Офицеры не знали ни моря, ни службы морской; вот для поправки всех этих дел и выписала затем Екатерина из Италии юного графа Литту: а покуда Орлов писал к ней:…увидя столь много дурных обстоятельств в оной службе, так - великое упущение, незнание и нерадение офицерское и лень, неопытность всех людей морских, волосы дыбом поднялись, а сердце кровью облилось; командиры не устыдились укрывать недостатки и замазывать гнилье краской, до сих пор люди, не знающие существа той истории, называют Орлова, с усмешкою, адмиралом, не нужно быть адмиралом, чтобы видеть, что флот никуда не годен, и что офицеры плохи, сердце кровью облилось, на что Екатерина блистательно отвечала, ничто на свете нашему флоту столько добра не сделает, как сей поход; всё закоснелое и гнилое наружу выходит, и флот со временем будет круглехонько обточен, что поражает вечно меня в Екатерине: удивительное и неистощимое, совершенно неженское и мудрое её терпение, понимание терпеливое нескорой, но неизбежной изменчивости вещей, вы помните, как чудесно отвечала она на известие о разгроме шведами эскадры принца Нассау-Зингена, теперь принц совершенный военачальник, ибо приобрел осторожность, в её письменных замечаниях, в её пометах на полях деловых бумаг всегда есть миг диалектический, миг противопоставления и снятия, вот на перечне, составленном Таубертом, академической коллекции книг и редких, курьезных вещиц Брюса, с указанием вещиц пропавших, Екатерина с раздражением помечает о Тауберте: тож выкрал, и прибавляет, с непостижимым терпением: у меня в конюшне свели и продали за тридцать рублев англицкую лошадь, которая стоит пятьсот рублев, но то учинили люди незнающие, войну и дела боевые понимала она с терпеливой мудростью Клаузевица, ничто на свете нашему флоту столько добра не сделает, как сей поход, и кругом оказалась правой, разыграла и выиграла, играя на вражде Англии и Франции, труднейшую дипломатическую пару, и эскадра Спиридова, под тяжелой угрозой нападения громадного, могучего флота Франции, всё же прошла в Средиземное море, прошла беспрепятственно, причина еще и в том, что Европа не приняла эскадру всерьёз, журналисты английские издевались над Орловым, адмирал, не видевший моря, английские моряки, с улыбкою: несчастное плаванье; Спиридов держал флаг на Евстафии; высадили десант на Майне: и сразу загорелось восстание; исполняя замысел Екатерины: десант под стены крепости Наварин; знаменитый наваринский дым, и пламя, с искрой; в четырнадцатый день осады Иван Ганнибал, сын петровского Арапа, пушкинский дед, взял Наварин штурмом: чем Пушкин всю жизнь гордился, лицеист, мальчик Пушкин водил друзей к Чесменской колонне, где на бронзовой доске увековечены были заслуга деда, пред кем, средь чесменских пучин, громада кораблей вспылила, и пал впервые Наварин, так писал уже Пушкин тридцатилетний; Пушкин и Екатерининский век: Малыш написал такую, маленькую, работу; или, как говорит он, наметки к работе; Пушкин и впрямь дитя Екатериниского века; что позволяло ему дерзко враждовать со своим временем; Пушкин кругом - очарован, одухотворен восемнадцатым веком: с коим тоже враждовал, но уже иначе, почтительней, что ли; а как в судьбе Пушкина окружил его мир, творимый Потемкиным! точно Пушкин впотьмах осторожно шел по выстроенным Потемкиным залам и коридорам; и - Орловы; попали в честь тогда Орловы, а дед мой в крепость, в карантин, очень не любил он мятеж и возведение Екатерины, мой дед, когда мятеж поднялся средь петергофского двора, как Миних, верен, оставался паденью третьего Петра, и дочь графа Алексея Орлова, графиня Анна, безмерно и изумительно благочестивая, унаследовавшая громадное состояние, сорок пять миллионов рублей, четверть миллиарда франков, явилась предметом злейших, и совершенно, опрометчиво несправедливых эпиграмм Пушкина юного, и далее Пушкин вступает в тревожащее и поражающее воображение царство племянников графа Алексея Орлова, генерал Орлов, обритый рекрут Гименея, генерал граф Михаил Федорович, воитель и дипломат, принявший капитуляцию Парижа, знакомец Жозефа де Местра, старый арзамасский гусь, превосходительный Рейн, и добрый друг Пушкину, и как всё мучительно перепуталось в той жизни, Михаил Орлов был начальник штаба у генерала Раевского, в Четвертом корпусе, и затем командиром Шестнадцатой дивизии в Кишиневе, один из зачинателей Союза Благоденствия, Каменка и Кишинев, тебя, Раевских и Орлова, и память Каменки любя, Каменка, и Раевские, и старуха Давыдова; всё как прощальный привет Пушкину из восемнадцатого исчезнувшего века от князя Потемкина, ножки, ножки! где вы ныне!