Шумное сборище неугомонного племени первокурсников, искрившееся заразительным смехом, гвалтом безудержного веселья, девичьими перешёптываниями под стать шелесту листвы, взорвалось тишиной, когда перед входом в институт появились два молодых человека. Один был одет в чёрный костюм, голубую рубашку, связанную синим галстуком, и широкополую шляпу, глубоко сдвинутую на лоб, вероятно, для того, чтобы лицо оставалось сокрытым от любопытных взглядов. Другой - в ботинки а-ля бульдожья морда, тёмно-зелёные брюки на чёрных подтяжках, рубашку в клеточку и серую кепку, по форме напоминавшую патиссон. В общем, как уже догадался читатель, перед глазами притихших студентов возник типичный банковский клерк и такой же типичный высококвалифицированный рабочий.
Оба парня защитили дипломы в июне девяносто девятого, при этом наш повзрослевший Антон Сигизмундович облегчённо вздохнул, так как, наконец, избавился от двух буянов-подпольщиков и подобных им архаровцев, которые вплоть до самого своего выпуска не переставали баламутить воду в институте с намерением вернуть славный девяносто четвёртый. Неожиданное появление служащего "Сибторгбанка", нашедшего работу по профессии, и бригадира старательской артели, устроившегося на предприятие своего отца, никогда бы не вызвало такую мёртвую тишину, если бы не одно обстоятельство, о коем не забудем упомянуть. То ли нескольким преподавателям, спустившимся покурить на перемене, основательно напекло голову, то ли ещё по какой причине, но они, словно какие-нибудь школьники, срывались с места и, бесцеремонно расталкивая растерявшихся первокурсников, быстрым шагом направлялись к недавним выпускникам. Как потом утверждали очевидцы, некоторые звероподобные кандидаты наук не только крепко пожимали руки молодым людям, но при этом даже не стеснялись нагружать свои гофрированные позвоночники лёгким поклоном, а это чего-то да стоило. Весь честной народ, стоявший на улице, за исключением равнодушных представителей старших курсов, начал переглядываться, а некоторые студенты не преминули воспользоваться новым поводом для насмешки и стали в тихушку копировать странное поведение едва знакомых им преподавателей, о чём, к слову сказать, в дальнейшем пожалели.
- Хэ, прямо панибратство какое-то развели, - соорудив на лице гримасу самодовольства, осмелился нарушить молчание рыжеволосый студент из молодых.
- Как думаешь, Семен, - доживёт ли этот зашкаливший борзометр до зимней сессии? - спокойно спросил студент третьего курса Вадим Горчичников у своего товарища.
- Дожить-то доживёт, а вот пережить - не переживёт, - прозвучал ответ.
Но молодой студент, похоже, не собирался успокаиваться:
- Я говорю - панибратство какое-то развели.
Вадим Горчичников протяжно зевнул и со скучающим видом заметил:
- К этому невоспитанному олуху, господа, прошу отныне применять прошедшее время… Родился, вырос, с горем пополам окончил школу, поступил в институт, отчислен… Кстати, Пузырь с Митрохой что-то больно спокойно себя ведут. Помнится, было время, когда зарвавшийся "лимон" огребался и за меньшее.
- Так они теперь это - дипломированные специалисты, - сказал Семён. - Несерьёзно им со всякой полуграмотной шелупонью связываться.
Тем временем Пузырь и Митроха, вдоволь наговорившись со своими теперь уже бывшими преподавателями, зашли в беседку, сели на скамейку, колким взглядом обвели ребят, которых мы на первых страницах представили читателю, и завели такой разговор.
- Не правда ли, Пузырь, что перевёлся ныне студент? Ни петь, ни рисовать, ни на дуде сыграть, - начал Митроха.
- Правда, чистая правда, дружище, - ответил Пузырь, снял шляпу, достал из кармана пиджака папиросы "Беломорканал", закинул ногу на ногу и закурил.
- С прискорбием должен тебе заметить, что и людей-то не осталось, - ехидно заявил Митроха и расплылся в улыбке. - Не люди - гуппёшки аквариумные. Вона - от тополей и то больше проку. Те хоть кислород выделяют.
- Конечно, не хотелось бы выражаться в присутствии достопочтенных "лимонов", но выделительная система человека по-прежнему выдаёт…
- Гнусь. Ты ведь хотел сказать гнусь, Пузырь?
- Ой ли, ой ли, дружище. Вещи давно напрашиваются на то, чтобы мы стали называть их своими именами… Знаешь, на ум почему-то пришла история о нашем с тобой товарище. Надеюсь, в кладовых твоей памяти сохранилась история о Хоботяре?
- Да-а-а, - протянул Митроха. - Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Хоботяре.
- Озвучить ли её, мой друг? Уместно ли сейчас?
- О, да! Самое время, самое время, - утвердительно закивал головой Митроха. - Но только коротко, предельно сжато, иначе лопнешь от напруги, и в подлунном мире станет одним замечательным человеком меньше.
- Хорошо… Жил Хоботяра, месил Хоботяра, вышибли Хоботяру, но люди не забывают о нём, пример, так сказать, берут… Ну, как?
- Сама лаконичность должна гордиться тобой, а теперь уходим.
У всех шестерых первокурсников, сидевших в беседке, проступили на лице признаки агрессии: у одних - ярко выраженной, у других - еле заметной. Молотобойцев взорвался первым:
- А ну стоять! Вы на кого это тут намекаете?
- А намекают они на то, что я, ты, да и все мы - навозные черви, копошащиеся в вонючем дерьме, - вскипел Левандовский. - Это нетрудно понять из их диалога.
Магуров лениво потянулся, кое-как заставил своё грузное тело оторваться от скамейки, соорудил на своём лице что-то навроде недовольства по поводу всей этой мышиной возни, подошёл к выходу из беседки и загородил его. Загородить в Яшином случае означало - наглухо замуровать, что он, сам того не подозревая, с успехом и проделал. Не то, что человек - комар терял теперь всякую надежду на проникновение в беседку через живую дверь, которая на уличной стороне стала покрываться испариной.
- Мы ждём ответа, господа, - спокойно заметил Волоколамов. - Я знаю Яшу два часа, но уже успел разглядеть в этом гиганте дикого зверя, не подозревающего о существовании слова "милосердие". Надеюсь, я не ошибся в своём предположении?
- Хотелось бы тебя разочаровать, однокурсник, но вот этими вот руками я действительно могу разорвать льва, - ответила живая дверь.
- А слонов ты случаем не выгуливаешь на поводке? - подключился Бочкарёв.
- В далёком детстве бывало и такое… Так-то я вообще пакостный был. Играл в футбол юпитером, бодался с носорогами, выпивал до донышка Байкал, дрался с динозаврами, сбивал из рогатки…
- Неужели птерадактелей? - улыбнулся Бочкарёв.
- Нет, космические ракеты. За это мама лупила меня металлической хлопушкой размером с Вселенную, а папа ставил меня…
- На противотанковые ежи, - вырвалось у Бочкарёва.
Пузырь с Митрохой не выказали и тени страха. Дерзкое поведение юнцов провоцировало их на ответные действия, но они понимали, что напросились сами, а "лимоны" просто отстаивали своё достоинство.
- А я никуда не тороплюсь, Митроха, - сказал Пузырь. - Вижу, что ты тоже. Посидим, поговорим с молодёжью. За жизнь поговорим, просветим их в плане того, что было и могло бы быть. Возможно, они и хорошие ребята. Кто их сейчас разберёт? Они готовились перейти в седьмой класс, когда мы переступили порог этого института. - Голос Пузыря упал. - Мы были полны надежд, - помнишь?
- Да.
- Тогда страна была такой же молодой, как вы сейчас… Мы влюблялись, дарили девушкам цветы, строили планы на будущее. А как мы дружили, - помнишь? Я тебя спрашиваю: помнишь ли ты, как мы дружили?
- Не надо, Пузырь.
- Нет, пусть знают, как мы дружили! Так уже не дружат, чёрт тебя подери, Митроха!
- Замолкни!
- Колю Волнорезова, Димку Брутова, Стёпку Круглова помнишь?
- Заткнись! - побагровев от ярости, бросил Митроха.
- Нас было пятеро, мы зажигали на вечеринках, пили водку, упивались свободой, гуляли до зари, стояли друг за друга, когда кто-нибудь попадал в передрягу… Помнишь?
- Твой язык надо вырвать с корнем! - взревел Митроха. - Заглохни!
- Нас было пятеро. А сейчас сколько? Сколько нас осталось на выходе? Я тебя спрашиваю…
- Двое! - рассвирепев, закричал Митроха. - Ты же сам знаешь, что нас осталось только двое!
- А где ещё трое? Где? Куда подевались ещё три человека? Отвечай.
- В земле, гад!
- А мы на земле, гад! - пригвоздил железный голос Пузыря. - И будь я проклят, если эти молокососы не дослушают меня до конца… Я вижу, что они заёрзали. Им надо бежать на пары, Митроха. Им не терпится поднабраться ума, дружище, а мы тут с тобой нюни разводим. Этим ребятам ничего не грозит. Они попали в хороший институт, в котором, к счастью, осталось достаточно много преподов из старой команды. Их всему научат, дружище.
- Ты действительно веришь в это? - вытерев лицо кепкой-патиссоном, отрешённо спросил Митроха.
- Верю, свято верю. А как же не верить-то? Во что же тогда остаётся верить, если не в это?.. А помнишь, как Волнорезов играл на гитаре? Наш местный Бродвей оживал, когда он пробегал по струнам. Машины сбавляли ход, чтобы услышать его пронзительно-чистый голос. Люди выходили на балконы при звуках его песен. Под него засыпал и с ним просыпался город. Он управлял человеческим настроением, как добрый моряк парусами, заставлял плакать и смеяться вместе с ним. Он, словно весенний ветер, гнал холод из душ. Коля ни разу не выезжал за пределы города, но казалось, что он побывал везде и перевидал всё - так он пел!
- Я тоже слабать могу, - позволил себе заметить Молотобойцев.