Медленно, чувствую в душе некоторую боязнь, потому что мне впервые предстоял полет на реактивном самолёте, я поднялся по узкой железной лестнице и затем, стараясь ничего не задеть - всех многочисленных кнопок и рычажков, расположенных в кабине, аккуратно опустился в заднее кресло спарки.
Ещё с училища я помнил, что с креслом следовало обращаться осторожно, особенно с подлокотниками. Стоило их в полёте во время экстренной эвакуации крепко сжать, то руки и ноги принудительно притягивались к креслу, срабатывал пиропатрон и, кресло вместе с пилотом катапультировалось из кабины. Если сжать подлокотники на земле, то кресло может выстрелить прямо на стоянке.
Мне рассказывали, как четыре года назад в полку произошла авиакатастрофа, и самолёт упал на землю. Из кресла надо было вытащить погибшего лётчика. Один из солдат автороты - молдаванин, вызвался помочь техникам самолета. Он с усилием принялся вытаскивать мертвое тело и случайно задел подлокотники. Кресло, в котором техники забыли вставить предохранительную чеку, резко рвануло вверх по направляющим железным полозьям и солдату оторвало голову.
Заметив мой сосредоточенный вид, Волчатников забравшийся следом, но еще не севший, а оставшись стоять на лестнице, сказал громким, перекрывающим шум, голосом:
- Не волнуйся, предохранительные чеки ещё не сняли. Да и потом, если катапультироваться сейчас, с земли, ты всё равно спасешься.
- То есть как это? - удивился я.
- Это новая конструкция. Выстреливает на высоту до семидесяти метров, парашют успевает раскрыться и лётчик благополучно приземляется.
Волчатников осторожно повернулся, полез в переднюю кабину спарки.
Пока техники самолёта делали последнюю проверку перед запуском двигателей, я надел подшлемник, а сверху на него гермошлем. Аэродромный шум сразу стал значительно глуше, как будто доносился сквозь толстый слой ваты. Затем пожилой усатый техник заглянул ко мне в кабину, подключил ГШ к бортовой связи и вытащил предохранительную чеку из кресла. Вот и всё, теперь я мог в полной мере почувствовать себя молодым пилотом, которому делают "провозные".
После подключения к связи сразу послышался эфирный шум, переговоры летчиков с руководителем полётов. В нашем самолете, медленно наращивая обороты, загудел запускаемый двигатель. Шум от него становился всё сильнее и сильнее, пока не превратился в оглушительный рёв. Самолет завибрировал, весь как-то напрягся, словно лошадь на старте в ожидании гонга, только сдерживаемая опытным наездником. Как я понял, это Волчатников проверял режим форсажа, затем он сбросил газ и убедился в нормальной работе закрылков. Голос комэски запросил у РП разрешение на взлёт.
Мы медленно покатили по рулежным дорожкам, корпус самолета подрагивал на стыках бетонных плит, и так продолжалось довольно долго, пока не вырулили в начало ВПП. Волчатников переключил тумблер на внутреннюю связь и сказал мне:
- Вот она, Витя, полоса приземления.
Потом я услышал, как взревел движок и мы понеслись все больше ускоряясь, пока эта огромная скорость, обладающая немыслимой силой, не швырнула нас в небо.
Едва мы оторвались от земли, командир сразу сделал вираж, повернув на необходимый курс. У меня заложило уши. Сквозь стекло фонаря я увидел чередование мелькавшего черного неба, на котором повисли яркие звезды, с мельканием огней, ярко горящих на земле. Они показались светлячками, беспорядочно разбросанными во мгле чьей-то щедрой рукой. Все приборы на приборной доске подсвечивались мягким зеленоватым светом, и было хорошо видно, как вращалась стрелка, показывающая набор высоты, а указатель горизонта несколько раз поворачивался вокруг своей оси. Я даже не успел испугаться того, что земля вдруг встала у меня над головой, а потом снова поменяла положение. Только прилив крови и некоторая тяжесть в груди подсказывали, что начались перегрузки.
- Как себя чувствуешь? - спросил Волчатников.
- Вроде ничего, - сдавленно ответил я.
- Сейчас попробуем кое-что интересное. Если станет плохо, скажи, не молчи.
Самолет резко взмыл вверх, потом, будто провалился вниз и я почувствовал, как на грудь навалилась огромная глыба, сравнимая с бетонной плитой. В это время "Сушка" снова начала менять положение в воздухе. Теперь тяжесть давила на голову и плечи, прижимая их к креслу. Моё тело взмокло от пота, я оторвал руку от подлокотника и вытер рукавом капли стекавшие по лбу.
- Как замполит, терпимо? - поинтересовался Волчатников, - сейчас будем над учебной целью, произведем бомбометание.
Я не видел, что делается на земле, только ощутил, как вздрогнул корпус самолета при сбрасывании учебной бомбы на полигон.
- Ну, всё, теперь до дому! - раздался оживленный голос комэска, - вот так, Витя, мы отрабатываем упражнения каждый день.
- Обалдеть! - только и смог ответить я неповоротливым языком, поскольку во рту у меня было сухо, как после перепоя. - А как определяют, попала бомба в цель или нет?
- На полигоне есть команда, проверяющая точность попадания. Она сообщает результаты на КДП. Кроме того, на каждом самолёте установлены бортовые фото и другие приборы, контролирующие весь полет: результаты стрельбы, бомбометания и другие параметры. Эта система называется "объективный контроль" или как мы говорим "ёб-контроль".
По тому, как нос самолёта стал опускаться вниз, я понял, что приближается посадочная полоса. Истребитель-бомбардировщик, гася скорость, опустился к самым плитам. Он на короткое мгновение завис над ними, как зависает пчела над цветком, готовая опуститься на него для сбора нектара, а затем я почувствовал толчок от касания плит колесами шасси и подрагивание тяжелого корпуса планера. Постепенно скорость стала уменьшаться.
Вскоре мы благополучно дорулили до места стоянки. Фонарь кабины самолета откинулся, и августовский ночной воздух коснулся моего разгоряченного лица. Копошащиеся внизу техники подцепили к передней стойке шасси буксир красного цвета и с весёлыми матерками закатили вручную самолет на отведенное ему место. Всё тот же пожилой техник приставил лестницу, залез и вставил чеку в кресла: моё и Волчатникова, потом отключил связь.
Когда я на негнущихся ногах вылез из кабины и спустился вниз, то от меня, как от загнанного коня валил пар. Техничка промокла насквозь, не говоря о подшлемнике, который из белого, превратился в грязно-серый.
- Ну что, понравилось? Смог бы летать? - спросил комэска и ободряюще похлопал меня по плечу.
- Если бы также кормили, может и смог, - пробормотал я, отдавая Волчатникову гермошлем.
Тот захохотал:
- Знаешь, как бывает? Главное, чтобы корм был в коня!
Мы расстались с ним на теплой, дружеской ноте. Я был рад, что отношения у нас восстановились.
Глава 8
Новолиманск, где размещался штаб авиационного училища, находился на берегу Азовского моря. Этот небольшой курортный городок был известен своей грязелечебницей, новолиманской косой и Иваном Поддубным - русским богатырем, закончившим здесь свои дни.
Когда-то Новолиманск был выбран для базирования училища морской авиации, но многочисленные метаморфозы военного строительства, привели к тому, что здесь занялись исключительно подготовкой летчиков истребителей-бомбардировщиков.
Партийная конференция в училище проходила обычно в сентябре, но на этот раз её решили провести пораньше. Партийный форум, был похож на все предыдущие, словно близнец: одинаковый интерьер, одни и те же лица, одни и те же речи. Менялась только повестка дня и заголовки принимаемых резолюций.
На заднем плане сцены обычно висело изображение головы Ленина с мощной шеей, как у борца или штангиста со стажем. По крайней мере, создавалось впечатление, что Ильич в промежутках между написанием брошюр и произнесением зажигательных речей любил заниматься железом. Меня всегда поражал монументализм партийных художников, видимо, предполагалось, что могучую голову вождя не могла поддерживать хилая шея.
Над головой Ленина красовалась исполненная охрой надпись: "XIX партийная конференция КВВАУЛ". Вдоль всей сцены вытянулся длинный стол, покрытый красной скатертью, а на столе микрофон на подставке и, непременные атрибуты всех заседаний - бутылки с минеральной водой и стаканами.
Я не любил подобные мероприятия. Что было интересного в заранее заготовленных речах и проекте решения, в который никогда не вносилось изменений? Партийная бюрократия диктовала правила партийной жизни. Всё спланировано и предопределено, как в "Книге судеб", только в качестве бога выступал секретарь парторганизации.
Перед началом конференции замполит батальона Крутов подошел ко мне и, озабоченно хмурясь, сказал:
- Тебя на беседу вызывает Савченко. Не знаю что ему нужно, но смотри, поосторожней.
Вызов к полковнику Савченко - заместителю начальника политотдела училища, не предвещал ничего хорошего. Он отчего-то невзлюбил меня, и год назад задержал присвоение очередного звания, причем из-за упущений комсомольца батальона, у которого я был внештатным заместителем. Если секретарь комитета комсомола пострадал вполне оправданно, то я считал своё наказание абсолютно несправедливым и оттого обидным. Впрочем, Савченко было наплевать на мои обиды. Как большинство политработников его ранга он был угодливо-раболепным перед вышестоящими и властно-бездушным с подчиненными.