Тоскливость беллетризованных историй: в поразительном отсутствии любопытства; любопытство не водится там, где автор, берясь за перо, точно знает, что и зачем; концепция есть род грохота, разделяющего действительность на пригодную и непригодную; концепции в творчестве жизни: проскрипции. Концепция исключает не сомнение, а возможность его; губительна книга, где всё ведомо автору: губительна жизнь, где творящему ведомо всё; утверждать благостность сомнения неловко: как и благостность противоречия; любовь смешивать сомнение и скептицизм - печальна; сомнение есть умение поразиться и восхититься. Люди не желают восхититься? воображение пресыщено, нужно всё время увеличивать дозу, чтобы удивить; а это вредно: для предмета повествования в первую очередь; фильмы ужасов: люди точно знают, что другие люди будут стоять в очередях и платить любые деньги, чтобы позволили им ужаснуться, даровали возможность сексуального наслаждения ужасом; прежде восхищались приключениями; восстание Беневского: во времена Екатерины ссыльные, в Камчатке, русские и поляки, перебили охрану, захватили пришедший с грузом парусный корабль и отправились пиратствовать в Тихом и Индийском океане; раньше коллизия эта составила бы сюжет романа; теперь и в пересказе не удивительно. Булгаковский Иванушка знал: чтобы привлечь внимание, нужно начать чем-то очень сильным, написать, что кот садился в трамвай, а затем про отрезанную голову Берлиоза; тонкость автопародии; Михаил Афанасьевич сам начал роман отрезанной головой, и черным котом, который всучивал кондуктору гривенник; грусть, угрюмая, саркастическая, издевательская, снедала его; лучше всех он знал, что в первую очередь забудется легкомысленным читателем Мастер, затем издерганный прокуратор; всё забудется: а черный кот Бегемот не забудется никаким читателем! Откройте ваш роман герцогиней Кингстон, урожденной Чодлей: утром в Неве, У Зимнего дворца, встала на якорь чудесная яхта, возвестив о прибытии пушечным выстрелом; красавица герцогиня, в увядающей красоте, известная Европе, чудом избежавшая казни в Англии, приплыла в Санкт-Петербург, чтобы выразить восхищение великой императрицей и, как милости, просить аудиенции; и так далее. Историю важно писать в биографиях; я испорчена Плутархом и Светонием; хоть биография часто есть инструмент лжи; и не проясняет истину, а затемняет ее. Единственная возможность удачи: противоречие биографий; чем выше число их, тем меньше вероятность ошибиться; жизнь есть единственное мерило, достойное уважения и внимания; неуживчивость жизней, простите мне косноязычие, в вареве мира и есть человеческая деятельность. Микешинский памятник: история века в десяти биографиях; гениальность Микешина явилась в выборе их; от Тысячелетия России к Екатерине и вельможам; от Екатерины к Богдану Хмельницкому; мысль укреплялась: у подножия памятника Хмельницкому, в числе различных фигур, зрители должны были увидеть Шевченко с лирой… вот как мыслил Микешин; в лице Екатерины он учредил памятник веку; чего не захотел понять Стасов: памятник весь в нарочитости аллегорий восемнадцатого века. Впереди - военная слава России; за спиною императрицы, осеняемый порфирой, - флот, водим Екатерины духом; по левую руку просвещение и дипломатия; по правую ученость и искусство. Удачно стоит памятник; хорошо, что не Крылов. Вправо: предыдущее царствование, возведенный велением Елизаветы дворец, который императрицы дарили и передаривали возлюбленным; влево: здание Публичной библиотеки, которое само по себе ещё один памятник Екатерине и Суворову; век, когда просвещение и покупалось золотом, и завоевывалось; позади николаевское время, время внука Екатерины, Николая Павловича, воспетое Росси: театр, и улица от Александрийского театра к Чернышеву мосту: погибший Пале-Рояль, Гедеонов просил здания для театральной дирекции, и Николай Павлович велел заложить арки пале-рояля камнем… впереди и влево время внука Александра, дворец внука Михаила, гибель правнука Александра. Прямо перед Екатериной - царствование ее сына, Павла… а далее, за Замком: Летний сад, век Петра и Елизаветы. Императрица Екатерина, восемь вельмож, и дама… - роман в новеллах; враждебности и приязни; лютая, нестерпимая вражда Потемкина, Суворова и Румянцева; вражда Дашковой с Бецким; или Дашковой с Орловым; встреча Чичагова с Орловым в Ливорно, куда Чичагов привел Четвертую эскадру; встреча генерал-поручика Суворова и поручика гвардии Державина при усмирении Пугачева; тридцать, сорок историй: в которых отразится век; век личностей; ещё не устроилась империя девятнадцатого века, принявшая аристократию и традиции восемнадцатого как нечто, от Бога данное; напишите ту свежесть, горький дым войн, европейский дух, величие и распутство; любим помнить, что в тот век поднимались из солдат в министры честностию и отвагой; противопоставляем век девятнадцатый, где Никитенко, из крепостных в академики и тайные советники, и Евдокимов, из писарских детей в графы и генерал-адъютанты, являли исключение; всё неверно; в Никитенке, в Евдокимове многие замечательные люди приняли горячее участие; Румянцев был бы ничем, если б не батюшка его фельдмаршал; Суворов мог сгинуть в армейских поручиках, если б не отец; Безбородке - могучее покровительство Румянцева; Державину - дружба Потемкина, и Безбородки, и Дашковой… важны в судьбе отношения и приязнь; хоть мне куда приятнее безрассудность заговорщиков; или честное, нерассуждающее служение долгу, каковое видим в Чичагове; герою и гению нужно поле его деятельности; гениальному полководцу нужна великолепная армия и нужен гениальный противник; писателю мало чернил и бумаги, ему нужен ещё типографский станок; ни один из представленных в памятнике Екатерине вельмож не искал протекции ради пуховых перин; ни один не был дураком, - что важно; ни один не был подлецом, льстецом и угодником, какими чрезмерно богата история России; ни один не был трусом. Каждый начинал тем, что под пулями и шрапнелью, со шпагою наголо, шел на вражеские редуты впереди измученных колонн. Если б они были только храбрецами… любой дуэлянт храбрец; каждый искатель гроба Господня: рыцарь; важно не смешивать отсутствие страха - с бесстрашием. Бесстрашие - не храбрость; не отвага; не смелость; не воинственный восторг; не любовь к риску; не отчаянность, не мужество, не доблесть; как заметил, счастливо, поэт: бесстрашие живым бессмертье заменяет; но и это не точно; бесстрашие принадлежит к тем чертам возвышенного, пред которыми, при одной лишь попытке окинуть их взором, природа наша чувствует свою ограниченность; в смущении таких чувств Паоли воскликнул: о Наполеон, в тебе нет ничего современного, ты весь из Плутарха! из Плутарха ли, из Саллюстия, из Полибия, из Фукидида, из Тита Ливия, из Тацита, из Светония, из Аммиана Марцеллина: всё одно Паоли изрек льстивую глупость. Наполеон был последнее дитя восемнадцатого века: вот и всё. Верно то, что нашего земного ума и тщедушного темперамента не хватает объять сущность деяний тех, и даже преданий. Женщина на троне; тридцать пять лет правила громаднейшей Империей: без государственного совета, без комитета министров; нетерпеливо выслушивая мнения, и советчиков не перенося; взгляните на карту, из школьного учебника, Российская Империя в восемнадцатом веке: чтобы косвенно почуять грандиозность времени Екатерины Великой; последствия переворота неожиданны были для всех: ждали иного; люди всегда таковы; восшествие: нежданно, внезапно, восхитительно, чарующе: восшествие Екатерины поразило европейские державы как громом; восшествие её Рыло предопределено, когда государь Петр Федорович, при великом множестве придворных, знатных особ, при иностранных министрах, бухнулся на колени пред портретом короля Прусского: его политическая смерть; не замедлила последовать и смерть физическая; мещанин на троне; впоследствии в России не редкость; Петр Федорович, на беду Твою, был первый: Россия, извинится ей цареубийство, к мещанству на троне ещё не привыкла. И переворот в пользу Екатерины был её защитой; арест её был решен, каземат в Шлиссельбургской крепости приготовлен; заговор приведен в действие на рассвете того дня, в который назначен был арест императрицы.