- Это ж литературное на-сле-ди-е! А наследие легким не бывает. Я правильно говорю? - Повернулся за поддержкой к Пахомову сержант.
Но Антон только предательски пожал плечами, мол, всякое бывает. Тогда за Черепицына вступился майор.
- Кто там у тебя?
- Ба-ра-тын-ский, - по слогам прочитал Сериков.
- Ну и?
- Ев-ге-ний.
- И что?
- Аб-ра-мо-вич, - почему-то с ударением на "о" произнес отчество поэта Сериков. - Еврей, что ли?
- Какой еще Абрамо?..
- Да отчество это, а не фамилия, - устало встрял в диалог Пахомов. - И никакой он не еврей. Хотя принципиально это ничего не меняет.
- Ну вот, Сериков. Не еврей. Че ты нам мозги полируешь? - разозлился Черепицын.
- Все равно не понимаю.
- Что ты не понимаешь?
- Ну вот. "Пироскаф" какой-то.
- Ну и?
- Да не… тут че-то такое… как-то странно писано, - продолжал капризничать Сериков. - Хитро больно. Да и потом… я это… стихи не люблю.
И посмотрел в зал. Зал молчал, хотя по лицам было видно, что стихи не любит не он один.
- Ишь ты! Стихи он не любит, - последовав примеру Серикова, обратился в зал Черепицын.
- Не люблю, - окончательно заупрямился Сериков. Тут даже Пахомов вышел из себя.
- А что ты любишь? Может, тебе трактат Ломоносова "О сохранении и размножении российского народа" дать?
Сериков, хоть и не понял, что ему предлагает Пахомов, но ехидность в словах последнего уловил, а потому насупился и опустил голову.
Зал с интересом наблюдал за перепалкой на сцене. Происходящее на ней напоминало какую-то провинциальную театральную постановку. В театре из большеущерцев никто не бывал, но по телевизору что-то видели и полагали, что разговоры на сцене ведутся именно через обращение в зал. Знающие упертый характер Серикова начали потихоньку делать ставки. Кто-то считал, что Сериков не уступит, кто-то, наоборот, считал, что "эти трое" его "сломают". Майор Бузунько понял, что если упустить момент, процесс может пойти в направлении крайне нежелательном, а то и вовсе зайти в тупик. Надо брать инициативу в свои руки.
- Значит так, граждане и товарищи. Если тут какие непонятливые, то объясняю еще раз. Указ президента не обсуждается. Баратынский, хератынский - учи, и все. Я доступно мысль излагаю?
Народ зашевелился, но возразить было нечего.
- Ладно, Сериков, не выёживайся, - крикнул наконец кто-то из зала. - Бери, чего дают, потом, если че, обменяемся.
- Никаких "обменяемся"! - хлопнул ладонью по столу Черепицын. Бузунько с Пахомовым вздрогнули. - Вам товарищ майор про указ президента, а вы тут базарную лавочку устроили? Я сегодня Поребрикову во-о-о-т такую книгу дал, - Черепицын ладонями рук изобразил немыслимо толстую книгу, - и он даже спорить не стал. "Будет сделано", - сказал он. Вот так, по-военному, по-простому. И это - Поребриков, не чета тебе, Сериков. Матери б постыдился. Она, вон, не выкобенивалась, как ты. На этом дискуссию будем считать закрытой. Давай, расписывайся, и марш со сцены.
Посрамленный примером матери, которая "не выкобенивалась", а также сравнением с Поребриковым, которого, как уже было сказано, уважали в деревне все без исключения, Сериков молча поставил свою подпись и сошел со сцены.
- Следующий, - невозмутимо объявил Черепицын. "Главное, сейчас не спотыкнуться", - подумал Бузунько и, чтобы скрыть напряжение, заложил руки за спину и отвернулся к окну.
Третьим на сцену поднялся Гришка-плотник.
- Здорово, Гриша, - бодро поприветствовал подошедшего Черепицын.
- Да хрен ли тут ёпт! - не то зло, не то дружелюбно ответил Гришка.
И протянул руку за своей порцией. Но в тот момент, когда Пахомов вложил в Гришину пятерню небольшую книжку, Черепицын ухватил Гришку за кисть.
- Ты про пятьсот рублей-то не забыл, а? - зловеще и негромко процедил он сквозь зубы.
Гришка попытался выдернуть руку, но сержант держал ее крепко.
- Хрен на! - неожиданно осклабился Гришка. - Щелкал чуглублуд гумливый фуялом, да, видно, нах, клю-бальник перекосоёбило.
И снова дернул рукой.
- Ты мне зубы не заговаривай, ушлепок чешуйчатый, - снова зашипел участковый. - Я те твой клюбальник так перекосоёблю, что глаз не досчитаешься.
- Подгребало, ёпт, мудилище болотное валенками девок, мля, тырыкать! - гордо отразил удар Гришка. И снова дернул руку с книжкой на себя.
Сержант зло отшвырнул Гришкину руку от себя:
- Ну гляди. Лично буду проверять. И только, мать твою, одной буквой ошибись!
- Ну что там за задержка? - нарочито грозно произнес Бузунько, повернувшись к сцене.
- Да все нормально, - фальшиво добродушно откликнулся Черепицын, кинув на Гришку зловещий взгляд.
Гришка проигнорировал мимический выпад сержанта и с достоинством победителя спустился в зал.
"Этак мы, блин, до ночи провозюкаемся, - с тоской подумал Пахомов. - А я с утра даже пожрать толком не успел".
Дальше, впрочем, все пошло живее. Никто не привередничал, рожу не кривил и в диалог понапрасну не вступал.
Была, правда, небольшая заминка, когда на сцену поднялся гастарбайтер, таджик Мансур Каримов. Никаким гастарбайтером он уже давно не был - получил год назад долгожданное российское гражданство, но так уж его называли за глаза большеущерцы. Называли, кстати, без тени снисходительности или враждебности - Мансур был человеком приличным, добродушным, а главное, не слишком религиозным и не чрезмерно трудолюбивым. Последние два пункта особенно пришлись по душе большеущерцам, ибо на всякое излишнее рвение, в религии или в работе, особенно у чужака, они реагировали нервно, расценивая это как скрытый намек на их собственную апатию и лень.
Российское гражданство Мансур получил благодаря фиктивному браку с россиянкой, но, невзлюбив большой город, подался вместе с маленькой дочкой от первого брака в провинцию и прописался в Больших Ущерах.
Большеущерцы иногда звали Мансура для удобства Суриком, против чего последний не возражал.
Единственно, что слегка смущало местное население, это его чудовищный русский. Великий и могучий давался Мансуру таким напряжением сил и воли, что при разговоре с ним казалось, что и не говорит он вовсе, а борется с каким-то неведомым зверем, поселившимся у него во рту. Он неимоверно коверкал русские слова, путал роды и игнорировал падежи, обильно приправляя это малосъедобное жаркое гарниром из таджикских слов и своим неискоренимым акцентом. Но так как Гришку-плотника большеущерцы понимали немногим лучше, то и здесь Мансур оказался вполне приемлемым вариантом.
Однако президентский указ за номером 1458 застал беднягу врасплох. Поднимаясь на сцену, он готовился к худшему. Во-первых, он не совсем понимал, что происходит. Во-вторых, он боялся и избегал всякой публичности, а тут ему предлагалось на несколько секунд оказаться в центре внимания. От волнения он даже вспотел и теперь постоянно вытирал рукой свой смуглый лоб. Получив книжку из рук Пахомова, Мансур слегка поклонился в знак благодарности, решив, что его, как и всех большеущерцев, за что-то награждают. Но Черепицын быстро вернул его на землю.
- Ты понял, Мансур, какая задача перед тобой стоит?
- Да. То есть нет.
- Да или нет?
Мансур сглотнул предательский комок.
- Не совсем. - А затем добавил уже более решительно: - Нет.
Пахомов, заметив волнение Мансура, посмотрел ему в глаза и произнес предельно спокойно и четко:
- Это книга. Ты должен выучить.
- Всю? - с ужасом выдохнул Мансур.
- Нет. Только то, что помечено.
- Там, где бумажка лежит, - добавил Черепицын.
- А сможешь? - спросил Мансур.
- Кто? Я? - удивился Черепицын. - Ты за меня не беспокойся, я смогу.
- Нет. Я смогу? - исправил окончание глагола с подсказки сержанта Мансур.
Черепицын пожал плечами:
- Постарайся. Ты же российский гражданин. У тебя теперь те же права и обязанности. Так что привыкай.
- Привыкай, - эхом отозвался Мансур.
- Не дрейфь, - крикнул кто-то из зала. - Если че, подсобим.
Мансур печально покачал головой, еще раз провел ладонью по мокрому лбу, расписался в ведомости и, зажав книгу обеими руками, как реликвию, спустился в зал.
После этого, собственно, больше никаких задержек не возникло.
И через час все было кончено: книги розданы, подписи поставлены. Пахомов сидел, перепроверяя количество подписей. Черепицын с нетерпением поглядывал на майора. А сам майор, докурив очередную сигарету, вышел на авансцену.
- Товарищи, - обратился он снова к залу. - Прежде чем объявить собрание закрытым, хочу еще раз подчеркнуть важность президентского указа, а также ответственность, которая возлагается на каждого из нас. Посему считаю должным сообщить, что ГЕНАЦИД - проект хоть и не засекреченный, однако…
Майор сделал многозначительную паузу и обвел глазами зрительный зал.
- Однако… его воплощение… его, так сказать, проведение в жизнь. носит характер… э-э-э… характер.
закрытый, - с облегчением вырулил, наконец, Бузунько. - То есть нежелательно, чтоб информация о розданных литературных текстах обсуждалась где-то за пределами Больших Ущер. Об этом предупреждены и жители райцентра, и жители прочих населенных пунктов. Подобное требование - часть плана по внедрению в жизнь вышеуказанного национального проекта. Прошу отнестись к этой части с должным вниманием и уважением. Вот.
Майор глянул на Черепицына и Пахомова, как бы ища у них одобрения, а затем добавил:
- Если вопросов нет, все свободны.
Как по сигналу, абсолютная тишина сменилась стуком отодвигаемых стульев, шелестом книжных страниц и негромкими голосами зрителей.