- Она не из-за платья плакала спорим? - сказал Буров. - У нее небось какие-нибудь проблемы в личной жизни… Только ты мне этого. Дора Семеновна не рассказывай! - остановил он коменданта которая уже раскрыла рот, готовая излить на собеседника целый водопад каких-то бесценных сведений из личной жизни Маши. - У меня других проблем хватает. Все. Закончили.
- Не закончили, а только начали. - возмутилась Дора Семеновна. - Тебе Макар Степанович только что звонил. Просил срочно ехать в управление. Срочно, слышишь? - Она понизила голос и сквозь зубы процедила (я, однако, слышал): - Был важный звонок из Москвы. Макар сказал. Понял?
- Тьфу ты… Разве можно так пугать?
- Я не пугаю… - удивилась Дора Семеновна. - Я обыкновенно разговариваю…
Держась за взволнованную грудь, она смотрела, как Буров быстрыми шагами удаляется прочь. Затем повернулась к Банникову (и ко мне) и проговорила в пустое пространство:
- Ох, вот снимут его с должности…
- Да почему же снимут Дора Семеновна? - удивился Банников.
- Сердце чует… - Она тяжело подышала.
- Что оно там еще чует твое сердце? - не унимался Банников.
- То! - вдруг рассердилась Дора Семеновна. - Независимый больно. А язык - он не только до Киева доведет… Что он там болтает про "праздношатающихся"? - Она покосилась на меня, но я глаз не отвел и даже улыбнулся ей как можно более открыто. Мне правда не хотелось, чтобы меня считали посторонним или, того хуже, соглядатаем.
- Это тебе на язык типун нужно, и потяжелее! - рассердился Банников на Дору Семеновну.
- А что я такого сказала? - удивилась Дора Семеновна почти натурально. - Что я сказала-то? Да я за Григорьем Санычем хоть на Крайний Север!..
- Вы мне лучше объясните, Дора Семеновна, - сказал Банников, - почему из вашего окна дым валит?
- Ой! - вскрикнула Дора. - Утюг! Я ж костюм на собрание глажу! Утюг забыла!..
Она бросилась бежать, вперевалочку, но очень быстро, к своей двери. Банников проводил ее взглядом.
- Поразительная женщина, - молвил он.
Затем, к моему удивлению, сунул мне, не глядя, руку на прощание и быстро удалился.
Я вернулся к себе, чтобы записать сегодняшние впечатления.
Мне хочется попасть на буровую. Мне кажется, все самое главное происходит именно там, где все сейчас ждут первую нефть.
* * *
О своем возможном снятии с должности Буров старался не думать. Это все равно что бояться урагана или другого стихийного бедствия. Подготовиться следует - но бывают обстоятельства, в которых не устоять. Все случается. Вот когда нагрянет - тогда и будем беспокоиться.
А сейчас Григория Александровича волновали совершенно другие вещи.
Он вихрем ворвался в управление, хлопнул дверью, простучал сапогами по коридору, хлопнул второй дверью и остановился перед столами, составленными буквой "Т". Под портретом Ленина, почти в такой же позе, но гораздо меньший размерами, сидел Макар Дорошин. Парторг был бледен.
- Макар, что случилось? - с порога начал Буров. - Что?.. Авария на буровой?..
- Звонил Марин из министерства, - бесцветным голосом произнес Дорошин.
Буров плюхнулся на стул. Лицо у него горело - от быстрого перехода с холодного ветра в натопленное помещение. Обмахнулся, сорвав с головы, кепкой.
- Марин? - переспросил он, чувствуя, как отпускает страх. Нет аварии. Можно жить и работать. - Что Марин?
- Он сообщил, что в Междуреченск приезжает председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин. Намерен лично посетить Новотроицкое месторождение…
- Да, это хуже аварии, - сказал Буров, не скрывая облегчения.
Дорошин поднял палец, показывая, что разговор еще не окончен.
- И еще Марин сообщил, что перед тобой поставлена конкретная задача: в ближайшие дни рапортовать о первой нефти. В ближайшие дни!
- А он не хочет, этот твой умник министерский, сам на буровую приехать? - закипая, спросил Буров.
Он понимал, что напрасно наседает на Макара. Макар вообще ни в чем не виноват. Он как в балладе "Скифы": "Держит щит меж двух враждебных рас". Переводит на понятный "министерским умникам" язык высказывания Бурова и истолковывает для них его поступки. А Бурову передает, как умеет, речения из министерства. И попутно следит за тем, чтобы Григория Александровича действительно не сняли с должности. За всю совокупность грехов, как говорится.
- Тише ты, Саныч. Тише. Что делать будем? Мне уже из обкома партии звонили. Ждут доклада. Едешь к Векавищеву?
- Зачем? - хмуро ответил Буров. - Над душой у него стоять? Он сам лучше меня все знает.
- Зачем "стоять"? - оживился Дорошин. - Бурить будем. Не забыл еще, как это делается? У меня спецодежда в шкафу висит на этот самый пожарный случай. Ох, Саныч, до чего тревожно на душе, не передать… С утра как будто червяк какой-то гложет…
* * *
К Векавищеву Буров уехал все-таки один. Дорошин остался - отвечать на телефонные звонки и приводить в порядок бумаги. Конечно, трудно предположить, что Косыгин лично будет просматривать протоколы партийных заседаний, но все-таки спокойнее, когда документация разобрана и лежит в аккуратных папочках. Григорий Александрович над Дорошиным, конечно, посмеивается, "перестраховщиком" называет. Что ж, хорошо Санычу смеяться, он производственник. А у Дорошина была собственная школа жизни. И в начале этой школы имелся у него наставник, герой Гражданской, между прочим. Заслуженный, с какой стороны ни погляди, комиссар. Так вот, этот немолодой, все повидавший, суровый человек как-то раз до глубины души поразил юного тогда еще Макара, сказав на полном серьезе: "Запомни, Макар, протокол - это святое".
И Макар запомнил.
Не важно, что именно говорилось на собрании и в каких выражениях. Важно то, что осталось записанным на бумаге и подшитым в папки. С тех самых пор и до нынешнего дня Макар Степанович следил за тем, чтобы в протоколах у него все было как надо. И ни разу еще осечки не было. Потому и Буров может спокойно метать свои громы и молнии… Не ценит Григорий счастья, ох не ценит!..
А неблагодарный Буров уже катил на мотоцикле к Векавищеву.
На буровой у Андрея все оставалось по-прежнему. Работы велись, скважина становилась все глубже - в таинственных дебрях земли делало свою работу долото, и покорялась земля настойчивости человека.
Буров поднялся на площадку. Здесь лютовал ветер, стоял невыносимый грохот. Каска смягчала звуки. Внизу виден был маленький, словно игрушечный, вагончик мастера, и оттуда вышел игрушечный Векавищев. Буров помахал ему рукой. Андрей поднял голову, увидел. Махнул в ответ.
Григорий Александрович спустился. Наверху все равно разговаривать невозможно.
- Здравствуй, Андрей Иванович, - сказал Буров. - Какие у тебя будут для меня новости?
- А у тебя, Саныч, какие для меня новости? - вопросом на вопрос ответил Векавищев. - Больно вид у тебя… того, перекошенный. Неприятности случились?
- Да можно и так сказать - неприятности, - ответил Буров и снова поглядел на вышку. - В Междуреченск прилетает Косыгин. Сам. Алексей Николаевич.
- А, - бросил Векавищев до обидного равнодушным тоном. - Ну, хорошо.
- На буровую приедет, думаю, - с нажимом продолжал Григорий Александрович.
- А вот и прекрасно, - отозвался Векавищев. - Вот пусть и приезжает. Пусть лично посмотрит, в каких условиях живут и работают нефтяники. И сделает оргвыводы. Лично я очень на это надеюсь. - Он покосился на мрачного Бурова. - А ты-то что распереживался?
- Что распереживался? - медленно проговорил Буров. - Да то, что от нас настоятельно ждут рапорта о первой нефти. Больше ничего.
- Ну и чего расстраиваться? - продолжал Векавищев до обидного легкомысленным тоном. - Ведь ждут же! Ждут еще! Вот когда ждать перестанут - тогда и будем слезы лить…
- Я у тебя, Андрей, на буровой теперь дневать и ночевать буду, - предупредил Буров.
- Вот и молодец, - одобрил Векавищев. И засмеялся: - Что, не ожидал? Думал, начальства московского испугаюсь? Или тебя? Не дождешься… Мы, Саныч, - советские люди. Все. И ты, и я, и Косыгин Алексей Николаевич…
- Я еще и Дорошина сюда привезу, - пригрозил Буров. - Для вернейшего контроля.
- Отлично, - Векавищев потер руки. - Привози, Саныч, привози Дорошина.
- Что это ты так легко согласился? - прищурился Буров.
- Так я вам в вагончике сидеть все равно не дам, будете ходить на вахту…
- Не испугал, - сказал Буров. - Показывай, где у тебя самый тяжелый участок работы.