4
Похоже, Благушино перестало быть дохлым местом.
Только отошел катер Кузнецова, как в причал ткнулся другой – широкоскулый, мощный, с крутыми обводами. Он походил скорее на яхту, хотя сказать так было бы преувеличением.
По трапу живо сбежал русый, быстрый человек.
Он указывал рукой на террасу столовой и что-то кричал красивой женщине, стоявшей у борта. Слушала женщина спокойно. Полосатые брючки в обтяжку (Бенеттон), тоненькая кофточка (Сислей). Душится, конечно, ультравиолетом, решил Семин. Или Пако Раббан. От дивного знакомого запаха заныло сердце. Он не хотел вспоминать о Нюрке, но вот вспомнил. Любовь вечная, неизбывная находилась сейчас в Швейцарии. А с нею мальчишка, которого все считали сыном Большого Человека. Я эту гостиницу в Лозанне только для того и купил, чтобы быть ближе к Нюрке. Сколько живу, не встретил ни одной женщины, похожей на нее. Были всякие. Шлюхи, бляди, чужие жены, девчонки, матроны, гадюки. Закатывал чудовищные попоища в Москве, в Киеве, в Таллинне, в той же Лозанне – наперекор Нюрке, будто она могла услышать бесстыдные стоны. "А спать опять подушка мокрая…" Он запрещал себе думать о Нюрке, о далеком сыне, о Петре Анатольевиче. Женщина с катера внезапно расстроила Семина. Конечно, волосы могут быть каштановыми или русыми. Конечно, волосы можно связывать в узел, или рассыпать по плечам, или по обнаженной груди, чтобы всяко попадали под поцелуи. Конечно, можно умиляться трогательному нежному пушку на затылке, и грации шага, и темному загару, но Семина все это не обманывало. Он прекрасно знал, что однажды все равно наступает момент, когда самая нежная, самая трогательная начинает задыхаться. "У меня ножки сами раздвигаются". Он слышал такое от самых трогательных.
Вытер вспотевший лоб.
Кузнецов не слабак. Просто торопится.
Но почему он так странно сказал о Саксе? "Сидит в котельной…" Не может сидеть Шурка Сакс в котельной. Прихлопнули его. Похоронили. Сам в свое время видел некролог. Под короткими и сильными Шуркиными ногами земля расплескивалась, трепетали проверенные бойцы. При чем здесь какая-то котельная?
5
Почти час он работал.
Иногда выглядывал из окна, видел столик, заставленный закусками.
Красивая женщина сидела напротив жестикулирующего Виталия Колотовкина (Семин его узнал; пожар в гостинице никак не повлиял на парня) и лениво тыкала вилкой то в одну тарелку, то в другую. Девчонки в сарафанчиках благоговейно отдалились за резной кедровый буфет. Из-за буфета, замирая, следили за каждым жестом Колотовкина и его пассии. Наверное, она казалась им живым проявлением тех чудес, которые иногда показывают в кино, но которых в обыкновенной жизни никогда не случается.
Потом затренькал сотовый.
"Ладно, приеду… – донеслось до Семина. – Катька потерпит часок-другой на базе…" Он спрятал мобильник и громко заявил на всю террасу: "Ты тут, Катька, ни к кому с разговорами не лезь. Ты у нас краше Джиоконды, но не лезь ни к кому с разговорами". – "Ты и Джоконде сказал бы такое?" – "Какие проблемы? – отрезал Колотовкин. – Тоже, наверное, была дура".
Катерина засмеялась.
Смех ее прозвучал ровно и низко.
Маняще прозвучал ее смех. Какая-то чепуха, невольно подумал Семин, провожая взглядом широкоскулый катер, огибающий корму затонувшей баржи. Она железным углом торчала из воды. Семин прекрасно знал, что не следует ему подходить к женщине Колотовкина, но…
6
Катерина улыбнулась.
Перед Семиным оказался прибор Колотовкина, он его отодвинул.
Красивые пальцы Катерины сжимали серебряную вилку. Любая женщина при появлении незнакомого человека отложила бы вилку в сторону, но не Катерина. Улыбнувшись Семину, она продолжала аккуратно объедать кусочек наколотого на вилку копченого мяса. Белые ровные зубки работали ровно и весело. Она ничуть не походила на Джиоконду. А слабый аромат… Да, конечно, ультравиолет… Почему это видят в Джиоконде совершенство? – подумал Семин с непонятным раздражением. Совершенство бывает только в жизни, когда все живет, все бесконечно меняется…
– Ну и куда мы с вами поедем?
– А вы согласны? – Семин нисколько не удивился.
– Только не в Заир, – улыбнулась Катерина. – Хип-хоп и все такое прочее. Мне Павлик предлагал поехать в Заир. С веселым другом барабаном. И другие всякие. А вы? – Катерина говорила с улыбкой, но Семин улавливал скрытую опасность.
– Еще не знаю.
– Тогда и не говорите. Все равно не успеете.
– Виталий Колотовкин – ваш муж? Он скоро вернется?
– Разве у Джиоконды был муж? – Катерина произнесла это с полной серьезностью.
– Не думаю. Кажется, нет. По крайней мере, не слышал.
– И я не слышала, – произнесла Катерина серьезно.
Она чувствовала на себе завороженные взгляды застывших за буфетом девчонок обслуживания, для которых главным на свете были сегодняшние цены на хлеб и на молоко, и опять улыбнулась:
– Мне нельзя говорить с посторонними. Виталик запрещает.
– Почему?
– Да всегда сморожу какую-нибудь глупость.
– Но вам же хочется поговорить? Нельзя же молчать все время.
Она красиво (явно не для показухи), откинула голову, сразу увидев дальний берег в дымках из труб (Благушино), и металлически поблескивающую под лучами солнца корму затонувшей баржи, и девчонок обслуживания, с обожанием разглядывавших ее. И Семина, конечно, увидела. Каким-то особенным, внутренним, присущим только женщинам взглядом.
– Конечно, хочется.
– Ну так что же?
– Раньше я много разговаривала.
– С кем?
– С Жюли.
– Это кто?
– Кошечка.
Наверное она услышала понравившееся ей имя в каком-нибудь сериале.
– В Рядновке у меня Жюли выходила из дому на улицу прямо через форточку. Если дверь заперта, прыгала мне на плечо, с плеча в форточку, а оттуда в садик. Ее боялись собаки. Наверное, понимали, что я задушу любую, которая нападет на Жюли. Не надо было мне брать Жюли в Томск, а я взяла.
Чувствовалось, что Катерине приятно повторять имя кошки.
– Было жарко, пришла подружка. Гостиница в центре, тихая. Кондиционеров нет, мы с подружкой все с себя стащили, – в глазах Катерины появилось какое-то мрачное торжество и Семин понял, что сам готов немедленно стащить с нее все. – Ни лифчиков, ни трусиков. Ничего. Когда принесли ликер, мы выпили по рюмочке и стали есть мороженое, а Жюли прыгнула мне на плечо, даже поцарапала кожу, и с плеча махнула в форточку. Мы выпили еще по рюмочке. Виталику сладкий ликер привозят из Таллинна. Я спрашиваю: "В Томске много собак?" – Подружка спрашивает: "А чего?" – "Они там не задерут Жюли??" – А подружка вдруг положила себе руки на груди: "Чего им драть дохлую-то? Мордой-то об асфальт-та". И до меня дошло, что мы на пятом этаже. Я же говорю, я – блондинка. До меня не сразу доходит. – В зеленоватых глазах Катерины появилось что-то влажное и мрачное, как темная грозовая туча, напитанная неистовым электричеством. – Я сразу вспомнила, что мы не в Рядновке. Выскочила на балкон, кричу вниз: "Не видели кошечку?". А там мужики курили и стоял милиционер. Конечно, все остолбенели, а милиционер даже честь отдал. Дескать, какую кошечку? Это у которой мордочка, как у бульдога? – "Ага", – кричу. – "Да вон она валяется".
– Сочувствую, – сказал Семин.
– Правда?
– Да.
– Ее звали Жюли. Вы бы в нее влюбились.
Он кивнул. Он еще не понимал, какая ужасная грозовая туча медленно шла над ним, погрохатывая негромким смехом. Но предчувствие скорых перемен грозовыми вспышками освещало замершую землю.
– У моей подружки тоже потом случилось. Через неделю после свадьбы позвонила домой. "Мам, – говорит, – ну, прям не знаю, что делать! У нас тут такая семейная сцена разыгралась, ну прям ужас!" – В глазах Катерины появилось что-то совсем уже грозовое. – "Успокойся, дочка, главное не расстраивайся, – говорит мама. – В каждой семье случаются конфликты". – "Да я и не расстраиваюсь. Вот с трупом что делать?"
Катерина засмеялась и Семин понял, почему Колотовкин запретил рядновской Джиоконде разговаривать с незнакомыми.
– У меня есть теория…
Он не понял, дошло ли до Катерины слово теория и правильно ли блондинка его поняла, но щеки Катерины слегка покраснели и он ясно представил ее рядом с подружкой на балконе ("Жарко… Даже без лифчиков…").
– Все люди делятся на две группы.
– На блондинок и на брюнеток?
– Нет. На имеющих душу, и на не имеющих душу. По моим наблюдениям, последних гораздо больше. Из-за них на земле происходит все плохое. Сами знаете, что с одними людьми почему-то хочется говорить, улыбаться, держаться доверительно, а другие как обезьяны. Они только машут хвостами и берут взятки. Им покажи сто долларов, они за сто шагов виляют хвостами.
– А другие?
– А другие нет. Им покажи купюру в миллион долларов, они все равно не станут хвостом вилять.
– А что им надо показать, чтобы завиляли?
Семин не выдержал:
– Джиоконду.
Катерина опять немного покраснела. Но сравнение ей понравилось.
– У вас, наверное, есть душа.
Семин замолчал, несколько разочарованный.
– А вы знаете, – спросила Катерина, – что в Африке кулинарное искусство часто передается по наследству? – Наверное она считала, что ведет милую светскую беседу. – У них сын готовит отца. Ну, в смысле, обед из него готовит.
– Это вас Колотовкин такому учит?
Она не удивилась вопросу:
– Нет. Дядя Шура.
– Какой дядя Шура?
– Он в котельной работает, – Катерина улыбнулась. – Выпивает с Гришей Зазебаевым и рассказывает всякое.