Белая учительница стоит перед классом и плачет. Но никто не видит ее слез. Она умеет плакать в душе, так, что слезы не появляются на глазах.
Маленький пузан на первой парте вылил сам себе за шиворот чернила.
"Я наверняка сегодня умру, - стонет пухлый карапуз в другом углу. Умру, потому что не съел сегодня мороженое… Я ведь очень одинок".
Белая учительница повторяет правило. Неожиданно она вспотела.
"По существу ведь - я, - думает она, - императрица. И моя корона - мои нежные, чувствительные мысли, а драгоценные камни - моя любовь к себе…"
"Укусить, укусить нужно, - размышляет веснушчатый мальчик. - А вдруг Анна Анатольевна знает мои мысли?!"…
Урок продолжается.
Улет
"Существую я или не существую"?! - взвизгнул невзрачный, но одухотворенный человечек лет тридцати пяти и по-заячьи нервно заходил по комнате. От умственного шныряния вены на лбу у него вздулись. "Вроде существую", - пискнул он, хлопнув себя по заднице. Потом подошел к шкафу и с плотоядным наслаждением, трясясь, выпил мутную брусничную воду из грязной чашки. Минуты две улыбался, а потом вдруг опять вспыхнул:
"И в то же время не существую!" И пнул ногой угрюменький чайник. Потом Анатолий Борисович (так звали героя) выскочил во двор.
- Хамье, перед глазами снуете! - прикрикнул он на соседей, которые боялись Анатолия Борисовича из-за его робости.
Ему вдруг захотелось завернуться в одеяло и долго, комком, кататься по полу. "Какой-то я стал воздушный и как будто все время утекаю", - подумал Анатолий Борисович.
- Побольше реальности, побольше реальности! - провизжал он вслух себе, соседям и кому-то Неизвестному.
Последнее время что-то в нем надломилось. Это уже был не тот Анатолий Борисович, который мог бороться и быть возвышенным. Ему все стало загадочным. Загадочным и то, что он женился, и то, что ему тридцать пять лет, и то, что он родился в России, и даже то, что над ним висит, куда бы он ни пошел, - небо.
"Определенности никакой нет, - решил он, - и точно меня все время смывает. Как бы совсем не сдуло".
"Странное существо моя дочка, - думал Анатолий Борисович, проходя по темно-змеиному горлу выходной лестницы. - Бьет меня по морде. А когда я ее бью по заднице, - никак не пойму, хорошо мне от этого или плохо?"
Подойдя, вместо двери, к нелепой дыре, ведущей в серое, Анатолий Борисович увидел над ней лампочку.
"Надо бы ее проучить", - подумал он и швырнул туда камень. Лампочка разбилась. "На сколько минут мне будет легче от этого?" - обратился он к своему внутреннему голосу.
Наконец Анатолий Борисович выскочил на улицу. На мгновение ему показалось, что все, что он видит, - фикция. "Юк-юк", - довольно пискнул он в ответ. "И все-таки я не существую", - подумал он всем своим существованием и подошел выпить воды. Потом все стало на место.
"Как складывалась до сих пор моя жизнь, - рассуждал он, делаясь все незаметней. - Был период - я играл в карты. Тогда я был счастлив. Был период величия. Без него я не прожил бы дальше". Анатолий Борисович ускорил шаг и шел прямо по улице навстречу ветру.
"Утекаю я куда-то, утекаю, - думал он. - О, Господи!"
Мир давил своей бессмысленностью. "Это потому что он меня переплюнул, отсюда и его бессмысленность, - решил он. - Даже столб, неодушевленный предмет, и тот меня переплюнул".
Анатолий Борисович углублялся в город.
Все казалось ему абстрактным: и высокие, уходящие в засознание линии домов, и гудки машин, и толпы исчезающих людей. А собственная жизнь казалась ему еще худшей, еле видимой, но настоятельной абстракцией.
"Реальности никакой не вижу", - слезливо подумал он и хотел было хлопнуть в ладоши.
Наконец Анатолий Борисович подошел к разномирному зданию своей службы, юркнул мимо толстых тел, за свой стеклянно-будничный столик.
Кругом сновали разухабистые, в мечтах, рожи, трещали машинки, а перед Анатолием Борисовичем лежала груда бумаг. Ему казалось, что все эти бумаги говорят больше, чем он.
Анатолий Борисович подошел к окну.
"А вдруг сбудется, сбудется", - закричалось у него в глубине.
Должно "сбыться", должно, - не навсегда же таким он создался. Тихонько, растопырив ушки, Анатолий Борисович прислушался. Ничего не услышав, сел за столик и почувствовал, что вся его жизнь - как урок геометрии.
"Каждый предметик: стульчик, чернильница - далекий и как теоремка", - подумал Анатолий Борисович. Все входили, уходили и были за чертой.
Вскоре Анатолий Борисович вышел. И больше уже не приходил. А через месяц следователь Дронин в деле на имя Анатолия Борисовича поставил последнюю и единственную запись: "Бесследно исчез" - и захлопнул папку.
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
- Ты будешь кушать эту подгоревшую кашу? - спросила пожилая и в меру полная женщина своего мужа.
Муж что-то ответил, но она сама стала есть эту кашу. Ее звали Раиса Федоровна.
"Что я буду делать сегодня, как распределю свой день, - подумала она. - Во-первых, пойду за луком".
Она представила себе, как идет за луком, представила хмурые знакомые улицы, и говорливых таинственных баб, и сосульки с крыш - и ей ужасно захотелось пойти за луком, и на душе стало тепло и интересно.
"А потом я вымою посуду и полежу", - мелькнуло у нее в голове.
- Сына пожалей, - пробормотал ее муж.
Но он очень любил жену и поцеловал ее. На минуту она почувствовала тепло привычных губ.
- Вечно стол не на своем месте, - решила она и подвинула его влево.
Затем она пошла в уборную и слышала только стук своего сердца. Потом, выйдя на улицу, она встретила своего двенадцатилетнего сына; он шел из школы, кричал и не обратил на нее внимания. Раиса Федоровна, зайдя на рынок, медленно закупала продукты, переходя от лавки к лавке. Около нее ловко суетились, толкая друг друга, покупатели, протягивая свои рубли, оглядывая продукты полупомешанным взглядом.
- Вы опять меня обворовали, - услышала Раиса Федоровна голос и почувствовала, как ее тянут за живую кожу пальто. Тянула соседка.
- Препротивная женщина, - тотчас заговорила, оглядывая Раису Федоровну, толстая старуха в пуховом платке. - Скандалистка. Я жила с ней один год и не выдержала. Прямо по морде сковородкой бьет…
- Ужас, - вторила ей другая. - Я в таких случаях всегда доношу в милицию.
"Как же я распределю теперь свои деньги, - думала Раиса Федоровна, возвращаясь домой. - Тридцать рублей я этой дуре отдам… А сегодня пойду в кино".
В переулке, по которому она шла, было светло и оживленно, и люди напоминали грачей. Но ей почему-то представилось, как она будет ложиться спать и посасывать конфетку, лежа под одеялом.
И еще почему-то она увидела море.
Войдя в квартиру, она услышала голос соседки, доносившийся из кухни:
- Помыть посуду надо - раз; в магазин сходить - два; поесть надо - три.
- Мы все ядим, ядим, ядим, - прошамкала живехонькая старушка, юркнувшая с пахучей сковородкой мимо Раисы Федоровны. - Мы все ядим.
- Я уже два часа не ем, - испуганно обернулась к ней белым, призрачным лицом молодая соседка.
- Я Коле говорю, - раздался другой голос, - не целуй ты ее в живот… Опять все у меня кипит.
- Ишь, стерва, - буркнул кто-то вслед Раисе Федоровне.
- Почему, она неплохая женщина.
"… Утопить бы кого-нибудь, - подумала Раиса Федоровна. - Ах, чего же мне все-таки поесть… Утку".
И она почувствовала, что на душе опять стало тепло и интересно, как было давеча, когда она представляла себе, как идет за луком. И опять она увидела море.
В углу комнаты ее муж убирал постель. Повертевшись около него, она опять вдруг захотела в уборную. В животе ее что-то глухо заурчало, и жить стало еще интересней. Она ощутила приятную слабость, особенно в ногах.
"Как непонятна жизнь", - подумала она.
Она посмотрела на красный, давно знакомый ей цветок, нарисованный на ковре. И он показался ей таинственным и необъяснимым.
Раиса Федоровна вышла в коридор и вдруг почувствовала сильную боль в сердце; вся грудь наполнилась каким-то жутким, никуда не выходящим воздухом; тело стало отставать от нее, уходить в какую-то пропасть.
В мозгу забилась, точно тонущее существо, мысль: "Умираю".
- Умираю! - нашла она силы взвизгнуть. В кухне кто-то засмеялся.
- Умираю, умираю! - холодный ужас заставлял ее кричать, срывая пустоту.
В коридор выскочил муж, сын; из кухни высыпали соседи и остановились, с любопытством оглядывая Раису Федоровну. Крик был настолько животен, что во дворе все побросали свои стирки, уборки и подошли к окну.
- Ишь как орет, - пересмеивались в толпе. - Точно ее обсчитали в магазине.
- Да, говорят, умирает, - отвечали другие.
- Если б умирала, так бы не драла глотку, - возразил парень в кепке.
Кто-то даже швырнул в окно камень.
Сынок Раисы Федоровны стоял у другого окна, посматривая на умирающую мать.
"Чего она так кричит, - подумал он. - Ведь теперь меня засмеют во дворе".
…А через несколько дней толстая старуха в пуховом платке, та самая, которая ругала Раису Федоровну на рынке, говорила своей товарке:
- Померла Раиска-то, говорят, так орала, весь двор переполошила.