- Если она не откроется, то я вышибу её твоей дурной башкой, - пригрозил Павел через плечо Рудику и пнул дверь ногой. Она легко распахнулась.
- Так, - проговорил Павел, шагнув через порог.
- Что там такое?
- Готов спорить с тобой на любые деньги, Папа, что ты никогда не догадаешься в какую дыру мы попали… Это наше "Сидалище". Или это тоже мир Кадолы, который он сочинил? Если "Сидалище" со всему тутошним напитками тоже провалилось в писательское воображение, то я, сказать честно, не очень–то огорчусь, - Павел медленно прошёл внутрь и зашагал, оглядываясь, через зал ресторанчика. Рудик заторопился следом. Когда они приблизились к стойке, толстощёкий Матрас поднял на них ленивые глаза. Он сидел за прилавком и, бросив ногу на ногу, читал книжечку в мягкой обложке.
- Матрас, привет.
- Кого я вижу! - хмыкнул бармен. - Где это вы с утра отсутствуете?
Павел и Рудик неуверенно переглянулись. "Сидалище" было привычно полупустым и тихим. За окном шумел знакомый дождь, мутно виднелись вывески, освещенные витрины. На улице купалась в воде вечная ночь.
Они находились в своем настоящем "Сидалище", в собственном городе. Сомнений быть не могло.
- Вывела, стало быть, кривая, - пробормотал Павел, а Рудик перекрестился.
- А вы откуда, мужики? Что с вами? - не понимал удивлённых взоров Матрас. - Вы словно в первый раз тут… И как это вы такие сухие под таким ливнем? И без зонтиков.
- Уметь надо, - хмыкнул Павел. - Налей–ка нам для бодрости.
Рудик обернулся на дверь, откуда они только что вышли.
- А что у тебя за той дверью, Матрас?
- Ничего. Пыль. Паутина. Я хотел там склад оборудовать, но очень ненадежное место. Постоянно что–то рушится, осыпается. Дверь там еще одна есть, но она никогда не открывалась. Завалена с обратной стороны… А что это вы вдруг заинтересовались? - Матрас наполнил две большие рюмки.
- Да мы, понимаешь, в клуб юных археологов записались. Слышали, что здесь с древних времён подземные ходы остались…
- Вы что, спятили? Какие ходы? - Матрас надул пухлые губы.
- Тогда извини, Матрасик, - улыбнулся Павел и направился к любимому столику.
Он сел на стул и вытянул ноги.
- А что ты там листал? - спросил он через весь зал.
- Да вот Кадола дал мне новую свою книжечку. "Долина Прощания" называется.
- Это про рутов? - быстро спросил Рудик. Он направлялся к столику и остановился на половине пути.
- Да, про них, про маленьких человечков. Вы тоже читали?
- Ага, - протянул Павел, - только не до конца. Чем там всё завершилось?
- Погибают все руты, то есть уходят. Кто в облако превращается, кто в насекомых. Никого не осталось, - виновато улыбнулся Матрас. - Я второй раз перечитываю.
Рудик сел напротив Павла и поднёс рюмку к губам.
- А Кадола не придёт сегодня? - поинтересовался Матрас. - Я поблагодарить его хотел. Не появится, что ли?
- Нет… Теперь я уверен, что не придёт - негромко сказал Павел и прислонился лбом к стеклу витрины. По стеклу сильно бежала дождевая вода, и на лице Павел шевелились тени капель и букв. Буквы были большие и мокрые. Павел отодвинулся от окна и прочитал:
- Е–щи–ла-дис.
А пробегавший в длинном прозрачном плаще дудон с большой палкой в руке остановился перед витриной и прочитал с улицы:
- Сидалище…
Его голое под целлофановым покрывалом тело изогнулось и подняло палку.
- Сидалище. Жопа то есть, - гоготнул дудон. - А мы по жопе–то дубинкой вмажем!
И он размашисто стукнул палкой в плачущее стекло. Витрина лопнула, зазвенела и поперхнулась хлынувшей внутрь водой. Теперь вода была повсюду. Она пузырилась под ногами и хлестала по лицу. Она плескалась и барабанила. Тихое уютное "Сидалище" захлебывалось и шло ко дну посреди бушующего океана. Качались на волнах чашки и тарелки, плавали салфетки и зубочистки. А вода прибывала. И не было от неё спасения…
ДЕВОЧКА-АНГЕЛ
Москва оплывала за окном мокрыми красками фонарей. Поезд лениво стукнул колёсами, дрогнуло купе. Москва медленно поехала назад.
Дождь, ночь, покачивание вагона и сжатая в нервном кулаке жизнь. Вся прошлая жизнь. Вся прошлая жизнь, которую не выбросишь, не утаишь от себя, не обманешь. И вся жизнь будущая, столь же болезненная, единственная и неизбежная, как и прошедшая.
Аркадий опустил голову и прикрыл лицо ладонью. Где–то вне его истерзанного мира, который обрывался сразу за закрытыми глазами, слышался перезвон стаканов с ложечками, невнятные голоса, размытая брань гнусавой проводницы. Чужие, нелепые звуки, лишённые смысла. Но сколь ни они казались посторонними, они кишели вокруг Аркадия и сгущали невидимую паутину вокруг его головы, вот уже много дней отгораживающую его от суетливой реальности. Они густо слепливались шумной стеной, склонялись над ним и превращались в гигантский шумный колпак. Он казался себе человеком, спрятавшимся в плотный слизистый кокон, мутно разглядывал мелькавшие перед собой тени, поднимал иногда глаза вверх, но видел только тяжёлый пласт воды, придавивший его к белому дну ванной. В этой ванной он однажды пытался умереть, но спьяну полоснул бритвой не в том месте. Тёплая вода наполнилась красным туманом. Мерцание звуков убаюкало его тогда, но не унесло совсем. Колыхание чужих лиц, плеск слов, потопленных в вязких сонных слезах. Тягучее безмолвие, пустыня, где–то и дело встречаются высохшие веточки бесполезных слов… Слова… Эти неповоротливые ископаемые. Они превращены в чучела, в которые все тычут пальцами без нужды. Они стали окаменевшими скелетами с безнадёжно застывшими позвонками. Зачем слова, если они не могут выразить ничего? Если они застревают в ушах? Или пусть себе носятся–вертятся, подобно осенним листьям на ветру, они не нужны ни для чего, разве кто–нибудь составит из них резной кленовый букетик раз–другой…
Аркадий шевельнул пальцами и почувствовал, как ладонь прижалась горячей кожей к дрожащим векам. Тонкой резиновой плёнкой охватили веки глаза. Потным лезвием полоснула куда–то под бровь прямая линия жизни. Зажглась искра - молния в небе или брызнувшие нервы.
Колёса, колёса. Они давно потеряли свою круглую форму и превратились в монотонный квадратный перестук бегущей дороги. Квадратный перестук. Неуклюжий перестук. Безостановочно стучащие колёса. Летящая за окном мокрая ночь. Мелькали красные и жёлтые огни, размытые по тёмным окнам дождливыми пальцами.
- Кто же всё устроил так? - прошептал Аркадий и почувствовал в висках вспухающие комочки накатившей головной боли. - Какая сволочь залила душу чернилами?
Он распластался на своём месте и тяжело и с сипением выплеснул из себя воздух, будто выливая жидкий чугун. Выдох выпустил наружу лёгкое привидение в виде прозрачной карты с изящным изображением червовой дамой с двумя разными лицами, впрочем, похожими друг на друга. Рисунок проплыл над головой Аркадия и набросил на него невесомую ткань–тень. Нарисованные дамы спорхнули с игральной карты и вытянулись в пространстве, оформившись в человеческий облик. А газовая ткань таинственно изогнулась, опустилась на Аркадия и окутала его сном. Две женские фигуры заботливо склонились над ним и улыбнулись.
В темноте зажглись их глаза и влажные губы.
- Спи, дурашка, спи, - в один голос шепнули они. - Сегодня в этом твоё единственное спасение. Сон проведёт тебя в нужную дверь. Ты только не теряй внимания.
Аркадий кивнул во сне головой и сказал, не произнося ни звука, то, что услышали только две стоявшие рядом женщины.
- Мне необходимо объясниться, девочки.
- Мы знаем, - ответили они. - Мы даже знаем, что именно ты хочешь сказать.
- Разве такое возможно? - удивился он. - Этого не знает никто. Я и сам лишь догадываюсь, будто в мутной воде руками ощупываю. Хочу сказать, но не знаю, что именно. Потому и хочу поговорить с вами, ангелы мои, что я должен разобраться в происходящем. Я же ничего не понимаю, запутался я. Сам себе руки перетянул жгутом, мозги клеем залил.
- Глупости, - ответила одна из дам.
- Ты не бурли, - проговорила вторая, - а полежи спокойно. Всё само собой прояснится. Понимаешь ты это или нет? Слишком много чувств. Они потопят, раздавят, сожгут, пожрут. Ты не справишься с чувствами. Они непобедимы. Они вне человека. Но ты добровольно запускаешь их в себя. Чувства живут из века в век, они бессмертны. Поэты слагают гимны в их честь, потому что находятся в услужении у чувств и стали их рабами. Чувства непобедимы. Страсть сильнее логики. Ты можешь превозмочь её на время, пересилить, но не убить. Ты сдержишь её, не дашь выплеснуться, но она всё равно останется в тебе и будет терзать… Не спеши, просто лежи и смотри. Пусть всё идёт перед тобой, а ты лежи и смотри…
Аркадий молча кивнул головой.
Женские фигуры плавно поднялись в сонный воздух и обратились в игральную карту. Из тьмы к нарисованным королевам выплыли другие карты. Запестрели короли, шестёрки, тузы…
Аркадий сунул руку за пазуху и достал оттуда ворох потрёпанных бумаг.
- Вот, - произнёс он, не открывая глаз, - эти старые тетрадки я обнаружил случайно. Они рассыпались из–за моей небрежности. Эти листки - может, их нет на самом деле, может, это сон - я нашёл в одной папке, которую запихнул почему–то подальше от чужих глаз, словно самое сокровенное. Но здесь толком ничего нет. Обрывки, которые я вам хотел адресовать, но не сумел. Я, оказывается, не умею пользоваться словами. Чувства есть, но нет слов, из которых я мог бы вылепить эти чувства. Огонь на бумагу не ложится. Но если вы утверждаете, что во сне можно сделать всё, я попробую составить эти листочки воедино. Только вы не разъединяйтесь, оставайтесь одним целым, чтобы мне было проще с вами разговаривать.