– А ничего, справится, – говорит.
Незавидная участь – суетится рядом, когда дело идёт. Возможно, найдутся сочувствующие, но крыть нечем – сам виноват во всём. И это не в первый раз. Как правило, я засеваю, а убирать другим. С наукой так было и даже на телевидении, когда создавалась четвёртая программа, прямо для меня, а я от этих дел ушёл. Так было и будет и нужно признать, что я неизменный буриданов осёл.
– А шеф…
Главным кукловодом у нас шеф. С ним нужно разобраться. Когда-то он вызывал только сочувствие к себе и отношение, как к барону Мюнхгаузену, а это – вымышленный персонаж.
По утрам я спускаюсь к кипящей паром Яузе и миную акведук. В проёмах его загорается новый день. Я иду асфальтированной дорожкой среди росных кустов. Дорожка для бегунов, но мне спешить некуда. Слышен разноголосый собачий лай. Тоже примета времени. Развелась масса бродячих псов, и трудно сказать, чем очередная встреча закончится? Увы, не дано нам предвидеть. Что же с нами происходит? Меж мною и шефовой публикой теперь – выжженная земля и вот приходиться искать утешения в природе.
Говорят, дьявол прячется в подробностях. Я был единственным, кто выслушивал шефовы откровения, об интимном, чем обычно не делятся. Ему нужен был слушатель. В рассказах он казался мне зверем, что сидит в кустах, в сырости и темноте, а звери приходят на водопой и стоит протянуть лапу…
Он разговаривает с женщинами между дел. Как правило, своё обычное: тебя столько бог выделил, твоих достоинств хватило бы десятерым… Рассказывает о жене сослуживца. Пришла она его прихворнувшего проведать. Открыл ей дверь, сказал: раздевайся, я поставлю чаёк. Вернулся в комнату, а она голая ждёт. И теперь на глазах у меня разворачивается его роман с женой соседа, сослуживца, совсем делами замороченного. Наконец, она сказала ему, что согласна, и теперь он не форсировал, не спешил и даже притормаживал.
Мы сидели с ним на службе в небольшой комнате, вдвоём, и он удивлял меня способностью к мимикрии. Временами он выглядел раздавленным насекомым, в сукровице едва шевелившим ножками. Говорил о проехавшемся по нему жизненном колесе. Все жалели его и протягивали руку, не подозревая, что он способен смертельно жалить.
Его способность к регенерации проявлялись в каждом разговоре. Он владел искусством невинных "поворотов винта". Незаметно, несколько превращений и он уже на коне и готов начать очередную авантюру. Со слабыми он не церемонится. Его трёхходовка проста: отступил, осмотрелся и слопал.
Он как-то о Машке сказал:
– Эти трахнутые полукровки…
И мне пришлось удивиться:
– Она-то причём?
– Да, есть в ней это чёртово семя.
А Машка и в ус не дула: включала свой гребанный конвейер с чаем на конце и бодро скакала себе от городского к местному телефону.
Ах, эти бойкие полукровки с разной кровью. Наверное, их кровь не смешивается. Я знаю, в природе есть феномен, наблюдаемый из космоса. Текут по сельве Бразилии две реки: сначала отдельно, затем в общем русле, не смешиваясь. Текут они сами по себе. Вода одной – светлая, как слеза, другая – кофейная и так и текут, светлая и тёмная сторона. Невероятно, но факт. Удивительно.
Да, есть ли в нашем деле евреи? Конечно. Их всегда концентрация на бойких местах. Но отчего евреев не любят? Многим кажется, что они паразитируют на тебе. Там, где иной засомневавшись затопчется, они рванутся вперёд и даже по головам. В народе к ним стойкая неприязнь, должно быть со времён ростовщичества. В романе Стругацких клопы решили продуктовый вопрос. "Мы многочисленны, вездесущи, мы обильно размножаемся… мы своего достигли давно, когда появились на свет эти бурдюки с питательной смесью…" Это об окружающих. Считается, что они нами пользуются.
А в Машке всё в лучшем виде. Она поражает свежестью. Правда, отсутствует изюминка, ради которой мужчины способны на всё. Только к чему нам это сумасшествие? В ней просто всё хорошо. Её можно сравнить с аппетитной калорийной булочкой с выковырнутой изюминкой. Что с того? Ведь может, она не выковырнута, а спрятана внутри. Она из тех, кто постепенно начинает нравится: медленно разгорается, но долго горит.
Есть среди них и типы раздражающие. Один, взятый мной на службу из милости, устроил у меня в кабинете еврейский кагал – собрание книголюбов, так называли они себя. Я был в это время тут же, но они так заверещали, что у меня пропал весь мой энтузиазм.
Стоит навести тень на плетень, и я начинаю сомневаться. Я вглядывался и находил в Маше еврейские черты: всех зажать, но закричать, что насилуют именно тебя. Принцип прост: кричи и бей. Такое исторически оправдано. Кричали о несправедливости и этим пользовались. Двойной стандарт правдоподобия. И шеф таким пользовался. Они должно быть его только зарождали, а нынче настала эпоха безбрежного принципа "дал-взял".
Впрочем, и мы не лыком шиты в стеснённых обстоятельствах. В центре пассажа – шеф, и есть, не может не быть у него ахиллесовой пяты. Чего бы его лишить: любимой, друзей? А он и сам часто меняет их. Он отвергает их раньше, чем успевают они сообразить. В недоумении они, а он уже движется по их телам. Не стоит оправдываться малозначительностью. Убили бы вовремя незадачливого художника Шикльгрубера и избежали бы многих ужасных бед. За это стоит пострадать подобно Христу.
Но нужен особенный приём. Возьмём, к примеру детей помойки. Они жизнью закалены. Они вырастают в грязных бараках и на мусорных свалках, среди дымящейся золы и подобно сорной траве арабидопсиса способны достичь космических высот. В них сохранилась безжалостность трущоб. Они карабкаются по головам, в крови их неудовлетворённость предшествующих поколений.
Нет, бесполезно лишать человека того, чего он и сам не ценит. Кошмарное женское коварство как раз в том и заключается, чтобы сделать счастливым, привязать, стать необходимой, а потом походя оттолкнуть. Но с шефом такое не пройдёт. Он меняется раньше. Словно чувствуя нацеленное в сердце копье, уходит в сторону. Правда, каждый слаб по-своему.
В ЦУПе во время пресс-конференции я с изумлением обнаружил его слабину. Я был тогда царём и богом и действовал, как хотел, и то ли работая, то ли развлекаясь, усадил с собой рядом в Голубом зале ЦУПа за стол президиума шефа и Юрия Григорьева – тогдашнюю звезду практической космонавтики. Представил их журналистам и дал им высказаться перед тем, как журналисты отправятся на цуповский балкон, нависший над залом управления полётом. Там на огромных экранах ЦУПа сначала будет пустующий станционный интерьер, а затем появятся космонавты и, улыбаясь и глядя в камеру, расскажут, что же произошло и свои первые впечатления от станции.
И вот, когда мы рассаживались в зале, шеф шепнул: "Представляя объяви меня доктором наук". Об этом лучше бы не вспоминать… Доктор околовсяческих наук, профессор кислых щей… С его защитой достаточно намыкались. Его отвергали чётко и спокойно. И мы, его небесталанные подчинённые, как могли расцвечивали его, украшая своими знаниями, находками и эрудицией. И всё-таки в первые разы не выходило. Защиту шефа удалось провести только через год и лишь на совете смежников, повязанных и обязанных настолько, что им иного просто не оставалось. Всё это выглядело стыдным, и не хотелось об этом вспоминать.
Когда я объявил журналистам, опустив регалии, шеф тут же на ухо зашипел: "Я же тебе сказал…" На награды у нас обычно внимания не обращали: это в миру, и не истина в большинстве своём. Ну, защитился, скажем, человек, значит ему это надо. Бог знает для чего. Может покрасоваться решил, хотя что прибавят слова – доктор, профессор, лауреат, если мы знаем, что он – сапог и лучше звания скрывать. Сделать вид: он вовсе не причём. И красуйся себе среди родственников и подвыпивших мужиков: "Ну, Петрович…Ну, ты даёшь…Вот это да".
Галлюцинации – не менее реальны, чем здравый смысл. Не важно, что они иллюзорны и момент пройдёт. Они к моменту нужны. Когда детали забыты, можно и покрасоваться. Ты доктор, профессор и лауреат, хотя лауреатство твоё у смежников вымолено. Однако это – пята. Пята несомненно и можно слать в ВАК разбор твоей незавидной диссертации. Хотя она – труд целого коллектива, но лишь зёрна среди плевел, а плевел столько, что разбор можно сделать без труда. Однако такое близко стукачеству. Не стоит после драки кулаками махать, и бесполезно шефу указывать на его слабости.
И есть женское начало. Из китайских летописей: император так увлёкся подаренной красавицей, что отстал от дел и всё в упадок пришло, победили враги и от возможности соблазна решили красавицу удавить. Только кого ему подставить теперь? Соньку? Но она его не на долго отвлечёт. Переступит он через неё. А кого? Рядом никого нет, а нужен постоянный контакт. Где искать?
Конквистадоры разных времён искали "острова амазонок", прекрасных женщин, способных завоевать тебя, по сути своей лесбиянок, не из желания, а по нужде жаждущих. Завоевание их связано с опасностью. Наконечники их стрел мажутся особым ядом, парализующим тебя. И будешь лежать, как пень, на потеху толпе, пока тебе не подарят смерть из милости. Но завоеватель об этом не думает. Он думает: "обойдётся" и ищет встречи с этими отважными женщинами, завоёвывающими мужчин.
Может экономистки?. У них потрясающая работоспособность и привлекательность, только они не на плаву. У них неброская красота. Они и не выпячиваются. Они для нас, как бабушки у подъездов, "для мебели". Они с нами рядом, как птички на ветках и берёзы за окном. Просто рядом и в нашу жизнь не вмешиваются. Они вроде картин на стенах, рисованных местными художниками, к которым привыкли. Однако иного нет, и я начинаю действовать. Я провожу вступительную беседу с Натальей. Темой её: "Ну, что же ты, милая, спишь? Спящая красавица. И если шеф – приз, так боритесь за него".