- Я ради тебя на все готова. Можешь попросить, что хочешь, - так я тебя люблю!
Услышав эти слова, мистер Маккарти перестал зашнуровывать ботинок. Он вспомнил про подтяжки, которые успел уже натянуть на плечи, и подумал, что было бы хорошо, если бы она завязала ему шнурки, - про этот фетиш он вычитал в библиотеке.
- Я так тебя люблю, - прошептала Мейви.
- А я - тебя, - сказал мистер Маккарти.
- Ты мне снишься по ночам.
- И ты тоже мне снишься, детка.
Мейви вздохнула и, посмотрев куда-то в сторону, с дрожью в голосе сказала:
- Не могу представить, чтобы я тебе снилась.
- Ты мне снишься, когда я лежу на своей узкой кровати, а рядом, на соседней, точно такой же, лежит эта женщина.
- Не надо об этом. Не говори мне о вашей спальне.
- Прости.
- Мысль о вашем супружеском ложе для меня непереносима, я же тебе говорила, любимый!
- Ах, Мейви, Мейви, если бы могли быть вместе!
- Я так тебя люблю!
На мгновение в кухне воцарилось молчание, а затем мистер Маккарти, наклонив чашку, вылил себе в рот остатки чая и встал.
Когда он шел к входной двери, его взгляд случайно упал на поздравительную открытку, стоявшую на камине. Он сразу же сообразил, что сегодня у Мейви день рождения, и даже прикинул, не стоит ли что-нибудь по этому поводу сказать. Но тут он вспомнил, что ему пора, и, по обыкновению поцеловав ее в лоб на прощанье, пробормотал:
- Сорок седьмой раз. Сегодня - сорок седьмая суббота.
Она дошла с ним до входной двери, проследила, как он поднимается по лестнице, и потом смотрела, как мелькают его ноги вдоль ограды. Когда его шаги замерли вдали, она вернулась на кухню и налила себе чаю. Она думала о том, что вот сейчас он отправится, как всегда по субботам, на "деловое свидание", а потом на автобусе вернется к себе в пригород. Она представила, как он входит в дом, как открывает дверь ключом, и его встречают собака, двое детей и крупная черноволосая женщина, его жена. Собака громко лает, а голос женщины срывается от бешенства: что-то он в очередной раз не так сделал, или что-то забыл, или сказал неправду. Стоит в своей собственной прихожей, сжимает в пальцах ключ, вид усталый, затравленный. Чтобы удержать в памяти этот образ, она закрыла глаза, из-под сомкнувшихся век покатились слезы.
Мистер Маккарти доехал на автобусе до кинотеатра "Одеон". Сверив ручные часы с ярко освещенным циферблатом часов над магазином, он ускорил шаг. Если поспешить, подумал он, чувствуя голод, он еще успеет выпить вторую чашку чая - возможно даже, с пирожным. А потом, как всегда по субботам, он отправится в кино.
СЛУЖЕБНЫЕ РОМАНЫ
- Нет, не смогу, - сказала Анджела. - Право же, мистер Спелл. Спасибо конечно. Большое спасибо.
- Вы, я вижу, трезвенница, мисс Хосфорд? - И Спелл засмеялся собственным словам. Он решил было подмигнуть ей, но не стал: такие, как она, почему-то безумно боятся, когда им подмигивают мужчины.
- Нет, не в этом дело, мистер Спелл…
- А то пойдемте - познакомитесь с народом. В "Герб" после работы у нас все ходят.
После этих слов она передумала и решительно набросила серый чехол на свой "Ремингтон интернэшнл". От его предложения пойти выпить в "Герб" она, собственно, отказалась с перепугу: он вошел к ней в комнату как-то неожиданно, выбросил для рукопожатия правую руку и представился - Гордон Спелл. И потом, он ведь не сказал, что в баре будут и другие сотрудники; его предложение показалось ей ужасно рискованным - шутка ли, свидание с совершенно незнакомым мужчиной! Любая на ее месте сказала бы "нет".
- Я сейчас, мистер Спелл. - Анджела подобрала лежавшую на полу, рядом с ее стулом, сумку и вышла из комнаты. Выходя, она услышала, как у нее за спиной Гордон Спелл негромко насвистывает "Дым застит глаза".
Сегодня в девять тридцать Анджела первый раз вышла на работу в K. C. & E., а месяц назад прошла собеседование у мисс Айвигейл, своей непосредственной начальницы, стройной, совершенно седой женщины лет пятидесяти, не гнушавшейся дорогой косметики. Над ее прической каждодневно колдовал парикмахер, некий мистер Патрик, чье имя мисс Айвигейл за сегодняшний день упомянула дважды, сокрушаясь, что в марте он собирается из салона "Елизавета" уйти. Мисс Айвигейл занимала кабинет куда более роскошный, чем передняя комната, где за "ремингтоном" у шкафа с картотекой сидела Анджела. На подоконнике предыдущая секретарша мисс Айвигейл, некая Сью, оставила традесканцию в синем горшке. На стене висел календарь с выделенными красным субботами и воскресеньями - подарок "Мишлен", компании по производству автопокрышек.
В крохотной уборной Анджела подошла к висящему над умывальником зеркалу, окинула себя придирчивым взглядом и вздохнула. Глаза из-за контактных линз - воспаленные, навыкате. Оптик, правда, сказал, что, когда веки привыкнут к линзам, это пройдет, но пока не проходило. "Нет-нет, это вам кажется, мисс Хосфорд", - заверил ее оптик, когда она через месяц вернулась к нему пожаловаться, что глаза по-прежнему на выкате.
Она намазала щеки кремом "Чудо из чудес", присыпала сверху пудрой, подкрасила губы, после чего промокнула их косметической салфеткой и провела расческой по распушившимся - накануне она вымыла голову - волосам. Вот волосы у нее и в самом деле на зависть: хорошего цвета, мягкие, вьющиеся.
- У вас очень красивое платье, мисс Хосфорд, - сказал Гордон Спелл, когда она вернулась. - Прямо как распустившийся цветок.
Он и сам рассмеялся своему сравнению. На ней было бело-синее платье: синие раскидистые цветы по белому фону. "Наверно, герань, - подумал он. - И до чего же все-таки безвкусно одеваются такие девицы!"
- Спасибо, мистер Спелл, - сказала она.
- В K. C. & E. мы привыкли называть друг друга по имени, - сказал Гордон Спелл, когда они шли по зеленой ковровой дорожке к лифту. - Ничего, если я буду называть вас Анджелой, мисс Хосфорд?
- Да, конечно.
Он закрыл дверцы лифта и ей улыбнулся.
У этого высокого, холеного мужчины было что-то неладно с левым глазом: верхнее веко закрывало половину зрачка, сам же зрачок был каким-то тусклым, отчего казалось, будто глаз не видит. Другая странность, подумалось ей в лифте, - старомодный, эдвардианского покроя крапчатый костюм "тройка". Старомодным был и его стиль поведения, и манера говорить: в голосе звучали назидательные - быть может, тоже эдвардианские - нотки. Ничего удивительного поэтому, что он насвистывает "Дым застит глаза", а не какую-то современную популярную песенку.
- Это ваша первая работа, Анджела, я правильно понимаю?
- Ну что вы!
- Вам, должно быть, лет двадцать.
- На самом деле двадцать шесть.
Он засмеялся:
- А вот мне уже тридцать восемь.
Они вышли из лифта в приемную официального представительства К. С. & Е. Когда Анджела шла на собеседование, изысканно обставленная приемная напомнила ей холл большого, только что открывшегося отеля. Вдоль окон стояли диваны и кресла из белой искусственной кожи, на стенах цвета ржавчины в стальных рамках висели репродукции Пауля Клее, а на низких столиках с блестящей металлической поверхностью лежали газеты и журналы. Когда Анджела спешила на встречу с мисс Айвигейл, да и сегодня утром тоже, за большим, обшитым той же искусственной кожей, что кресла и диваны, столом восседала красивая брюнетка. Сейчас, без пяти шесть вечера, никакой брюнетки за столом не было.
- А я и впрямь подумал, что это ваша первая работа, - сказал Гордон Спелл, когда они вышли на улицу. Сказал и улыбнулся: - Что-то в вас есть такое, начинающее.
Она понимала, что он хочет сказать. Анджелу многие считали моложе, чем она была на самом деле, - наверное, из-за того, что она была совсем небольшого роста, всего пять футов один дюйм, да и руки у нее были худенькие, узкие в локтях: почему-то именно руки были ей особенно отвратительны. Ну и, конечно, из-за плохой кожи: лицо у нее было прыщавое, как у какой-нибудь старшеклассницы.
"Боритесь с ними диетой, мисс Хосфорд, - посоветовал доктор. - Избегайте любых конфет и шоколада, воздерживайтесь, когда пьёте кофе, от пирожных и печенья. Лимонный сок - чем больше, тем лучше, свежие фрукты, салаты".
Фрукты и салаты она и без того поглощала в большом количестве, чтобы не растолстеть, - только этого ей не хватало. Сладкого она, естественно, не ела никогда.
- Ужасно чувствовать себя новенькой, - сказал Гордон Спелл. - Это ведь прямо как первый день в школе.
В этот холодный ноябрьский вечер на оживленной улице, выходившей на Гровнер-Сквер, было полно народу: все спешили домой - гулять в такую погоду желающих было мало. Женщины в замшевых сапожках и в туфлях на платформе, зябко ежась, поднимали воротники своих пальто и плащей. У некоторых из них в руках были пачки писем, подписанных слишком поздно и не успевших до окончания рабочего дня попасть в экспедицию. Женские лица в резком искусственном свете казались мертвенно-бледными, а помада и тушь, наоборот, слишком яркими: электрический свет уродовал хорошеньких девушек, сводил на нет все преимущества искусно подобранной косметики. Один Бог знает, сказала себе Анджела, как выгляжу при электрическом свете я. Она тяжело вздохнула - комплекс неполноценности давал себя знать.
- Привет, Гордон, - обратился к Гордону Спеллу мужчина в черном плаще. Некоторое время, пока Анджела слушала печальный рассказ Гордона Спелла о том, как прошел его первый день в школе, мужчина шел сзади. Да, Гордону тогда здорово досталось.
- Черт, до костей продирает, - сказал мужчина, поравнявшись с ними и улыбнувшись Анджеле.
- Анджела Хосфорд, - представил Анджелу Гордон Спелл. - Новая сотрудница Пэм Айвигейл.