Вглядываясь в ночную тьму, он увидел, как тень ее повернула обратно. Тогда он откинулся назад, оперся спиной о стену и устремил взор в небо. Его очень тревожило, не причинил ли он вреда Умейме, но гордость не позволяла спросить, как ее живот. Вместо этого он сказал:
- Помой огурцов на ужин.
11.
Вечерний отдых и здесь не лишен приятности. Правда, тут нет ни растений, ни воды и птицы не поют в ветвях, но сухая, бесплодная почва пустыни ночью странно меняет свой облик, дает богатую пищу воображению мечтателя. Над ним - купол небес, усеянный звездами. В хижине - женщина. Его одиночество полно значения. Печаль - как угли, присыпанные золой. Высокая стена дома дразнит тоскующее сердце. Этот всесильный отец, как заставить его услышать мой стон? Разум советует забыть прошлое. Но как забыть?! Ведь прошлое у нас одно. Поэтому я возненавидел свою слабость и проклял свое бессилие. Я примирился со страданием, оно стало моим постоянным спутником. Птица, которой никто не запрещает жить в саду, счастливее меня. Глаза мои истосковались по виду чистых струй, текущих между розовых кустов. Где аромат хенны и запах жасмина, где? Где душевный покой и звук свирели? О жестокий, полгода прошло. Когда же растопится лед твоей суровости? Издалека донесся противный голос Идриса, поющего: ""Чудеса, о Господи, чудеса". А вон и он сам разжигает огонь перед своей лачугой. В свете вспыхнувшего пламени видна жена Идриса с торчащим вперед животом. Она ходит туда–сюда, подавая мужу то еду, то питье. Идрис пьян, как всегда. В ночной темноте он обращает свою речь к большому дому:
- Настал час мулухийи и жареных кур, полейте их ядом, о жители дома!
И снова принимается петь.
Адхам огорченно вздохнул. "Всякий раз, как я сижу один в сумерках, является этот шайтан Идрис, разжигает свой огонь, кривляется и нарушает мое одиночество". В это время в дверях хижины показалась Умейма, и Адхам понял, что она все еще не ложилась спать. Беременность, бедность и тяжелая работа вконец замучили бедняжку. Кротким голосом Умейма спросила:
- Ты еще не ложишься?
- Дай хоть часок посидеть спокойно, раздраженно ответил Адхам. Тебе завтра рано вставать, ты так нуждаешься в oтдыхе…
- В одиночестве я вновь становлюсь, или почти становлюсь, господином - смотрю на небо и вспоминаю былые дни.
- Ах, если бы мне удалось встретить твоего отца, когда он выходит из дома или возвращается туда. Я бросилась бы к его ногам и умоляла бы о прощении.
- Сколько раз я тебе говорил, брось эти мысли. Таким путем мы не вернем его благосклонность.
Помолчав немного, Умейма тихо прошептала:
- Я думаю о судьбе того, кто у меня под сердцем.
- И я думаю о нем, хотя сам превратился в грязное животное.
- Ты лучший из людей!
- Я уже не человек, - грустно усмехнулся Адхам. - Как животное, я забочусь лишь о пропитании.
- Не печалься. Очень многие люди начинали как ты, а потом добивались благополучия, становились владельцами лавок и домов.
- Бьюсь об заклад, что беременность повлияла на твой рассудок!
Но Умейма не унималась:
- Ты станешь важным человеком, и ребенок наш вырастет в довольстве.
Адхам развел руками - женщине не докажешь - и спросил с насмешкой:
- Как же я этого достигну, с помощью бузы или гашиша?
- Трудом, Адхам.
С негодованием он возразил:
- Труд ради куска хлеба - проклятие из проклятий. В саду я жил по - настоящему, у меня не было других дел, кроме как играть на свирели да любоваться небом. А сегодня я всего лишь животное. С утра до вечера я толкаю перед собой тележку ради несчастной лепешки, которую я сжую вечером, чтобы к утру в теле моем было достаточно сил. Работа ради хлеба - худшее из проклятий. Истинная жизнь - в Большом доме, там, где не нужно работать ради пропитания, где царят радость, красота и довольство.
Внезапно раздался голос Идриса:
- Ты прав, Адхам, труд - это проклятие, унижение, к которому мы не привыкли. Разве я не предлагал тебе стать на мою сторону?
Обернувшись на звук голоса, Адхам увидел совсем близко от себя очертания Идрисовой фигуры. Негодяй подкрался незаметно в темноте и подслушал весь разговор, а теперь, видите ли, даже принял в нем участие. Адхам очень рассердился.
- Возвращайся в свою хижину, - сказал он Идрису. Но тот с притворной серьезностью продолжал:
- Я согласен с тобой в том, что труд - проклятие, несовместимое с достоинством человека.
- Но ты призываешь меня жить мошенничеством, а это худшее проклятие, это грязь.
- Если труд - проклятие, а мошенничество - грязь, то как же быть?
Адхам не пожелал отвечать и умолк. Не дождавшись ответа, Идрис заговорил сам:
- Может быть, ты хочешь есть свой хлеб, не трудясь? Но это неизбежно означает жить за счет других!
Адхам упорно молчал.
- Или ты хочешь, - продолжал допытываться Идрис, - жить в праздности, иметь кусок хлеба и чтобы при этом никто не страдал? - И отвратительно ухмыльнувшись, заключил: - В этом–то вся загадка, сын рабыни. Тут на него напустилась Умейма:
- Возвращайся в свою хижину и загадывай загадки шайтану.
Жена Идриса Наргис громко позвала мужа, и он пошел к себе, напевая: "Чудеса, о Господи, чудеса…" Умейма умоляюще обратилась к мужу:
- Не связывайся с ним, прошу тебя.
- Он свалился неожиданно мне на голову, и я не заметил, откуда он взялся.
Некоторое время оба молчали, находя в молчании успокоение своим взволнованным чувствам. Потом Умейма тихо заговорила:
- Сердце вещает мне, что из хижины нашей я сделаю дом, подобный тому, откуда мы изгнаны. В нем будет все - и сад, и соловьи. Наш сын обретет в нем и покой, и радость.
Адхам поднялся с земли. На лице его блуждала невидимая в темноте улыбка. Отряхивая песок с галабеи, он вдруг сказал, передразнивая самого себя:
"Вот огурцы! Свежие, сладкие, слаще сахара!" А пот течет по моей спине, а мальчишки забавляются, потешаясь надо мной. Каждый день я сбиваю ноги в кровь ради нескольких жалких миллимов…
Он вошел в хижину, Умейма последовала за ним, говоря:
- Ничего, придет и к нам день радости и отдохновения.
- Если бы ты надрывалась, как я, у тебя не осталось бы времени мечтать.
И каждый из них улегся на свой набитый соломой тюфяк. Умейма тихонько воскликнула:
- Неужели Господь не может превратить нашу хижину в дом, подобный тому, откуда мы изгнаны?! Адхам, зевая, отозвался:
- У меня одна надежда - вернуться когда–нибудь в Большой дом.
Он зевнул еще громче и заключил:
- А труд - проклятие! Жена шепотом возразила:
- Может быть, от этого проклятия есть лишь одно спасение - труд.
12.
Однажды ночью Адхама разбудили тяжелые вздохи. Еще не проснувшись окончательно, различил он страдальческие всхлипывания Умеймы: "Ох, спина! Ох, живот!" Он сел на постели, стараясь разглядеть в темноте жену, потом сказал:
- Последние дни у тебя все время так: схватит, а потом отпускает. Зажги–ка свечку.
- Зажги сам, - ответила она со стоном, - на этот раз не отпустит.
Он встал, нащупывая свечу среди кухонной утвари. Зажег ее, укрепил на таблийе и увидел, что Умейма сидит на своей подстилке, опершись на руки, и стонет. Голова ее была запрокинута, и дышала она с трудом. Встревоженный, он сказал:
- Тебе каждый раз так кажется, когда ты чувствуешь боль.
- Нет, - ответила она, сморщив лицо, - я уверена, что на этот раз серьезно.
Он помог ей пододвинуться поближе к стене, чтобы опереться о нее спиной, и сказал:
- Похоже, срок твой наступил. Потерпи, пока я схожу в Гамалийю, приведу повитуху.
- Иди и не беспокойся обо мне. Который сейчас час? Адхам высунул голову наружу, поднял глаза к небу:
- Заря уже близко. Не бойся, я быстро обернусь.
И скорым шагом направился в Гамалийю. Вернулся он еще до того, как рассвело, ведя за руку - чтобы не оступилась - старую повитуху. Подходя к хижине, они услышали разрывающий тишину крик Умеймы. Сердце Адхама затрепетало, он ускорил шаг, повитуха еле за ним поспевала. Войдя в хижину, она скинула свою малайю и со смехом обратилась к Умейме:
- Вот радость–то! Потерпи немного, и станет тебе легко.
- Как ты? - спросил Адхам жену.
- Я, наверное, умру от боли, - ответила она, стеная. - Все тело мое разрывается, кости трещат. Не оставляй меня.
Но повитуха приказала Адхаму ожидать снаружи. Он вышел из хижины и заметил невдалеке тень. Еще не узнав, он догадался, кто это. В груди у него защемило. Идрис же с притворной заботой спросил:
- Еще не родила? Бедняжка. Моя жена, как ты знаешь, тоже недавно все это перенесла. Боль скоро пройдет, и ты получишь свою долю из рук судьбы, как я получил Хинд. Она прелестная девочка, только мочится и плачет не переставая. Потерпи.
- Все в руках божьих, - неохотно отозвался Адхам. Идрис коротко усмехнулся и спросил:
- Ты привел ей повитуху из Гамалийи?
- Да.
- Противная баба. Жадная. Я тоже ее приводил, но она слишком много запросила за свои услуги, и я ее прогнал. Теперь каждый раз, как я прохожу мимо ее дома, она осыпает меня проклятиями.
- Не следует так обращаться с людьми, - проговорил после некоторого колебания Адхам.
- О сын знатных родителей, твой отец научил меня обращаться с людьми грубо и жестоко.