- Деньги?! - вскричал Май, словно наступил на гвоздь босой ногой. - Ах, деньги… Спасибо тебе, Андриан! Помог ты нам в страшный момент. Я тогда завязал в очередной раз… ну, и сам понимаешь, депрессия… сон этого, как его, разума… Ты - друг! Но сейчас у меня денег нет. Жена увезла их в Канев.
Зоя, услышав про деньги, сурово напряглась.
- Требует деньги назад, - жалобно воззвал к свояченице Май.
- Гад! - грянула Зоя, как будто сразила из двустволки сразу обоих: и Колидорова, и ненавистного Мая.
- …чтоб я тебя еще пожалел! - гневно разливался Колидоров. - Деградант! Сейчас же верни деньги!
- Андриан… ну, Андриан… Андрияшечка… - начал канючить Май. - Дай еще неделю сроку… Я сделаю, Андрияшечка. Клянусь!..
- Чем? - перебил Колидоров. - Чем ты можешь поклясться, чтобы я поверил? Ты уже сто раз клялся счастьем семьи. Для тебя нет ничего святого, кроме водки. И прошу не называть меня Андрияшечкой. Нет Андрияшечки - истлел вместе с Советским Союзом!
- Клянусь могилой матери, что верну деньги, если к концу этой недели не сделаю работу, - сдавленно произнес Май.
Он отступил в комнату, показывая жестами Зое, что говорить более не в состоянии - от избытка горестного чувства. Это была правда: воспоминания о матери всегда вызывали слезы. Колидоров замолчал, прикидывая, велика ли цена клятвы Мая, но тут в разговор вмешалась Зоя:
- Товарищ Колидоров! Верь…
- …взойдет она, звезда пленительного счастья? - ядовито перебил издатель и повесил трубку.
Зоя вошла к Маю. Он сидел за столом, роясь в ящиках и бормоча: "Ну где, где, где?" В шевелюре его запуталась нитка, из дыры на футболке торчало худое поцарапанное плечо. Он был похож на мальчика. Это взбесило Зою: она была младше Мая, но найти в ней сходство с девочкой мог только извращенец.
- Хоть бы у тебя, Исакич, ценности какие имелись, чтобы продать, если жрать не черта, - ехидно заметила она.
Май не услышал: он искал роман Шерстюка, вываливая на стол папки, письма, карандаши, сломанную куклу дочки, узкий черный деревянный ящичек… Зоя встрепенулась, увидев необычную вещь.
- Эта фигня - антикварная? Сколько стоит?
- Нисколько, - сказал Май, трагически озирая разбросанные бумаги. - Это предмет религиозного культа, он мне дорог, как память. Один монах из Одессы подарил. Этот ящичек предназначен для хранения мощей.
- Чьих мощей? Твоих, что ли? - развеселилась Зоя. - Твои все сюда влезут, то-о-чно!
Май решил не отвечать, но внезапно увидел нужную папку и радостно поторопил свояченицу:
- А не пошли бы вы, Зоя, к… телевизору!
- А не пошел бы ты сам знаешь куда? - охотно поддержала Зоя.
- Избавьте меня от оскорбительной конкретизации! - перебил Май. - Я должен работать, работать и работать.
- Это не работа, - отрезала Зоя. - Ты бы лучше детективы писал. За них, говорят, больше платят. Умные люди так и делают. Взять хотя бы этого, как его, он еще сочинил, как милиционер-маньяк изжарил младенца в духовке. Называется "Товарищ подполковник". Бесподобная вещь! Я прямо чуть с ума не сошла! А у нас, в Каневе, бывали истории и покруче, только успевай записывать, если у самого мозгов нету выдумать. Представь, Исакич: утопленница родила!
- Сюжет известный, - хмыкнул Май. - Пушкин, "Русалка".
- Не Пушкин, а Христина Маразюк. Через два года, как пьяная утопла, вдруг выходит из воды на пляж, вся зеленая, и…
- …опять пьяная? - оживился Май.
- Не пьяная, а брюхатая. И говорит она людям: "А ну, геть отсюда! Рожаю!" Они потом все самоубились со страху. А она, Маразюк, на бережку, у самой воды, родила.
- Кого?!
- Ребеночка. Сам ладненький такой, зелененький, во рту зуб острый железный, на коготь похож. Маразюк оклемалась и вместе с младенцем обратно в Днепр сиганула. Мне лодочник рассказывал, он в кустах неподалеку хоронился. А через полгода у нас начались несчастные случаи на пляже. И у всех трупов жила на шее была зубом перегрызена. Младенчик-то наш, видать, в силу вошел!
- Зоя, вы живете в мире какого-то неприличного абсурда, - сказал Май сочувственно.
- А ты знаешь, где ты живешь?
- Вы даже не представляете, до какой степени я лишен иллюзий в отношении себя.
- Денег ты лишен, потому что никому твои книжки не нужны, умник! - ухмыльнулась Зоя с жалостливым презрением.
Она зашлепала вон, тряся малиновым задом. Телевизор приветствовал ее грохотом кастаньет. "Твоя правда, мерзавка", - подумал Май и перемахнул с этой мысли на другую, не менее противную - о работе. Он открыл папку, начал ворошить листы и наугад выхватывать фразы. Так Май всегда проверял качество текста и никогда не ошибался, утверждая, что это "как в живописи: талантливые фрагменты могут быть только у талантливых картин". Роман Шерстюка "Последний грех" был сляпан - без особых потуг на оригинальность - из мордобоя, секса и мелодраматических соплей; словом, fast food. Май недоумевал, зачем вообще редактировать такое, ведь пишется оно для тех, кому не важен текст, кто - подобно известному персонажу Гоголя - читает ради самого процесса чтения.
Май быстро и брезгливо исчиркал первые страницы:
…"Лошадей было около пяти"; "Пара оборванцев гурьбой направилась к ней"; "Здесь кроме юноши был мрак"; ""Миссия!" - сказала жена пастуха, плача и нагинаясь…"
На двадцатой странице Май прервался. Он вспомнил, что не умывался и не ел: в ванне было замочено белье, а на кухне Зоя воинственно скребла металлической щеткой сковородку. Ничего не оставалось, как продолжить чтение:
"…восьмигранный кубик"; "Пес прыгнул, рыча и ощетинившись зубами"; "В воздухе прошелестел нефритовый топор"; ""Миссия!" - закричал крестьянин, плача и нагинаясь за мотыгой"…
- Чтоб тебя! - рассвирепел Май.
Впрочем, Шерстюк - как личность - не вызывал у Мая никаких чувств. На самом деле шерстюков была тьма, мужчин и женщин. Все они писали романы, детективы, боевики и фэнтэзи. Вот этого Май не мог им простить! В питательном бульоне общественной жизни шерстюки чувствовали себя привольно и отдавались поискам денег и популярности с нечеловеческой активностью. Шерстюки кропали по две-три книжки в год. Славу великого писателя занятие это принести не могло, но выколотить с его помощью кое-какие деньжата из порядком одичавшей за время эпохальных исторических метаморфоз публики было легко. Шерстюки-женщины преуспевали больше мужчин. Это еще раз доказывает, что в тяжкие исторические времена именно женщина с ее спасительной практичностью являет образец здорового социального конформизма. Самые сообразительные из шерстюков-мужчин верно сориентировались и взяли женские псевдонимы, например: Катя Пухова (Петр Канашкин), Оксана Каратова (Олег Гробоедов).
Издатели привечали шерстюков: они легко шли на самые разные по степени эстетического бесстыдства компромиссы и вовсе не смущались своей всеохватной безграмотности, так как не знали, что такое грамотность. Более всего восхищал в них несокрушимый цинизм; он заставлял издателей без устали экспериментировать, придумывая тактические изыски в издательской политике: не важно, бездарные или нет, главное - броские, наглые в духе времени. Андриан Колидоров весьма гордился серией, для которой Май редактировал роман. Ее рабочее название было "Последние": "Последний из могикан" Ф. Купера, "Последний из Удэге" А. Фадеева, "Последняя жертва" А. Островского, "Последние" М. Горького. К этому видавшему виды, но еще крепкому паровозу Колидоров цеплял один за другим "вагончики", наспех сколоченные шерстюками: "Жофрей, последний узник" (эротический роман о взятии Бастилии, автор Нодар Гоглидзе); "Последняя цапля" (эротико-приключенческий роман о похождениях молодого Мао Цзэдуна, автор Глаша Костромская); "Последыш" (триллер о внебрачном сыне-монстре Лаврентия Берии, автор Иван Рыльке).
Предложение пополнить серию Колидоров сделал и Маю, не видя ничего ужасного в том, что талантливый писатель, "блестящий стилист" - как оригинально аттестовал его некий доперестроечный критик - сварганит что-нибудь для денег, да побыстрее, пока есть спрос. Май отказался. Он искренне полагал, что какое-никакое литературное имя нельзя бесчестить - вовек потом не отмоешься! Колидоров не обиделся: он делал деньги, а это великое занятие не позволяло растрачивать себя на непродуктивные эмоции. В советском прошлом Колидоров был нежным графоманом - он краснел, когда приходилось давать кому-то читать свои опусы. Тщеславия у него отродясь не было, но честолюбия хватало - хотел стать начальником и стал им. Он вообще относился к жизни правильно, без дурацкого эпатажа. Недаром любимым изречением Андриана была истрепанная за века, но не утратившая прямодушного великолепия фраза римского императора Веспасиана: "Деньги не пахнут".
…Май мусолил рукопись второй час. С каждой новой страницей текст изумлял чудовищными откровениями. Складывалось впечатление, что у автора удалили мозг и пустое вместилище рефлексировало непонятным для науки образом, рождая перлы:
…"Он побледнел, кровь ударила ему в лицо"; "Она дошла до вершины своего падения"; "Когда он доберется до туда"; "Лезвие меча со стоном встряло в дереве"; "Вой льва раздражал его головную боль"; ""Миссия!" - закричали странники, плача и нагинаясь…"
Да что это за миссия такая, в конце концов?! - тихо взвыл Май.
Май не мог заставить себя вдумываться в текст; он механически делал бездарную, бесполезную работу, за которую и деньги-то были проедены давным-давно.