– Что у вас, заключенный № 6661313? – сухо спросил немец.
– Не у меня, а у вас, – нахмурился Геннадий. – Я оплачивал охраняемую одиночку, а не проходной двор для психопатов! Что это тут уселось на мои нары и жрет мою баланду? – показал он на удобно устроившегося в кресле Иегудиила, доедающего уже второй тост со свежей икоркой.
– Кроме нас, здесь никого нет, – сказал Генрих, осмотрев пустое кресло. – Вы здоровы? За отдельную плату наша тюрьма может предоставить вам личного врача!
– Аферисты! – взвизгнул Раритетов. – Акулы капитализма, воблы вяленые! Свести с ума меня решили, а потом шизофрению у меня диагностировать за мои деньги? Или, – с тревогой посмотрел он на Иегудиила. – Что посерьезнее? Киллера мои дорогие друзья мне прислали? Помогите! – вдруг закричал он в селектор. – Хулиганы зрения лишают!
– Я боюсь, многоуважаемый Геннадий Христофорович, что этот абориген не в состоянии оценить красоту вашего слога, – серьезно сказал Иегудиил и неожиданно засунул свою голову внутрь арийского черепа Генриха. Голова павшего архангела спокойно прошла сквозь материальную оболочку немецкого охранника и не менее спокойно вышла.
– Я думал, здесь всего одна прямая извилина, а здесь немного побольше, – развел руками Иегудиил.
– Я пришлю вам врача, – сказал Генрих.
– Убирайтесь в преисподнюю, оба! – заорал Геннадий.
– Мне не нравится в преисподней, – прищелкнул языком Иегудиил. – Я расширю ваш кругозор, и объясню вам, что меня туда посылать не надо, даже в шутку...
Он щелкнул пальцами, и Геннадий обнаружил себя посередине жаркой пустыни, заполненной огненно-красным песком. Песок обжигал босые ноги почище раскаленных углей, тело, прикрытое лишь плавками, ощутило температуру, значительно превышающую любимые 100 градусов в сауне. Но не это было самым ужасным. По всей беспредельной пустыне были художественно вырыты ямы, заполненные кипящей лавой, куда странные и страшные существа, похожие на дикий гибрид быков, козлов и людей равнодушно окунали вопящих от боли людей. Их дикие вопли, слившиеся в один заунывный стон, резали уши посильнее вил, наперевес с которыми к Геннадию уже подходило одно из существ.
– Как вам нравится будущее место вашего обитания? – с кривой усмешкой спросил Иегудиил. Раритетов затряс головой, отгоняя наваждение, и с огромным облегчением увидел милого Генриха, щелкающего пальцами перед носом бывшего посетителя преисподней.
– Со мной все в порядке, нацистик ты мой родной! – радостно воскликнул Геннадий. – Я в своей любимой тюремной камере, все хорошо... Генрих, – вдруг нахмурился он. – А перепела с устрицами еще не готовы?
– Я посмотрю на кухне, – с искренней радостью, что платежеспособного преступника не переведут в другое помещение, произнес Генрих и вышел.
– Вы потрясающий гипнотизер, – откинулся в удобном кресле Геннадий, пришедший в себя. – Вам бы в наше правительство, дали бы гораздо больше, чем мои полтора миллиона. Итак, великий мастер, как вы намерены украсть мои деньги?
– Тридцать три года в российском обществе не прошли для вас бесследно, вы стали ограниченным и неспособным выйти за рамки обыденного сознания существом, – с грустью проговорил Иегудиил. – Я хочу дать вам шанс получить намного больше, чем ваши жалкие бумажки, но вы меня разочаровываете. Пожалуй, я покину вас...
– Стойте, не возноситесь, – рассмеялся Раритетов. – Я уже лет девять не разговаривал с человеком, способным меня заинтересовать. Хорошо, вы – падший архангел, пришли к обыкновенному преступнику, на фоне современных олигархов и депутатов, мягко говоря, не такому уж и крупному, показали картинки из преисподней, заглянули в череп к немецкому недоумку, преступник задрожал от ужаса и тут же поверил. Что дальше?
– Геннадий, а вам здесь не противно? – задал неожиданный вопрос Иегудиил. – Все же, здесь тюрьма!
– Мне было безумно противно в той тюрьме, в которой я прожил тридцать три года, – с болью произнес Раритетов. – С самого рождения я находился в общей камере, с тупыми и хамоватыми надсмотрщиками и сокамерниками, они постоянно меняли имена и лица, но их речи были абсолютно одинаковы. Я жил честно – моя камера была убогой. Я преступил закон – и моя камера расширилась, стала удобной, и я сумел вычистить из нее свою тюрьму – страну, в которой я родился. А в этой камере мне хорошо!
– А хорошо ли вашим бывшим сокамерникам в вашей прежней камере? – лукаво спросил Иегудиил.
– Хорошо! – решительно сказал Геннадий – Им приятна ее вонь, гнилые нары и крепкая решетка, и они удавят любого, кто поставит под сомнение их мнимую свободу и порядочность их авторитетов!
– То есть, вы не сочувствуете тем, кого они душат, я вас правильно понял? – задумался Иегудиил.
– Я лично таких личностей не встречал, все мое окружение душило только мой талант. Видел по телевидению оппозиционеров, кричавших, что когда король воюет против полчища пешек – дело все равно окончится только матом. А потом эти чистенькие беленькие короли, вместо того, чтобы гордо принять поражение, моментально превращались в пешек с черной душой и преследовали других королей! Кроме этого круговорота двоедушия в природе я ничего не наблюдал.