- Угу, - точь-в-точь как отец, хмыкнул Руслан.
- У мамы день рождения, или просто так? - Продавщица сыпала вопросами, перебирая душистые коробки.
- К Новому Году, - сдержанно заметил мальчик.
- Вот. Как тебе? Болгарские, "Сигнатюр".
Руслан недоверчиво оглядел пузатый граненый флакон с бантиком на горлышке.
- А это точно с запахом моря?
- Есть еще "Эллада". - Рыжая подсунула мальчику коробку с профилем греческой красавицы. Он растерянно посмотрел на кудрявый профиль и тихо повторил:
- Понимаете, мне нужно только с запахом моря.
- Вот, "Малахитовая шкатулка", "Лель". - Продавщица передвигала по стеклу зеленые затейливые коробочки. - Или, хочешь, возьми "Сардоникс". Это замечательные духи. Их три номера.
Руслан внимательно посмотрел на одинаковые белые коробки. На одной из них была изображена игривая гречанка с полотенцем, на другой эта же гречанка плясала в компании развеселых амуров, на третьей был изображен бородатый древнегреческий мужик в шлеме.
- Посмотри, тут женщина с полотенцем. Наверно, только что искупалась. Эти, точно, будут с морским запахом.
Если бы Руслан был постарше, он подивился железной логике рыжей продавщицы, но сейчас ему было не до этого.
Он приблизил к носу стеклянный флакон с темной жидкостью. Запах был задорный, пряный и свежий. Руслану показалось, что, и вправду, крепко запахло морем.
- Сколько? - выдохнул мальчик.
- Пятнадцать рублей. В кассу.
- Заверните, - осипшим от волнения голосом сказал Руслан.
Когда он вернулся с чеком, рыжая уже протягивала ему завернутую в белую прозрачную бумагу коробочку.
- Ну, будь здоров, мамина радость, - улыбнулась она.
- Спасибо, - сурово ответил Руслан, и зашагал к выходу.
Дома он вначале хотел спрятать духи в пёсьем животе, но, поразмыслив, решил найти место в комнате. Ну, его, этот пыльный погреб, лезть еще туда!
…Мама сидела, облокотившись на подушки, и поправляла поредевшие волосы.
- Мама! - Руслан хотел броситься к ней, но мама сделала предостерегающий жест, и он уселся на пуфик около кровати.
- У тебя что-нибудь болит? Ты, наверно, есть хочешь? Давай, я тебе подушку поправлю.
- Нет, Руся, не надо. У меня ничего не болит. Посиди просто со мной.
- Мама, ты не съела яблоки? - Руслан бросил взгляд на вчерашнюю тарелку. - Мамочка, ну хоть кусочек. Я отрежу.
Мать покорно положила в рот яблочную дольку.
- Очень вкусное, Руся. Сам поешь. Пожалуйста.
Руслан с хрустом надкусил сочное яблоко.
- Я же тебе жоворил, что оно вкужное, - пробурчал он с набитым ртом. Мать улыбнулась.
- Ну, беги, Русенька. Пообедай.
- А ты?
- Я потом. Сейчас что-то не хочется.
- Надо есть, чтобы поправиться, - серьезно заявил Руслан, и вышел из спальни.
В гостиной он украдкой бросил взгляд на книжную полку, где за синим томиком сказок Андерсена лежали заветные духи, и побежал на кухню.
- Ты где был так долго? - Бабушка поставила перед ним тарелку с перловым супом. - Ешь, давай.
- В школе после уроков оставили. Надо было класс убрать, - не моргнув глазом, соврал Руслан. Для святого дела не грех и соврать!
Тут в дверь кто-то позвонил, и бабушка отправилась во двор. Вскоре на пороге появился высокий седой человек, мамин доктор. Он навещал ее раз в неделю, слушал, делал уколы, разговаривал, улыбаясь и покачивая головой.
Бабушка тихо спросила:
- Ну как?
- Состояние стабильное. Надо поддерживать силы. Пусть ест все, что хочет.
- А… а сколько?
- Недели две-три. Ну, до праздника, думаю, ничего не будет. При мальчике держите себя в руках.
- А что еще остается, доктор? - сказала бабушка еле слышно.
Проходя мимо комнаты, доктор потрепал Руслана по щеке, и весело сказал:
- Ну чего, серьезный такой? Все будет хорошо с твоей мамой. Учись отлично, чтобы ее не огорчать.
- У меня все пятерки, - буркнул Руслан. Ему не нравилось, когда с ним говорили как с маленьким.
- Вот и молодец! - Доктор кивнул бабушке, и вышел во двор.
Бабушка закрыла входную дверь и вернулась на кухню прямая, строгая, с поджатыми губами.
Прошло несколько недель. Руслан ходил в школу, вовремя возвращался домой с дневником, полным пятерок, и, с нетерпением, ждал каникул, когда можно будет наряжать елку. Он давно приготовил подарки бабушке и отцу: для бабушки выжег маленькую разделочную доску, а отцу нарисовал лихого наездника на горячем скакуне, красиво свернул картину в свиток и завязал синей ленточкой. Духи для мамы по-прежнему скромно стояли за томиком Андерсена и дожидались своего часа.
Мама все время лежала на высоко поднятых подушках. Бабушка приносила ей еду на подносе, но мама ела очень мало. Руслан приставал к ней, умоляя съесть хоть дольку апельсина или яблока; мама старалась его не обижать, и все гладила по щеке. Отец подолгу сидел на пуфике, держал жену за руку, что-то тихо говорил. Руслан нетерпеливо ждал, когда тот выйдет, и можно будет снова прижаться к маминой руке.
25 декабря Руслан наряжал елку. Бабушка долго ворчала, что ей некогда, и, вообще, не до этого, но, все же, кряхтя, полезла на антресоли и вытащила старую искусственную елку и коробку с игрушками. Руслан украшал ее четыре часа! Он отходил, придирчиво рассматривая, где не хватает игрушек или серебряного хрупкого дождя, перевешивал красные, зеленые, золотые шары, разрывал вату, накидывая ее снегом на тускло-зеленые ветки.
Потом он помчался на кухню обговаривать с бабушкой праздничный обед. Конечно, это будут не мамины слоеные валованы с тающей во рту начинкой, и не затейливо украшенные высокие салаты, но на румяную, зажаренную курочку с картошкой и душистые мандарины рассчитывать можно.
Бабушка выслушала его спокойно, велела говорить тише и отослала из кухни. Руслан вышел от нее, окрыленный какими-то смутными надеждами.
В томительном ожидании прошло еще несколько дней. До Нового Года осталось всего ничего. И вот, наконец, страшно взволнованный, и оттого, казавшийся себе очень красивым, Руслан отправился спать, с тем, чтобы потихоньку встать ночью, и положить под елку подарки.
Он долго ворочался, сбивал одеяло в кучу, снова расправлял его, прислушивался к неясному шуму из-за плотно прикрытых дверей кухни (бабушка о чем-то говорила с отцом), ждал, когда они улягутся, и, наконец, уснул глубоким детским сном.
Пришедший под утро врач вполголоса говорил бабушке и отцу:
- Уведите куда-нибудь мальчика. Не надо ему видеть все это. Крики, шум, плач. Нежный он у вас. Испугается.
Руслан не слышал, как отцовские руки подхватили его и, прямо с одеялом вынесли в дядину машину. Он крепко спал, разжав потную ладошку.
На скомканной в гармошку простыне остались деревянная разделочная дощечка, изрядно помятый свиток с лихим наездником и небольшая белая коробочка с аккуратной надписью: "Маме".
История фарфоровой чашки
Машеньке…
Мы редко выезжали из дома зимой. Работа, учеба и прочая тягомотина. Зимой мы затаивались, сжимались как пружина, берегли силы в ожидании лета. Зиму, нашу бесснежную, серую, бакинскую зиму надо было перетерпеть, как терпят надоевшую еду. Но уже в конце февраля, когда миндальные деревья первыми примеряли на себя весеннюю одежку, мы оживали. В холодном розовом цветении миндальных деревьев угадывалось сапфировое наше лето. Кто не плавился в этом сапфире, кто не вонзал зубов в бесстыдную мякоть пылающих наших помидоров с острым соленым сыром и душистым рейханом - тот не бакинец! Кто сказал: "Лето - это маленькая жизнь"? Лето было нашей большой жизнью, пахнущей морем, арбузами и счастьем. Комары, мухи и неотвратимость учебы разбивались об это счастье, как стекло разбивается о мрамор.
Но земля кругла, а потому горе и счастье перекатываются по ней как перекати-поле. И, вот, как-то, когда счастье было за горами, а тревога стояла у ворот, нам пришлось покинуть Баку зимой. Нам - это мне с мамой. Я была юна, любопытна и жаждала впечатлений. Надежда еще целовала мне голову и обещала лазоревые миры. Надежда светилась и в глазах мамы. Мы ехали в Москву, где ей предстояло обследование в центре на Каширке. Наивная мать моя надеялась на жизнь. Надежды ее не оправдались.
Москва встретила нас дымным морозом. Грязно-белые сугробы поднимались на железнодорожном вокзале. Смолистый и звонкий воздух взрывался внутри нас и превращался в белые струйки пара. Мы направлялись к дому наших старых знакомых - Полины Васильевны Расковской и мужа ее Адама Осиповича. Там мы должны были остановиться. Мы были знакомы так давно, что вопрос о деньгах за жилье даже не мог возникнуть. Мы ехали с подарками и восточными сладостями, до которых супруги-пенсионеры были охочи.
Полина Васильевна была женщина статная и суровая. Она бодро несла свои семьдесят лет, хотя годы уже крепко сидели на ее плечах, выгибая и приминая их. Щечки ее пылали старческим румянцем - она была деятельна и памятлива. Покладистого и незлобивого мужа своего она считала "фантазёрным дитём" и в управлении им видела смысл своей жизни. Жили они вдвоем. Двое их детей умерли младенцами. Изредка их навещала племянница со своими внуками. Тогда в квартире поднимался невообразимый шум и гвалт. "Спиногрызы", - дружелюбно ворчал Адам Осипович и удалялся в свой закуток.