Анькина сказка № 1
- Жил-был один мужик. И была у этого мужика одна тайная привычка. Этот мужик коллекционировал понедельники.
- Что? Что? - Нинка поднялась на кровати. - Что?
- Я же говорила - не ругайтесь! Этот мужик коллекционировал понедельники. Ночью, с понедельника на вторник, он всегда сидел до двенадцати часов, ждал, пока понедельник кончался. Только часы пробьют, он сразу - хвать, хватает понедельник и кладёт его в коробочку. Жена всё это знала. Сначала она ругалась, а потом поняла, что бесполезно, и перестала ругаться.
- Тут заругаешься! - Аська как бы входила внутрь Анькиной сказки, и ей там было совсем не плохо.
- Друзья же говорили ему - дурак ты, дурак! Хоть бы ты воскресенья коллекционировал! Воскресенье - самый лучший день недели!
- Нет, - отвечает мужик. - Воскресенье - и так день особый, когда все отдыхают. А вот понедельник - это совсем другое дело! И не приставайте ко мне со своими воскресеньями.
Так прожил мужик двадцать лет. И скопилось у него - за двадцать лет - Машка, посчитай сколько!
Машка полежала маленько и сказала:
- Больше тысячи. Одна тысяча… сорок три… сорок пять..
- Вот. Скопилось у него - больше тысячи понедельников, и уже некуда было коробки с понедельниками складывать. Жена ему и говорит, мол - собирал ты, собирал их всю жизнь, а что толку! Только все спотыкаются о коробки твои. Грузи свои понедельники на тачку, да вези, продавай! Может, хоть какая-то польза будет для семьи.
Погрузил мужик понедельники на тачку и повёз на такой рынок, где всякие птички, рыбки и щенки продаются.
- На птичий рынок! - подсказала Наташка.
- Да, на птичий. Привёз, встал в уголке - понимает, что надо коллекцию продавать, и жалко ему в то же время. Тут подходит к нему другой мужик и спрашивает:
- Что продаёшь?
- Понедельники.
- За сколько лет?
- За двадцать.
- А сколько хочешь за свою коллекцию?
- Тысячу рублей!
Эх, жаль, что у тебя одни понедельники! Я бы у тебя твою коллекцию купил, если бы хоть воскресенья у те были. А кому нужны чужие понедельники, да ещё за двадцать лет!
И ушёл. Стоял, стоял мужик, до самого закрытия рынка достоял. Никто и не подошёл к нему больше. Уже темнеть стало. Вдруг подходит к нему снова тот же самый мужик.
- Ну, что, - спрашивает, - продал понедельники свои?
- Как видишь! - отвечает мужик.
- Ладно, давай, куплю я у тебя, - только дать тебе могу - вот, три рубля!
Грустно мужику, но что делать! Пока стоял, столько всего передумал про свою жизнь, про свои понедельники, про свои вторники и даже про свои воскресенья.
- Давай, - говорит, - твои три рубля! Может, хоть тебе мои понедельники пользу принесут!
Взял мужик три рубля, пошёл в магазин. Купил бутылку портвейна…
- Килек в томате, - вставила Нинка.
- Килек в томате, хлеба буханку, детям карамелек купил и пришёл домой.
- Давай, жена, - говорит - накрывай на стол!
Сидел мужик с женой, пили они портвейн, и было на сердце у них хорошо, потому что начинали они новую жизнь. С тех пор мужик уже ничего не коллекционировал, но каждый год, в этот день, он шёл на базар, покупал портвейн, килек, конфет, и был у них с женой маленький праздник, наподобие годовщины свадьбы.
Один раз я там была, только чай у них пила, потому что портвейна мне - не наливали!
- Да, сказка какая! Ну и сказка - не понятная совсем! - Наденька тянет тоненьким голоском.
- Нормальная сказка! Мне понравилась! - Аське сказка понравилась сразу. Она как будто сама стояла с тем мужиком на птичьем рынке.
Что-то было в этих понедельниках и от её незадачливой жизни.
- Главное, что всё закончилось кильками и портвейном! - сказала Нинка. - Так что сказка - с хорошим концом. А кто слушал, молодец!
- Я бы всё-таки собирала воскресенья, - сказала на прощанье Светка, на удивление всем не уснув - до самого окончания Анькиной сказки…
Когда все утихомирились, Маша потихоньку спросила у Аськи:
- Что Мариэте на день рождения подарим?
Глава 25
- Что Мариэте на день рождения подарим?
- Открытку красивую подпишем. У меня есть, - ответила Аська.
- Я знаешь, что думаю, - продолжала Маша, - помнишь, она всё время песню такую пела: "Ой, серум, серум"? Давай выучим слова и споём ей. Ей приятно будет.
- А слова где возьмём?
- А мы Аньку попросим, она где-нибудь найдёт, у армянина какого-нибудь.
- Давай, только утром.
- Спокойной ночи.
Утром проект подарка был одобрен всеми. Аньке и Наташке оставалось найти армянина.
После обхода, в пятницу, Аньку осенило. Не говоря никому, она вышла из палаты вслед за Жанной Арсеновной.
- Жанна Арсеновна, извините, вы по-армянски понимаете?
- Да я уже обрусела совсем, - ответила Жанна Арсеновна. - У меня муж - русский, я уже и забыла, когда по-армянски говорила.
- А вы такую песню знаете - "Ой, серум, серум"?
- Такую песню даже самый обрусевший армянин знает, - ответила Жанна Арсеновна.
- Жанна Арсеновна, миленькая, перепишите нам слова, только по-русски!
- А зачем вам?
- У Мариэты в субботу день рождения, и мы хотим выучить и спеть ей. Хоть два куплетика напишите!
- Сейчас напишу и принесу тебе. Когда, говоришь, день рождения? В субботу? Надо поздравить! - и, отойдя немного, спросила, обернувшись: "Как же такое вам в голову пришло?"
- Это Маша.
- Молодец…
Жанна Арсеновна принесла Мариэте красивое, расшитое полотенце. Она принесла его уже в понедельник.
А вечером, в субботу, мы праздновали день рождения Мариэты, поедая торт, конфеты и мороженное, принесённые Наташкой и Анькой - из своей первой самоволки.
И вот, когда торт был съеден, Маша сказала:
- А теперь, Мариэта, мы дарим тебе наш подарок.
Мы запели. Мариэта сначала не поняла, а потом… она подпела чуть-чуть, потом откинулась на подушку, и губы её задрожали. Мариэта плакала.
А когда песня закончилась, Мариэта сказала:
- Спасибо. Я нэ забуду, никогда нэ забуду. Вы всэ - тепэрь сестры мои… Вы - мои сестры…
На стороне мальчишек тоже знали, что мы празднуем. Полторта Анька отнесла им.
И в ночной тишине мальчишкам была слышна грустная армянская песня, которая неизвестно, чем больше трогала сердце - чудной мелодией, или непонятностью слов….
Глава 26. Джемали Сахалашвили-1
Песня давно закончилась, но не спал, долго не спал один человек - Джемали, Джем.
То ли песня, то ли Костик разбередил его сердце своим письмом, то ли свои мысли и чувства, глубоко спрятанные днём, к ночи ближе - выбрались наружу. Как там отец? Как там все наши?
Джем думал, конечно, по-грузински. В глазах у него поплыли знакомые горы, небо, облака, дом. Вот на крыльцо дома вышла мама, в чёрном платье. Мама у меня - самая красивая в нашем селе. А отец - самый сильный.
И я был самый сильный, - подумал Джем, - был, был! Кто поймёт, как это - вчера быть самым сильным, а сегодня за тобой чужая женщина должна выносить твою грязь, горшок твой!
Кто же это положил меня на лопатки? Я сам до этого всех на лопатки укладывал, а теперь - сколько времени я смотрю в потолок? Вот тебе и чемпион СССР!
Эти грустные мысли Джем отгонял от себя, ибо, если им удавалось полностью овладеть сердцем Джема, они ввергали его в тоску. В такую тоску, что хотелось уйти из жизни совсем, навсегда.
Поэтому Джем всеми силами отгонял эти страшные мысли. Он старался думать о другом - о матери, об отце, о братьях, о горах, о небе.
Как ни странно, чем дольше он лежал здесь, с такими же, как он, "ранеными", тем реже тоска достигала былой, почти сокрушительной силы.
А теперь у него появилась ещё одна мысль, которая добавляла ему сил, чтобы жить дальше. Это была мысль об Аньке, об этой хрупкой, как бы испуганной девчонке с пушистыми рыжеватыми волосами.
Мысль эта светло оживала в его сердце, но едва только она поднимала свою пушистую голову, как ей навстречу, оттуда, из неизведанной сердечной глубины, сразу вставала другая мысль - сухая, чёрная. Чёрная мысль была - о фиксированном бедре, о хромоте и слабости. Так эти две мысли и стояли друг против друга, и ни одна не хотела уступать.
Тогда Джем начинал думать снова. Он снова представлял, как он подходит к Аньке, как берёт её за руку, как обнимает и гладит её по пушистым, рыжеватым волосам.
"Мамао чвено, рамели харцата щина цминда ихав сахе-ли шени…. Отче наш, сущий на небесах…" - читал он молитву, которой научила его мать. "Да будет воля Твоя". Твоя, Твоя, Твоя…
Тихая крымская ночь, середина мая. Воздух прохладен и свеж. Джем ощущает прохладу, какие-то пьянящие запахи, слышит ночные звуки.
Шум прибоя едва слышен, его прерывает шорох ветра в верхушках тополей. Там, над ними, сияют звёзды. Мы все знаем, что звёзды смотрят на нас со своей высоты. Знаем, но забываем.