В школе Лердмен "прославился" тем, что однажды его опустили головой в унитаз и вдобавок натерли голову стоящей в уборной шваброй. Это было дело рук Роша и Мазурика-Смита - доставалось всем, кто демонстрировал независимый нрав, не желал им подчиниться. Рош и Мазурик-Смит были главными школьными хулиганами, они расправлялись с новичками, которые приходили в школу не осенью, как все, а зимой или летом, или же с теми, чьи лица им почему-то не нравились. Лердмену натерли голову шваброй, потому что он смазывал волосы бриолином, и Мазурик счел это личным оскорблением.
- По-моему, мы вместе учились в школе, - прервал молчание Боланд.
Лердмен чуть было не подпрыгнул на месте - на этот раз улыбку пришлось скрывать уже Боланду. Его жена наверняка не помнила, в какой школе он учился, - ее это нисколько не интересовало, а потому этой темы в разговорах с Лердменом она, конечно же, не касалась.
_ Что-то не припоминаю я там Боланда, - сказал Лердмен.
- Я же был немного старше вас. - Боланд словно бы извинялся. - Но когда Аннабелла назвала мне ваше имя, мне оно показалось знакомым. В отличие от вас, я ведь жил в школе - я же из глубинки. Гнусное было местечко.
Из ста учеников "живущих" было всего тринадцать. По утрам "домашние" шумной гурьбой катили на занятия на велосипедах по загородному шоссе, а после обеда так же шумно возвращались обратно. В школе им завидовали, потому что каждый день они возвращались в тепло и уют, потому что дома их сытно и вкусно кормили, потому что, придя в школу после выходных, они любили рассказать про "Савой" или про "Адельфи" и даже про танцевальный зал "Кристэл-Боллрум". "Живущие" же не отходили зимой от установленного в одной из классных комнат радиатора, а летом по двое - по трое слонялись по спортивным площадкам. Школьная экономка миссис Портер была по совместительству еще и поваром, однако утренняя овсянка и перловый суп - основное вечернее блюдо, у нее регулярно подгорали. Бывший ученик, живший на чердаке, куда прямо из спален вела голая, не застеленная ковровой дорожкой лестница, был у них младшим преподавателем, однако положение это, судя по всему, особых преимуществ ему не давало: зимой он, как и все, грелся у радиатора и как огня боялся стряпни миссис Портер. Директор школы, убежденный холостяк, в свое время боксер, известный в спортивных кругах по кличке Граф - имя, неизвестно откуда взявшееся, так при нем и осталось, - всем своим видом напоминал Савонаролу, носил зеленый костюм и считался садистом.
- А мне в школе нравилось, - сказал Лердмен.
- Еще бы, вы ведь в ней не жили.
- "Домашним", насколько я помню, жилось лучше.
- Лучше - не то слово.
В первый раз Боланд разозлился. Этот тип, оказывается, не только жаден, но и глуп. Чего стоят все эти разговоры про адрес в Англии, про то, что вместо семикомнатной квартиры он купит дом… Соображай Лердмен хоть что-нибудь, он бы знал: таким, как Аннабелла, дома не покупают, полагаться на ее слова нельзя ни в коем случае.
- Мне всегда казалось, что образование мы получили приличное, - говорил Лердмен.
Мерзкий французишко, который вечно нес что-то невразумительное. О’Рейли-Водохлеб, который на уроках истории требовал, чтобы ученики зубрили учебник, - сам же тем временем письма строчил. Математик, который был не способен решить собственные задачки. "Граф", который в своей вонючей лаборатории тыкал в уши ученикам пинцетом, отчего те визжали от боли.
- Превосходное, - согласился Боланд. - Не школа, а академия.
- Очень может быть, мы отправим туда своих детей. Если, конечно, у нас будут мальчики.
- Детей?!
- Надеюсь, вы не будете против? Ну конечно же, нет, с какой стати? Простите, я говорю какие-то глупости.
- Налейте-ка мне еще одну порцию, - обратился Боланд к бармену. - Вам взять еще минералки?
- Нет, спасибо, пить мне не хочется.
На этот раз Лердмен даже не сказал, пусть и с опозданием, что его очередь платить. Более того, он отвернулся, словно бы говоря, что отказывается понимать, как можно во время такого разговора, да еще в первой половине дня, накачиваться виски. Боланд закурил очередную сигарету. Выходит, она ему ничего не сказала. А этот болван ей и поверил, что стоит ей уйти от своего провинциального увальня, как семикомнатная квартира на Веллингтон-Роуд в одночасье наполнится звонкими детскими голосами. Разумеется, без развода не обойтись, и как можно скорее: кто захочет иметь целый выводок маленьких ублюдков - хоть бы и в семикомнатной квартире.
- Вот спасибо, уважил, - сказал он бармену, когда тот поставил перед ним на стойку очередной стаканчик виски. Если он выпьет лишнего, а это не исключено, то домой сегодня не поедет, а переночует в отеле. Впрочем, еще рано, после сытного обеда не захочешь - протрезвеешь.
- Вы уж меня простите, - повторил Лердмен. - С языка сорвалось. Не подумал…
- Да брось ты! - И Боланд дружески похлопал его по плечу. Ему казалось, будто он слышит, как она объясняет Лердмену причину их бездетного брака. "Бедняга", - возможно, сказала она - это было любимое ее слово. Еще до женитьбы Аннабелла знала, что детей у нее быть не может; как-то во время очередной ссоры, когда они прожили вместе уже несколько лет, она призналась, что знала об этом, но не сказала.
- Разумеется, - как ни в чем не бывало, продолжал Лердмен, - нам хотелось бы иметь детей.
- Естественное желание.
- Жаль, что у вас это не получилось. Очень вам сочувствую.
- Мне самому жаль.
- Так вы не против развода, Фергус?
- Ты хочешь, чтобы я согласился быть виноватой стороной?
- Насколько я понял, это дело решенное.
- Решенное?!
- Если вы с этим не согласны…
- Нет, отчего же. Я готов бьть виноватой стороной - от этого и будем отталкиваться.
- Фергус, тебе нет равных.
Он ведет себя так, подумал Боланд, как будто выпил лишнего. Некоторым, чтобы вести себя развязно, говорить таким же легкомысленным тоном, как он сейчас, достаточно просто стоять рядом с выпивающим. Он часто слышал об этом, хотя никогда этому не верил. Иные, слышал он, пьянеют, понюхав чужой стакан, вдохнув хмельной воздух пивной.
- Помнишь истопника? Макардла?
- Какого еще истопника, Фергус?
- Истопника. В нашей школе.
Лердмен отрицательно покачал головой.
Макардда он не помнил. Человек с этим именем не приходил ему на ум.
- Истопник? - повторил он. - Какой еще истопник? Я и слова-то такого не знаю.
- Он у нас за печью присматривал - истопник.
- Нет, что-то не припоминаю.
Бар постепенно заполнялся. Вошел высокий мужчина в габардиновом пальто, раскрыл "Айриш тайме", и бармен, не дожидаясь заказа, поставил перед ним на стойку кружку портера. Следом появилась пожилая женщина с двумя мужчинами - судя по всему, своими сыновьями, и священник, который окинул бар беглым взглядом и вышел.
- Макардл тебе не запомнился, потому что ты жил лома, а не в школе, - сказал Боланд. - Когда торчишь в школе даже в выходные, больше замечаешь.
- Прости, что я и тебя не запомнил.
- Ничего удивительного.
Боланд вдруг понял, что она прекрасно представляла себе, как будет проходить их разговор. Идея встретиться в этом баре тоже ведь принадлежала ей; о "Бушвелле" она говорила так, словно часто в нем бывала и считала его для такого случая вполне приемлемым. "Съезжу-ка я, пожалуй, к Филлис", - говаривала она, причем последнее время все чаше и чаше. Филлис была ее подругой из Тереньюра, замуж она вышла так же неудачно, к тому же страдала каким-то серьезным желудочным заболеванием. Разумеется, Филлис была лишь отговоркой; верная подруга, она всегда бы, в случае чего, ее выручила. Очень может быть, Филлис вообще не была замужем и отличалась завидным здоровьем. "Позвони мне", - говорил он, и жена ему исправно, с готовностью звонила. А потом во всех подробностях рассказывала про Дублин и про то, как Филлис тяжело живется. Сама же, ясное дело, лежала в постели в семикомнатной квартире на Веллингтон-Роуд.
- Тебе пришлось так далеко ехать. Спасибо. - Этой фразой Лердмен словно бы подводил встрече итог, давал понять, что она подходит к концу. - Я, право, очень тебе признателен. Сегодня же позвоню Аннабелле и скажу, что мы с тобой все обсудили. Ты не против, Фергус?
- Нисколько.