- Да, и лучше, чтобы отец нас видел, быть может, его тронет наше бедственное положение.
Адхам вздохнул:
- Тоска меня гложет. Если бы не ты, я подумал бы, что все это происходит в кошмарном сне. Неужели сердце его охладело ко мне навсегда?! Я не стану оскорблять его, как Идрис. Увы, я ни в чем не похож на Идриса, а заслужил то же, что и он.
Умейма в сердцах воскликнула:
- Свет еще не видывал таких отцов, как твой!
- Прикуси язык, - одернул жену Адхам. Но ее это лишь распалило.
- Право же, я не совершила никакого преступления. Расскажи кому хочешь, что я сделала и какое понесла наказание, и, бьюсь об заклад, любой придет в изумление. Клянусь, такого отца еще не бывало в мире.
- Но в мире не бывало и такого человека, как он. Эта гора, и пустыня, и небеса знают его силу. Такие, как он, приходят в неистовство, когда кто - либо поступает наперекор их воле.
- При таком характере он скоро разгонит всех своих сыновей.
Оба замолчали. Кругом, на пустыре, не было видно ни одной живой души. Лишь вдалеке, у подножия горы, мелькали редкие фигуры прохожих. Солнце посылало горячие лучи с безоблачного неба, заливая бескрайние пески слепящим светом. На песке там и сям сверкали белые голыши и осколки стекла. На горизонте возвышалась гора Мукаттам, а к востоку от нее виднелась большая скала, похожая на голову человека, тело которого погребено в песках. У восточной стороны Большого дома стояла приземистая хижина Идриса, словно бросая своим невзрачным видом вызов дому. Весь пейзаж навевал уныние и страх, Умейма громко вздохнула и сказала:
- Трудненько нам придется. Адхам взглянул на Большой дом и отозвался:
- Я готов сделать все, чтобы для нас снова открылись эти ворота.
10.
Стали Адхам и Умейма строить себе хижину у западной стороны Большого дома. Камни для нее они приносили с Мукаттама. У подножия горы собирали куски жести. Доски и фанеру искали в аль-Атуфе, в Гамалийе и в Баб ан-Наср. Оказалось, что постройка хижины потребует больше времени, чем они рассчитывали. Л у них уже подошла к концу еда, захваченная Умеймой из Большого дома: сыр, яйца и патока. Адхам понял, что пора подумать о заработке. Он решил продать кое–что из своего дорогого платья и купить на эти деньги ручную тележку, чтобы развозить на ней для продажи батат, горох, огурцы и другие овощи - по сезону. Когда он стал увязывать платье в узел, Умейма с горя зарыдала, но муж не обратил внимания на ее слезы и с насмешкой сказал:
- Больше мне эти наряды не понадобятся. Разве не смешно торговать бататом, завернувшись в вышитый плащ из верблюжьей шерсти?!
Вскоре он уже шагал по пустырю, толкая свою тележку по направлению к Гамалийе, к той самой Гамалийе, которая не забыла еще его пышную свадьбу. Сердце у него сжималось, голос прерывался и крик, которым бродящие торговцы зазывают покупателей, застревал в горле. В глазах Адхама поили слезы. Не желая встречаться с людьми, которые его знали, он направился в самые отдаленные кварталы и ходил по ним, крича и предлагая свой товар, с утра до вечера, пока руки его не онемели, ноги не стерлись в кровь, а суставы не заныли. Трудненько ему было торговаться с женщинами, а еще труднее ложиться на голую землю где–нибудь под забором, чтобы перевести дух от усталости, или справлять нужду в каком–нибудь углу.
Жизнь казалась не взаправдашней. А прекрасный сад, имение и покои, выходящие окнами на Мукаттам, вспоминались как сказка. Адхам думал: "Нет ничего непреходящего на этом свете. Большой дом и недостроенная хижина, чудесный сад и ручная тележка, вчера, сегодня и завтра - все это нереально. Наверное, я хорошо сделал, поселившись на виду у Большого дома. Так я хоть не потеряю свое прошлое, как уже потерял настоящее и будущее. Ведь не было бы ничего удивительного, если бы я лишился памяти так же, как лишился отца и самого себя!"
А когда поздним вечером он возвращался к Умейме, ему некогда было отдыхать - надо было достраивать хижину. Однажды, проходя около полудня по кварталу аль-Ватавит, Адхам присел отдохнуть и задремал. Он очнулся, услышав шум оказалось, мальчишки хотели украсть его тележку. Вскочив на ноги, Адхам бросился за похитителями. Спасаясь от преследования, один из мальчишек опрокинул тележку, и огурцы рассыпались по земле. Мальчишки тем временем тоже бросились врассыпную, как саранча. Адхам пришел в неистовый гнев, и из уст его привыкших произносить только вежливые речи, полились потоки самой грязной брани. Он вынужден был ползать по земле на коленях, подбирая испачканные огурцы. Злость душила его, и он, как безумный, восклицал: "Почему гнев твой безжалостен, как испепеляющий огонь? Почему гордость тебе дороже родных сыновей? Как можешь ты жить в покое и довольстве, зная, что нас топчут ногами, словно букашек? О могучий, известны ли в твоем Большом доме снисхождение, милосердие и доброта?" Ухватившись за ручки своей тележки, он покатил ее прочь от проклятого квартала. Вдруг над ухом его раздался насмешливый голос:
- Почем огурцы, дядя?
Это был Идрис с его наглой ухмылкой. На сей раз, одетый в яркую полосатую галабею, с белой повязкой на голове, он выглядел щеголем. И хотя он не буянил и не шумел, а всего лишь насмешливо улыбался, свет померк в глазах Адхама. Он хотел было пройти, не останавливаясь, но Идрис загородил дорогу и, изображая изумление, спросил:
- Неужели такой клиент, как я, не заслуживает лучшего обращения?
- Оставь меня в покое, - нервно тряхнул головой Ад–хам.
- Разве приличествует таким тоном разговаривать со старшим братом? - продолжал издеваться Идрис.
Пытаясь сдержаться, Адхам проговорил:
- Послушай, Идрис, разве не достаточно того зла, которое ты мне уже причинил? Я не желаю больше с тобой знаться!
- Как можно?! Ведь мы соседи!
- Я не искал твоего соседства. Я хотел лишь остаться вблизи от дома, который…
- Из которого тебя выгнали!
Адхам умолк, лицо его побледнело от досады. А Идрис продолжал:
- Место, откуда ты изгнан, притягивает. Не так ли? Адхам не отвечал. Идрис погрозил ему пальцем.
- Ты мечтаешь вернуться в дом, хитрец. Ты слаб, но преисполнен хитрости. Так знай же, я не допущу, чтобы возвратился ты один, даже если небо обрушится на землю.
С раздувающимися от гнева ноздрями Адхам переспросил:
- Неужели тебе мало того, что ты со мной сделал?
- А тебе разве мало того, что ты сделал со мной? Я был любимцем всего дома, а ты стал причиной моего изгнания.
Причина твоего изгнания - твоя заносчивость. Идрис расхохотался.
- А причина твоего изгнания - твоя слабость. В Большом доме нет места ни силе, ни слабости! Отец твой - тиран. И силу, и слабость он допускает только в самом себе. Он силен до такой степени, что губит собственных детей! И слаб до такой - что женился на твой матери.
Адхам нахмурился и дрожащим голосом сказал:
- Пропусти меня. Приставай, если хочешь, к таким же силачам, как ты сам.
- Твой отец не дает спуску ни силачам, ни слабым. Я вижу, ты не хочешь его осуждать. Ты слишком хитер! И к тому же мечтаешь вернуться!
Взяв в руку огурец, он презрительно разглядывал его, говоря:
- Как это тебе взбрело на ум торговать какими–то грязными огурцами? Неужели ты не мог найти более достойного занятия?
- Мне оно нравится!
- Тебя заставила нужда. А твой отец наслаждается довольством и уютом. Подумай–ка, не лучше ли тебе принять мою сторону?
- Я не создан для той жизни, которую ты ведешь.
- Взгляни на мою галабею. Еще вчера в ней щеголял ее владелец без всякого на то права!
В глазах Адхама отразилось удивление.
- А как она досталась тебе?
- По праву сильного!
- Украл или убил… Я не верю, что ты мой брат, Идрис!
- Чему ты удивляешься, зная, что я сын Габалауи?!
Потеряв терпение, Адхам воскликнул:
- Уйди с дороги!
- Как будет угодно Вашей глупости. Идрис набил карманы огурцами, бросил презрительный взгляд на их владельца, плюнул на тележку и отправился восвояси.
Умейма ожидала Адхама, стоя у хижины. Пустырь был уже окутан мраком, и свечка внутри хижины светилась, как последняя искра надежды. А небо было усыпано яркими звездами, и в их свете Большой дом казался гигантским призраком. По молчанию мужа Умейма поняла, что ей лучше оставить его в покое. Она подала ему таз с водой умыться и чистую галабею. Адхам вымыл лицо и ноги, переменил одежду и сел на землю, прислонившись спиной к стене своего жилища. Жена приблизилась к нему с опаской, уселась рядышком и заискивающе проговорила:
- Если бы я могла переложить на свои плечи хоть частицу твоей усталости.
- Молчи, несчастье мое! - крикнул Адхам в сердцах, словно она сказала последнюю глупость.
Умейма поспешила забиться в дальний угол, но супруг ее уже не мог остановиться.
- Всю жизнь ты будешь мне напоминанием о моей глупости! - кричал он. - Будь проклят тот день, когда я тебя увидел.
Из темноты донеслось рыдание, но оно лишь распалило Адхама.
- Плачь, плачь. Может быть, со слезами из тебя выйдет часть подлости, составляющей основу твоего существа.
Он услышал плачущий голос:
- Все слова - ничто по сравнению с моей мукой.
- Скройся с глаз. Я не желаю терпеть твое присутствие. Он свернул в комок снятую с себя галабею и швырнул в нее.
- Мой живот! - охнула Умейма.
И тут же гнев Адхама остыл. Он испугался за жену. По его молчанию Умейма поняла, что худшее позади, и страдающим голосом проговорила:
- Как хочешь, я могу уйти совсем.
Поднялась и заковыляла прочь от хижины. Наконец Адхам не выдержал, крикнул:
- Хватит капризничать. Вернись!