Роман о человеке, оказавшемся в прошлом. Из 1995 года герой неожиданно переносится в 1953-й. Многое так еще свежо в памяти, и все-таки сколько различий! И вот обычный француз конца XX века живет "двойной" жизнью… Это фантастика? Или психологический эксперимент? Автор, лауреат Гонкуровской премии Патрик Рамбо находит неожиданное решение, которое поможет его герою взглянуть на себя и на окружающий мир по-новому.
Содержание:
Париж, 1995 год 1
Париж, 1953 год 6
Париж, 1953 год - (продолжение и окончание) 17
Примечания 23
Патрик Рамбо
Деревенский дурачок
Посвящается Тьо Хонг
и моему дорогому ушедшему
двоюродному брату Фредерику Бону,
воспоминание о котором подсказало мне:
"Напиши роман, нанизывая вымыслы,
несбыточные желания и легенды".
И вот я с удовольствием перебираю
вымыслы, несбыточные желания
и легенды прошлого,
повернув время вспять
Париж, 1995 год
Пью себе тихо-мирно холодное пиво на террасе кафе на улице Монторгёй. Почему бы и нет, если только-только выздоровел после тяжелого гриппа, и выздоровел по-настоящему, телом и душой. Разворачиваю газету, рассеянно просматриваю передовицу. Что такое? Ни одной фотографии. Странно. "Дирекция "Рено" прилагает все усилия к тому, чтобы работа на предприятии возобновилась". Забастовка в пригороде Бьянкур! Чушь какая-то! Там завод сто лет как закрыли, впрочем, сейчас столько забастовок, наверное, я перепутал. Листаю дальше, мелькают заголовки. Боже! С ужасом читаю: "Вьетнамские войска выведены из Лаоса". "Депутаты РПФ во избежание роспуска партии приняли решение переименовать себя; отныне они "социальные республиканцы"". "Прекращение военных действий в Корее". Статья о книге Фабр-Люса "Перспективы развития алжирского вопроса". Одна из колонок подписана Жаком Фове… Мигом складываю газету, смотрю, какое число: 8 мая 1953, пятница, № 2576, десятый год издания. Так, спокойно, не иначе приложение к сегодняшнему номеру, юбилейная вкладка, факсимиле, правда, не пойму, что за дата. Спросим у продавца газет.
- Я сейчас купил у вас номер "Монда".
- И что же?
- Взгляните: тысяча девятьсот пятьдесят третий год.
Продавец нацепил очки:
- Верно, только вы его купили где-то еще, я не торгую коллекционными номерами.
- Как же так! Неужели не помните? Я покупал у вас газету только что!
- Покупали, но другую.
- Я взял ее вон из той стопки.
- Убедитесь сами, там последний выпуск.
- Других у вас не было и нет?
- Непроданные номера потом разносят по домам.
- А этот, тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, мне приснился?
- Ну…
- Вы уверены, что не могло быть специального выпуска или…
- Насколько мне известно, нет.
- Откуда же он взялся?
- Кто-то подшутил над вами, мсье.
Подшутил! Продавец съежился под моим возмущенным взглядом. В Париже нетрудно купить старую газету, но она бы пожелтела от времени, потерлась на сгибах, а эта недавно вышла из типографии, еще пахла свежей краской. Кому бы пришло в голову отпечатать газету сорокалетней давности и тайком подсунуть в стопку новых, исключительно чтобы разыграть меня? Бред! Но ведь не в бреду я держал в руках белейшие хрустящие листы и вчитывался в статьи о событиях прошлого, теперь уже с предельным вниманием. Я пока что в своем уме. И во что бы то ни стало докопаюсь, откуда у меня номер 1953 года. Чудес не бывает. Эта мысль меня успокоила, и я принялся с любопытством листать газету. Что у нас на второй странице? События на Дальнем Востоке; материал о фальшивомонетчиках в Турции; расизм в республиканских кругах Вашингтона. А рядом, на третьей, заседания ассамблеи Совета Европы перенесены в Страсбург. Сообщается к тому же, что перед Национальной компанией железных дорог стоит проблема повсеместной электрификации; что в Лионе и производители, и потребители ратуют за снижение цен. Передовица посвящена генерал-лейтенанту Насеру: "Вот уже десять дней в Каире ведутся переговоры, и в который раз окончательное решение проблемы откладывается на неопределенный срок".
Ничего интересного. Чем вообще примечателен 1953 год? Один из годов моего детства, не хуже и не лучше других. Я мало что о нем помню. Кажется, носил тогда короткие штаны из джерси с подтяжками, перекрещенными на спине. Кораблями мне служили картонные коробки, они отлично бороздили паркетный океан. Оловянные ассирийцы вперемешку с гусарами высаживались на ковер и шли на приступ старинного комода в стиле Людовика XV. Одного меня никуда не пускали, мой мирок ограничивался домом и двором; лишь в пятнадцать лет я смог перейти Сену и обследовать левый берег. Еще вспоминается, как я съезжал на санках по пологой улице Кантен-Бошар; за церковью Сен-Пьер-де-Шайо была лавочка, господин Баррюс торговал там кровяной колбасой вразвес; молоко тогда разливали половником в алюминиевые бидоны. По воскресеньям я заходил в ризницу, чтобы священник подписал мне карточку посещений мессы. По улице Марсо еще ходил трамвай… Хлопнула дверь. Вернулась Марианна. Вошла, примостилась на подлокотнике кресла рядом со мной, сбросила туфли на палас, откинула с лица черные с проседью витые андалузские пряди.
- Мечтаешь?
- Вспоминаю пятидесятые.
- Одолела тоска по детству?
- Ничуть не бывало. Просто мне в руки попала газета… Вот взгляни, ты тоже удивишься.
- Чему?
- Прочти-ка вслух заголовки.
- Пожалуйста, - насмешливо протянула она, со вздохом исполняя непонятный каприз. - "В США задержан информационный враг номер один". "Кобэ: японское экономическое чудо под угрозой"…
- Постой!
- Ты же просил прочесть заголовки в газете.
- Не в этой, в другой!
- В какой другой?
- На столе лежала еще одна.
- Нет, только эта.
Я опешил. Тот номер не мог испариться, я твердо знал, что так и не купил сегодняшний выпуск "Монда", однако именно он был у Марианны в руках. Расскажи я ей правду, она бы мне не поверила. Я притворился обиженным. Она презрительно хмыкнула и отправилась в ванную. Я прикинул, не поможет ли мне свидетель, продавец газет. А что, если он ответит Марианне: "Газета 1953 года? Что-то не припомню". Или еще того хуже: "Этот господин так нервничал, я поддакивал, чтобы он успокоился". Люди зачастую забывчивы и лживы, помощи от них не дождешься, придется все распутывать самому. Весь вечер я обшаривал комнату, но так и не нашел проклятую газету.
На набережной Сен-Мишель я выискивал у букиниста старые "Пари-матч" - каждый номер аккуратно обернут полиэтиленом. Я купил несколько, чтобы окунуться в атмосферу того времени, и вдобавок купил еще "Эспри", февральский номер 1953 года: "Станет ли Франция полицейским государством?"
Меня лихорадило, не терпелось внимательно изучить каждую - уютное кресло подождет, - я устроился на террасе кафе в Шатле. "Эспри": исчерпывающая информация о зверствах колонизаторов на Мадагаскаре и в Тунисе. Резня в Марокко. Наши злоупотребления в Алжире. Мы обрекли вьетнамцев на полицейский режим Бао-Дая , а испанских республиканцев оставили умирать в застенках Франко. Жан Лакруа разносил в пух и прах католиков-фундаменталистов, обвиняя их в мракобесии. "Зеленые чалмы" в Египте объявили Кристиана Диора главным своим врагом. Что изменилось с тех пор? Бывший глава службы общей информации Виши вошел в правительство… Статьи я читал небрежно, зато долго рассматривал фотографии, чтобы оживить в памяти тот год. Технический прогресс торжествовал, то была эпоха целлофана, плексигласа, анилиновых красителей, немнущихся штанов из терилена или нейлонового поплина, чемоданчиков-проигрывателей. Мебель стала практичной, стандартной и уродливой, вся из палисандра и металла. В сельском хозяйстве маленький трактор окончательно вытеснил лошадь. В вагонах третьего класса были деревянные скамьи. Телефонные номера начинались с букв, их запоминали по ассоциации с Бальзаком, Боцарисом или Трюденом. Роже Вайян писал тогда роман "Бомаск", Ферре переложил на музыку стихи Рютбёфа, и до сих пор мы отдыхаем примерно как герой "Каникул господина Уло" . Я не спеша шел домой, крепко прижимая к себе купленные журналы, чтобы они, не дай бог, не превратились в современные. Эта мысль меня забавляла. Улыбаясь, я вошел в прихожую. Марианна к тому времени вернулась. Слушала в спальне мои старые пластинки на сорок пять оборотов. Я узнал Белафонте.
Потихоньку приоткрыл дверь.
И по спине забегали мурашки.