- Было возможно и другое решение, - в полный голос, чтобы, на случай неудачного исхода, все слышали, произнес Липнин. - Его ждут специалисты!
Но каталка с Виктором Валерьяновичем уже была в лифте. Я нажал кнопку третьего этажа и стал нащупывать пульс на руке Зеленцова. Пульс был до того хладнокровным, что его трудно было уловить.
"Вот тебе и принцип неприсоединения!… - думал я. - К несчастью, от несчастья не скроешься…"
Сочувствующие в белых халатах тоже заспешили на третий этаж.
Торопливо натягивая свою зеленую форму, которая неожиданно ассоциировалась с фамилией Виктора Валерьяновича, я сказал:
- Крови не хватит. Это трагедия.
- Не напрягайтесь, Владимир Егорович… Я, когда училась в институте, сдавала кровь, - сообщила Маша, натягивая свою хирургическую спецовку прямо рядом со мной: стесняться не было времени. - Сдавала и таким образом подрабатывала… Могу сделать это и бескорыстно.
- Ты пойдешь… на это?
- Уже иду.
- Но твоя кровь принадлежит… не только тебе, - проговорил Паша, успевший уже натянуть зеленую спецодежду.
- Мой муж хочет сказать, что он еще надеется стать отцом, - пояснила Маша. - Не напрягайся, милый.
- Нет… я буду…
- Успокойте Пашу, - сказала она. - Он помешает мне совершить подвиг!
Отвоевывать человека у смерти входит в обязанности хирурга. Но если говорят, что это обыденность или "просто работа", я мысленно протестую. Разве можно обыденно встречаться со смертью?
Когда стало ясно, что она отступает, Семен Павлович, лично присутствовавший на операции, вышел в коридор и сообщил:
- Кажется, мы побеждаем.
"Виктор Валерьянович… и язва желудка? Несовместимо! Надо пересмотреть теорию возникновения этой болезни", - так рассуждали врачи нашей больницы.
Но они не учились вместе с Зеленцовым в мединституте, а я учился и знал его более двадцати лет. Он выбрал терапию как наиболее спокойный род войск в медицине, но в то же время - и основной! Всю жизнь он тяготел к такому именно сочетанию. Даже имя и отчество свидетельствовали об этом: с одной стороны - Виктор (вроде бы победитель!), а с другой - Валерьянович.
Он считался одним из самых одаренных студентов, но дарования были побеждены характером. Опекавший его профессор предложил длительные, совместные передвижения по стране, чтобы изучить влияние перемен климата на сердечно-сосудистую систему. Но перемен Зеленцов даже в юности опасался. Тщеславие жило в нем, а двигателем не становилось… Отказ от научного путешествия стал главной строкой характеристики, которую он сам про себя сочинил. Известно, что ошибки в молодости совершаются быстро и легко, но расплачиваются за них долго и трудно. А инерция репутации почти непреодолима… О нем пошла молва как о человеке нелюбопытном, без стремлений и целей. Окончив аспирантуру, он получил звание, но и оно ничего, кроме зарплаты, ему не прибавило. С годами приходили опыт, авторитет специалиста, но фундамент репутации оставался все тем же.
- Казалось, что Зеленцов живет абсолютно правильно, - размышлял о причинах его заболевания Семен Павлович. - "Счастья нет, а есть покой…" Как сказал Александр Сергеевич Пушкин!
- Он сказал: "Покой и воля", - уточнил я. И подумал: "Зеленцов этой формуле не изменял, если разуметь под покоем бездеятельность, а под волей - статус холостяка".
- Когда человек не совершает того, для чего был рожден, - сказал я Липнину, - не использованные им силы ищут выхода и обрушиваются на беззащитные внутренние органы. Мы ставим диагноз: на нервной почве. Но значение имеет не только почва, а и семена, которые в нее бросили. В данном случае бросили семена противоречий… А противоречия, как утверждал крупный психолог, к здоровью не ведут.
- Ого, и вы обратились к цитатам? - Липнин захлопал.
Лечить опытного врача - все равно что вести машину, когда рядом с тобой сидит шофер первого класса: он сам знает дорогу, видит опасности на пути и хочет определять скорость.
Когда к нему вернулось сознание, Зеленцов спросил:
- Володя, я буду жить?
- Ты же не умеешь менять привычек и образа существования. Я учел это!
Первое время он часами не отпускал, цеплялся за меня. Вновь и вновь просил объяснить, почему я уверен, что он не умрет.
- Вам еще надо жениться! - сказала Маша, услышав наш разговор в перевязочной. - К тому же в ваших жилах течет моя кровь.
- Я этого не забуду, - пообещал Зеленцов.
- Так что не напрягайтесь, Виктор Валерьянович.
Я думал, что, немного оправившись, Зеленцов начнет анализировать и направлять мою врачебную деятельность. Но он каждым словом давал понять, что верит только мне и что я ни с кем не могу делить ответственность за его здоровье. Он не просто надеялся на меня - он уповал. Следил за выражением моих глаз, подмечал оттенки голоса, а результаты обследований и анализов выслушивал, цепенея, как подсудимые приговор.
Он болел по-мужски. Да еще и по-холостяцки… Особенность заключалась лишь в том, что вопросы он задавал, используя профессиональные медицинские термины. Невозможно было представить себе, что в нашей больнице он считался главным специалистом по хладнокровию.
- Как могло получиться, что мы с тобой пятнадцать лет не встречались? - вопрошал он. - Теперь я так не смогу! И если только я поднимусь на ноги, эти ноги будут тащиться к тебе ежедневно - захочешь ты того или нет.
- Пусть тащатся… Я согласен.
- Если только я вернусь домой, ты этот дом не обойдешь и не объедешь!
Произнеся слова "если только я", он всякий раз пытал меня взглядом.
- Скажи, а там, у меня внутри, ты ничего более страшного, чем язва… не обнаружил?
- Хирург должен находить то, что он ищет. Неожиданные встречи в брюшной полости ни к чему.
- Именем нашего институтского братства?
И хотя в институте мы с ним братьями не были, я ответил:
- Именем братства!
- За одно такое свидетельство надо благодарить утром и вечером.
- А ночью и днем?
Мужчины не допускают несерьезного отношения к своим болезням. Но Зеленцов видел в шутках признаки моего спокойствия, а стало быть, и своего исцеления.
- Если бы что-нибудь там… обнаружилось, ты бы не иронизировал. Я понимаю. Спасибо тебе… Мог ли я думать, что ты сыграешь в моей жизни столь огромную роль? После матери… никто не играл такой роли!
Если сосредоточенно ждут беду, она откликается на ожидание.
- Ты уверен, что не будет осложнений? - пытал меня словами и взглядом Зеленцов. - Боюсь воспаления легких!
- Не напрягайтесь, Виктор Валерьянович, - продолжала советовать ему Маша. - Призываю вас к хладнокровию!
Но он продолжал напрягаться… И легкие его, которые могли воспалиться, а могли не воспалиться, в конце концов воспалились.
Мы с Машей и Пашей следили за организмами больных, а сестра Алевтина за организмом нашего отделения. Как только температура у Зеленцова подпрыгнула до сорока, об этом немедленно узнал Семен Павлович. И хоть осложнения с ремонтом волновали его гораздо больше зеленцовского осложнения, он сказал мне:
- Ну вот… Я знал, что без этого не обойдется. Опасные случаи - не специфика нашей больницы.
- А для безопасных больница вообще не нужна.
В глубине души он был доволен: вокруг спасения Зеленцова и Машиной самоотверженности стали складываться легенды, которые главный врач должен был развенчать.
На очередной "пятиминутке" он завел получасовой теоретический разговор об опасностях послеоперационного периода, которых иные "легкомысленно недооценивают". Напомнил и о том, что "незакрепленный успех подобен поражению".
Маша сказала Зеленцову:
- Вы давно не были на "пятиминутках"… Поди, соскучились! - И воспроизвела речь Липнина.
Зеленцов сделал попытку подняться с постели.
- Я пойду к нему, - произнес он так, что я понял: он может пойти.
- Зачем? - удивилась Маша.
- Объясню ему…
- Объяснить можно тому, кто хочет понять.
- Я все равно скажу ему. Пусть не сейчас… Действительно, надо набраться сил. Но тут, в палате… - Он оглядел стены, окно, тумбочку. - Здесь я и сейчас могу…
Маше показалось, что его доверительность распространяется лишь на меня.
- Мне надо…
- Нет, нет!… - перебил Зеленцов. - В моих жилах течет ваша кровь - и у меня от вас нет секретов.
- Обожаю секреты! - призналась она.
- Понимаете ли… Я всегда избегал выяснять отношения, объясняться, исповедоваться. Это требует нервного напряжения.
- Вам нельзя напрягаться! - напомнила Маша.
- И все же я хочу исповедаться… Болезненный шок в тот день отключил на время мое сознание. А когда оно вновь включилось, то было уже иным. Рискую показаться банальным… Но не все, что часто повторяют, банально. Так вот, страдание, я уверен, очищает…
- Чистого человека, - вставил я, - а скверного - ожесточает.
- Но по крайней мере, оно заставляет задуматься… Одно дело представлять себе, что такое врачебная самоотверженность, а другое - испытать на себе. Своя операция уж наверняка ближе к телу! И вот я понял, что быть врачами - значит, действовать так, как вы. А свое хладнокровное врачевание я отныне отметаю. И осуждаю… Давным-давно я услышал: "Ездят на тех, кто позволяет себя оседлать". Каждый делает эпиграфом к жизни ту мудрость, которая его устраивает. Я не позволял "ездить" на себе ни больным, ни здоровым… Ни заботам, ни треволнениям. И так постепенно вообще стал ездить и ходить в одиночку. Но если только я поднимусь…
- Пока что у вас поднялась температура. - Маша положила руку ему на лоб. - Я не ошиблась.