Вели и вели польских офицеров и генералов. Вот уже заполнили первый ров. Защелкали одиночные выстрелы наганов. Младшие командиры передали автоматы следующей партии сержантов и старшин. Снова погнали поляков. Не было слышно среди них ни мольб о пощаде, ни проклятий убийцам. Пленные шли, стараясь держать строй как на параде. Ровно становились у края рва, ровными рядами падали в него сметенные очередями. При подходе одной из партий Жихарев почувствовал чей-то взгляд. Лысый полковник, не отрываясь, смотрел на него. Что-то знакомое Пашке было в лице поляка. Жихарев приказал вывести пленника из строя.
- Ну чего вылупился? - спросил Жихарев подогнанного толчками приклада полковника.
- Мне знакомо лицо пана генерала. Не встречались ли мы в двадцатом году? - спросил тот Пашку по-русски.
- Встречались. Я тогда вас расстреливал при отступлении наших войск, - узнал поляка Жихарев. - Только, вы тогда подполковником были.
- Точно! Ваша пуля застряла у меня в черепе. Вот уже двадцать лет мучаюсь головными болями после этого.
- Теперь мучиться не будете. Время у нас достаточно. Патроны экономить на старом знакомом я не собираюсь. Пошли! - указал Жихарев на ров.
Там только что расстреляли партию, в которой привели полковника.
- Дай-ка автомат! - протянул Пашка руку к старшине. - Так, куда, пан полковник, я вам стрелял в двадцатом?
- Сюда пан генерал стрелял, показал рукой полковник на безобразный шрам на затылке.
Приставив к шраму автомат, Жихарев нажал на спусковой крючок. Очередь разнесла на части череп полковника, и он покатился вниз, дернув ногой в позеленевшем от сырости сапоге.
К закату управились. В сумерках рвы засыпали снятые из оцепления бойцы батальона НКВД. Другие разжигали костры - работать предстояло всю ночь.
- Может быть, лучше завтра инженерный батальон вызвать? - спросил начальник областного управления НКВД.
- Не стоит. Об этом деле должно знать как можно меньше людей, - ответил Пашка.
Вернувшись в Москву Жихарев узнал, что Иру арестовали на работе в день его отъезда в Катынь. Пашка пошел к Лаврентию.
- Ты же знаешь, что Коба очень не любит, когда кто-то из его окружения путается с еврейками. А Ира твоя - еврейка! Хозяин давно хочет сам подобрать тебе жену, русскую. Поэтому тискайся пока с кем-нибудь из обслуги дач. За Иру не беспокойся! Сидеть будет хорошо. Пальцем ее никто не тронет - я запретил. Много ей не дадут. Ну а ты будешь ей время от времени посылки с шоколадом посылать, если захочешь. Словом, условия ей будут созданы неплохие. Мы подсчитали, что тебе еще дополнительный отпуск положен. Получи путевку в ХОЗУ, съезди, отдохни. Да совсем забыл! Мы тебя к ордену Ленина представили. Дополнительно включили в указ Президиума Верховного Совета. Удалось втиснуть с деятелями науки и культуры. Через три дня вручение наград. Получай награду, отдыхай, а потом перейдешь в распоряжение только Кобы.
Через три дня в Большом Кремлевском дворце Калинин вручал Пашке орден Ленина.
- Очень приятно снова вручать вам награду! - тряс он бородкой, с опасением поглядывая на Жихарева выцветшими глазками из-под очков.
Глава 26
В невеселом расположении духа возвращался Пашка с банкета после награждения. В подъезде его остановил дежурный.
- К вам, товарищ комиссар первого ранга, какой-то человек. Говорит, что ваш родственник", - доложил он.
Со скамеечки рядом с дежурным поднялся высокий осанистый мужчина в зеленом брезентовом плаще. Щурясь, он вглядывался в Пашку.
- Вот каким ты стал, Пал Палыч, - как бы заново узнавая Жихарева произнес он.
- Да и ваш облик мне знаком. Не помню только, где мы встречались.
- Мудрено помнить - после нашей последней встречи более двадцати лет прошло. Кум я ваш - Сидор Кузьмич!
Поднялись в квартиру Жихарева. Пашка достал из холодильного шкафа имевшуюся в доме снедь, поставил на стол бутылку коньяка и бутылку водки.
- Я, Паша, тебя с того дня, когда батя твой отравился, не видел. Искал тебя, всегда верил, что ты в люди выйдешь. Вон, ты каким орлом стал - в генералы вышел! - поохивал кум, закусывая коньяк крабами.
- А какова ваша судьба, Сидор Кузьмич? - поинтересовался Пашка.
- Благодарение Богу, ничего! Отвоевал в Гражданскую и вернулся в Питер. Еще десять лет прослужил военным фельдшером. Начал подумывать о частной практике после выхода в отставку, да тут НЭП и прихлопнули. В Питере тогда такое творилось! Всех деловых людей сгребли в одну ночь и на Соловки отправили. Потом за дворян принялись - всех позабирали. А когда Кирова убили, совсем в городе житья не стало - облавы, обыски, аресты. Понял, что без большого чина жить в городе нельзя. Каждый день на волоске висишь. Не то ляпнул - в момент загребут.
- С большим чином - тоже, - вставил Пашка.
- Так, вот я и говорю, - продолжил кум, опрокинув рюмку. - Жить в городе невозможно, в деревню подаваться надо. Как раз коллективизация закончилась, всех неугодных пересажали, а потому передышка будет. Подался я на родину - в Коломенский район, в деревню Пятидворка. Там мои и твоего отца, Павла Потаповича, корни. Там мы родились, там дружили, оттуда на действительную службу в царскую армию уходили. Служили мы в уланах. В одном полку. Я с детства к медицине пристрастие имел: всегда кого-нибудь лечил: или собак, или товарищам раны обрабатывал. Потому и определили меня в санитарную команду, а после на фельдшера выучили. Батю твоего еще до армии родители "в люди отдали". В Коломне он кормился. Сначала подмастерьем был у слесаря, потом на Механическом заводе работал. Один раз приехали мы на побывку домой. Ох, погуляли! Отец твой мужиков, да парней научил по-улански пить. Руки ему связывали за спиной, а он зубами брал со стола полную бутылку водки и выпивал ее из горлышка. А сколько девок мы перепортили! И в Пятидворке, и в Павлеве, и в Ивановском, и в Колодкино, и в Борисово - всю волость прошли. Там, поди, по сей день наши потомки живут. Когда отпуск кончился, лесами, звериными тропами в Коломну выбирались. Мужики из этих деревень пообещали нам с твоим отцом яйца отрезать. Поэтому, когда кончилась наша служба, не могли мы вернуться домой. Мне-то не надо было, я стал казенным человеком, при жалованье и мундире. А батя твой поначалу даже свое дело завел. Женился на твоей матери, но потом вдруг пропил свой инструмент, и пошла у него жизнь, как у "перекати-поле".
- Сидор Кузьмич, не страшно в родных краях жить? Вдруг кто-то из земляков захочет приговор насчет ваших яиц привести в исполнение? - усмехнулся Жихарев.
- Некому, Паша! Кто в революцию погиб, кого во время коллективизации загребли, кто сам умер. Только их, да наши с твоим отцом дети остались.
- Ну а как в Пятидврокре жизнь?
- У нас-то ничего. Официально в колхозе числимся. Когда сена накосим, когда хлеб поможем убрать. А в основном, как жили прежде, так и теперь живем. Ведем свое хозяйство, охотой, грибами, ягодой промышляем. Я еще пчел держу, (хороший приработок), травы собираю, ну и, конечно, лечу. Да ты бы, Пал Палыч, сам бы приехал и посмотрел. Я, вот, тебе и бумажку с адресом припас.
- В Москве надолго, Сидор Кузьмич?
- Завтра домой собираюсь…
- Махну-ка я завтра с вами? Не возражаете?
К концу следующего дня Пашка и Сидор Кузьмич были в Пятидворке. Деревня, действительно, состояла всего из пяти дворов. Жихареву казалось, что он находится на самом краю света. Дорога упиралась в деревню и кончалась в ней. Бог весть, на сколько километров далее не было никаких населенных пунктов. Только леса, перемежаемые полями, тянулись вглубь России. Лишь два раза в год нарушали покой этих мест люди. Весной, чтобы посеять, да в конце лета, чтобы собрать урожай. Мало кто забредал в пятидворковские места даже из деревни Павлева - последнего оплота цивилизации, находившегося в трех километрах.
Шел отлет птиц на юг. Многочисленные стаи гусей и диких лебедей останавливались на отдых в опустевших серых полях. Тогда Пашка с кумом баловались тушеной гусятиной с яблоками и запеченными целиком лебедями. Били они и уток. Кузьмич коптил их на зиму. Он показал незаурядные способности кулинара.
- Дичь была коньком шеф-повара нашего лейб-гвардии уланского полка. А коптить уток я научился у повара лейб-гвардии Финляндского полка. Мы стояли рядом на позициях в 1916 году, - рассказывал старик.
- Вы, с вашим талантом, многое могли бы достичь даже сейчас, - похвалил Пашка кума.
Тот вздохнул, задумчиво посмотрел на Жихарева и промолчал.
Кроме птицы удалось добыть пару кабанов и лося. Пашка пытался ловить рыбу, но она уже отжировала и почти не клевала. Так пролетел дополнительный отпуск, предоставленный Жихареву Лаврентием. Вернувшись в Москву, Пашка понял, что надолго расстался со свободой. Ему поручили неотлучно находиться при Сталине.
22 июня 1941 года в 4 часа утра на дачу вождя в Кунцево позвонил нарком Военно-морского флота адмирал Кузнецов. Он сообщил, что 10 минут назад румынская береговая артиллерия обстреляла советские военные корабли в устье Дуная. Нарком попросил разрешение открыть ответный огонь. Хозяин бросил трубку, не сказав ни слова. Четвертью часа позже раздался звонок от заместителя начальника Генерального штаба Жукова. Он доложил о нападении немецких войск по всей протяженности советско-германской границы, массированных ударах с воздуха, которым подвергся ряд городов, в том числе Киев. Снова, не дав никаких указаний, Сталин бросил трубку. Он потерял ориентацию и плохо понимал, что происходило вокруг. В 9 часов утра прибыл человек от Берии, сообщивший, что Политбюро собралось в Кремле и ждет генсека. Минут через сорок вождь в сопровождении Жихарева прибыл в Кремль. Вид у членов Политбюро был подавленный. О положении дел на границе доложил Ворошилов.