– Вот это да! – сказал он. – Пару часов в городе и один глоток пива – такой большой грех для тебя?! Чудеса… И что теперь ты собираешься делать?
Я пожала плечами.
– Наверное, умру, как Тур…
– Кто такой тур? – спросил он.
– Тур, – поправила я. – Девушка, которая умерла. Она училась с нами классом старше.
– И она умерла, глотнув пива в пабе? – усмехнулся он.
– Нет. Она сама себя убила. Из-за греха. Но какого – я не знаю. Может, и из-за этого… пива…
Он развернул меня к себе, держа за плечи.
– Послушай, – сказал он, заглядывая в мои глаза прямо до самого мозга. – Не говори глупостей. Я совершил ошибку – признаю. В следующий раз все будет иначе. Обещаю. А ты пообещай, что придешь снова. Завтра. Иначе мне придется встретить здесь старость и умереть под этим виноградом. Вот это и будет твой самый большой грех.
Я не знала, шутит он или говорит серьезно. Боялась одного: вдруг он сделает со мной то же, что и в прошлый раз. Но он не сделал ко мне ни шагу.
Я быстро нырнула в живую изгородь.
И сразу оказалась в аромате лип и ночных петуний. Они уже клонили головки вниз.
Я осторожно шагала между ними, боясь оставить следы.
У стены лазарета остановилась, прислушалась.
Где-то далеко зарычал его зверь. Довольно тихо. А потом еще тише. Потом наступила тишина. И я услышала первый голос первой птицы. Влезла в окно и опустилась на пол.
Понюхала волосы – они пахли горьким дымом, руки были грязные, колени – сбиты.
Я сорвала с себя халат и подставила голову под рукомойник…
Когда утром послышалось шевеление ключа в замочной скважине, я лежала, пряча под одеялом свои царапины, и была совсем слабой, как будто и правда заболела всеми известными в мире болезнями.
Воспитательница вошла с подносом, на котором стояла большая кружка с чаем и лежали несколько сухарей – прекрасный завтрак для больного желудка.
Она измерила мне температуру, покачала головой и сказала, что придется прислать ко мне кого-нибудь из девочек, так как лежать мне здесь одной опасно – вид у меня не из лучших.
– Кого тебе прислать для ухода, Пат? – спросила она ласково.
Я пожала плечами и сказала, что пускай это будет Лил.
– А что тебе принести? – снова милостиво спросила она. Наверное, у меня действительно был ужасный вид, настраивающий на сочувствие.
Я попросила книжку, тетрадь и ручку.
Воспитательница кивнула и вышла.
"Бедная Лил, – подумала я, – хорошую же услугу я ей оказала – будет сидеть в палате возле меня вместо того, чтобы загорать у бассейна".
Но молчунья Лил, по крайней мере, не будет мешать своими разговорами. И я смогу как следует помолиться.
Видимо, теперь это станет моим главным занятием.
Глава четвертая
Ланц
С какого-то момента я вдруг перестал любить людей.
Выделял в толпе только одухотворенные лица и плевал в зеркала, на которых было отражение только того, что они видят в определенный момент.
У меня даже появилась такая игра, развлечение от скуки: где бы я ни был, всматривался в лица людей, окружавших меня, и старался угадать, кто из них мыслит самостоятельно, а кто всего лишь отражает действительность, как плоское круглое зеркало.
Игра оказалась поразительно интересной! И довольно грустной относительно человечества, процентов семьдесят из которого жили только одним мгновением. Летом – жара, и поэтому нужно жаловаться на духоту и говорить о кондиционерах, зимой холодно – и на лицах месяца на три застывает подмороженное выражение.
По этим лицам, как по воде, проплывали надписи на вывесках магазинов, неоновые рекламы вечерних улиц, панорамы города с высоты музейного холма, асфальтированные дороги, кроны деревьев и собаки, поднимающие лапки под их стволами, другие лица, которые на какое-то мгновение становились их собственными, как на картонной декорации для забавного фото с вырезанным пустым кругом, в которое ты должен всунуть свою физиономию.
Расшевелить этот парад однообразной бездумности могла только трагедия, большое личное потрясение – и то всего лишь на какой-нибудь день-два.
Или, как это бывало с девушками и женщинами, влюбленность.
Довольно часто эту влюбленность, особенно в начале отношений, я принимал за вдохновение. То есть за непобедимую, неоспоримую индивидуальность. Наверное, в такое время изнутри наружу выходила какая-то генетическая способность трансформировать мир и время, а не поддаваться его влиянию и смене картинок в иллюминаторе.
Но такое состояние длилось недолго! А потом все эти отношения становились для меня плоскими, как будто я говорил сам с собой.
Так же я воспринимал и книги: были среди них зеркала, отражавшие какие-то лица и ситуации – иногда довольно интересно, со знанием всех механизмов влияния на среднестатистического гражданина. Но попадались среди книг и… "гипогейские пещеры", с множеством этажей сверху и еще больше – под ними. Такую книгу я мог перечитывать бесконечно и каждый раз находил в ней что-то новенькое и свежее.
А после вчерашнего вечера у меня осталось ощущение, что я стою на пороге такой пещеры.
Поскольку я впервые не знал, как вести себя с обломком того НЛО, которое вынырнуло ко мне из дыры в живой изгороди. Это НЛО носило не менее странное и такое же короткое имя – Пат.
Как показал этот вечер, мой накатанный сценарий не сработал.
Я вернулся домой под утро и решил, что есть на свете вещи, для меня недоступные и даже неприемлемые. Каждый должен знать свое место.
А мое никогда не может быть рядом с этой так называемой Пат…
Через пару часов бессознательного сна, полного броуновского движения, меня разбудил телефонный звонок.
Это был Барс.
– Слушай, старик, Петрович сказал, что готов простить тебе драку и принять назад в оркестр на официальных основаниях, – без всяких приветствий сообщил он.
Если бы это прозвучало двумя днями раньше, я бы, наверное, обрадовался.
Но не сейчас, когда я уже был поглощен другим. В том числе и так называемым расследованием.
Я промямлил что-то невнятное. Но Барс настойчиво сказал, что будет ждать меня через час на нашем месте, то есть в том проклятом пабе, в котором я потерял всякую надежду вдохнуть в колибри хоть глоток своей затуманенной музыкой и толкотней жизни.
Снова идти в это место показалось мне нестерпимым. Я сказал, что ни за что не пойду, что у меня куча дел и… начал собираться туда, как преступник, которого тянет на место преступления.
Утром паб казался серым и убогим. В нем еще пахло пивными парами и потными футболками заядлых танцоров.
Барс уже сидел за стойкой и о чем-то говорил с барменом Пашей. Увидев меня, оба прервали тихий разговор и с любопытством взглянули на меня. Я машинально посмотрел, не грязная ли у меня рубашка, не какнул ли на нее голубь или что-нибудь в этом роде.
– Паша говорит, что ты здесь был вчера с новой телкой – в халате и белых носках…
Паша предусмотрительно отошел и сделал вид, что полирует стаканы.
Я ничего не ответил.
После той вечеринки в девчачьем лицее мы виделись впервые, и я кожей чувствовал, что Барсу не терпится поболтать именно на эту тему. Было интересно, с чего он начнет. С каких далеких далей. Но, глотнув пива, он не стал копаться в извилинах своего мозга, а сказал прямо и просто:
– Слушай, Ланц, а как ты думаешь, что нужно, чтобы попасть на такую вечеринку?
– Ты ведь там уже был! И у тебя же все для этого есть, – улыбнулся я. – Например, твой тромбон…
– Я не про тромбон! – не на шутку рассердился Барс. – Я имею в виду – попасть, чтобы… чтобы приобрести себе такую красотку. Честно! Я ведь могу и жениться!
Я откровенно заржал.
– Ты с ума сошел, старик? Лучше купи себе резиновую куклу – эффект будет тот же. Если не лучше.
Но Барс не был настроен на грубые шутки. Он склонил голову и заговорил, разглядывая свое отражение в полированном столе, как будто сам с собой:
– Я все время об этом думаю, Ланц. Может, и сошел с ума. Представь себе, у меня никогда не было таких девушек! Они – как из книжки. Ты видел, как они смотрят? Как двигаются? Какие у них руки? А одежда? А туфельки – такие маленькие, что из них хочется выпить…
– Ты серьезно?
Я притих, отлично понимая, о чем он говорит, и делая вид, что страшно удивлен такой откровенностью.
– Более чем… – грустно признался он.
– Старик, – сказал я. – Это просто одиночество. Оно играет с тобой в свои опасные игры. Не поддавайся, иначе пополнишь ряды обывателей. Эти барышни – как сухие бабочки за стеклом.
– Откуда ты знаешь? – набычился он.
Я пожал плечами.
– Я так думаю.
– А я думаю, что они и есть настоящие! За эти дни я много чего узнал об этом заведении!
– И что именно? – как можно спокойнее спросил я.
– Что они – нечто вроде гейш! Только предназначены для кого-то одного – раз и на всю жизнь. Верные и преданные. Это как… как… – он не мог подобрать слово и наконец нашел удачное, на его взгляд, сравнение: – Как… ретриверы.
– Кто-кто?
– Ретриверы!
– А что это?
– Такая специально выведенная порода собак. Поводыри для незрячих!
Я не знал, то ли вмазать ему по роже, то ли засмеяться, то ли просто погладить по голове, как ненормального.
Решил рассмеяться.
– Не смейся, дурак! Я же в хорошем смысле! – лихорадочно заговорил Барс. – У моего слепого соседа был такой пес. Ты бы видел, как он водил его по улицам, как ждал у магазина, как защищал! Они умерли в один день… Как в сказке.
– Но ведь ты не слепой, а человек – не собака, – тихо сказал я.