"Темная ночь, только ветер гудит в проводах…", да в далеке ярко поблескивают огоньки небольшого города. Куда мне теперь? Тупо идти по дороге, чтобы сразу нашли окоченевший труп. Пусть я и околею от холода, но поискать мой труп придется! Я с остервенением кинулась по сугробам вниз к, казавшейся так близко, воде. Неожиданно, буквально после десятка шагов, я провалилась и застряла между огромными валунами. Падение было таким стремительным и болезненным, что в первую минуту я испугалась, что что-то себе сломала или вывихнула. Осторожно пошевелив верхними и нижними конечностями, я убедилась в целостности костей, а поэтому решила не дергаться и лежать на месте до посинения.
А там, за моей спиной, не далее как в ста метрах стал разворачиваться полигон военных действий. Я услышала громкие, душесогревающие крики своего благоверного и залповые удары входной двери. Вот она – сладкая минута возмездия! Ты зовешь меня, "а в ответ – тишина – он вчера не вернулся из боя…". Вот и я не вернусь.
Жизнь словно зебра полосата -
В ней много черно-белых дней,
И, хоть, давно узнала это -
Не стало легче мне, поверь.
Полгода счастьем наслаждалась
Я каждый час, живя тобой,
И думаю, не ошибалась
Я в том, что счастлив ты со мной…
Да, оба мы тогда любили…
Не знаю, как случилось вдруг,
Я по твоей вине, любимый,
Попала в темно-серый круг…
Жизнь, как мозаика ложится,
И снова красками блеснет,
Но помни: и тебя каснется
Тот мрачно-страшный поворот…
И вот тогда меня ты вспомни
И знай, что тоже я прошла
Мучительную смерть надежды,
Смятенье сердца и ума.
Ползти к черной воде уже совсем не хотелось – я и тут смогу спокойно замерзнуть, ни к чему эти лишние хлопоты. И зачем я сюда только приехала? Чтобы сейчас превратиться в ледяную глыбу назло чужому мужику?
Холод стал проникать в обездвиженное тело все настойчивее и настойчивее. Еще немного и бикини совсем к телу примерзнут. Жаль, что у меня на теле напрочь отсутствует волосяной покров, вот был бы кстати. Опять послышалась какая-то возня и ругательства мужа, потом дико взревела машина и понеслась куда-то прочь, скорее всего, с моим мужем за рулем. Что это за раннеутренняя поездка? Может, что-то вроде зарядки?
Я чувствовала, как холод победоносно овладевал одной частью тела за другой и сопротивляться этому не было ни сил, ни желания. Еще совсем чуть-чуть и я окончательно окоченею, жаль, что не стану Снегурочкой или Снежной Королевой, хотя бы посмертно. Конечно, меня найдут, удивятся, наверное, почему я тут потерялась в ста метрах от дома, и скорее всего, сочтут мой поступок за дурную блажь загадочной темной русской души. А девочки мои, крошечки мои родные станут круглыми сиротками, будут жить и расти никому ненужные и никем не любимые.
Сердце сжалось от слезной муки, ведь я так люблю их, что не в силах бросить на произвол. Ну, какое право я имею умирать ради себя? Мама – я, мама, а потом уже женщина, жена, рабыня или домохозяйка. Как не тяжело, но придется признать свое поражение и перед собой, и перед пьяным супругом.
Если бы машины могли говорить, то люди бы услышали, наверное, много жалоб и критики в свой адрес. И слава Богу, что этого им не дано. По визгу возвращающейся машины было понятно, что Одвард уже задушил руль и теперь, как бешенный слон, топчет то газ, то тормоз.
Надо подождать еще немного, чтобы человек остыл от неудавшейся погони и уснул, и тогда я потихоньку зайду, заберу свои вещии, документы, и куда-нибудь "убегу, улечу, испарюсь…". Единоборство с холодом достигло своего аппогея – в теле не осталось ни капельки тепла. Ладно, как это не прискорбно, но пора возвращаться. Последние десять метров я шла особенно осторожно и почти равнодушно. Адреналин рассосался, тело одервенело, а голова устало позванивала своей пустотой. Я замерла у входной двери, прислушиваясь к тишине и пытаясь на слух определить ситуацию в доме. Гробовая тишина. Ни звука. Интересно, а дверь на замке? Я осторожно нажала на ручку, – дверь легко поддалась и открылась. Тихонько, словно вор, я прошла в гостинную, стараясь как можно дальше держаться от двери в спальню, в которой по моим расчетам должен был спать муж. И тут, в скупых предрассветных сумерках, я увидела до боли знакомую, необъятную…черную… спину. Сомнений не было – это был мой муж собственной персоной. Он сидел за компом и, скорее всего, просматривал новинки порносайтов. Резко развернувшись ко мне, Одвард припечатал меня взглядом к полу с такой силой, что я остолбенела и не могла даже пошевелиться. Суровым голосом Ангела Смерти он спросил, где я была.
Наверное, именно так Отелло спрашивал Дездемону "молилась ли, ты на ночь, Дездемона?", заранее приговорив ее к смерти. У нее, конечно, тоже был муж, и тоже иностранец, но общались они, все-таки, на одном языке. И, что в итоге?
Я не могла объяснить на норвежском, где я была… А где, по его мнению, я могла загорать в декабре с полчетвертого утра? Столбняк, случившийся со мной от неожиданности, улетучился и я пошла искать дорожную сумку, чтобы складывать в нее вещи. А Одвард продолжал свою каннонаду. Его особенно бесило мое безразличие и невозмутимость. А чего мне заморачиваться, если я все-равно ничего не понимаю из того, что он тут кричит. Видно, Одвард смекнул, что это, действительно как-то глупо с его стороны расспыляться в одиночку, да еще с нулевым эффектом, потому что в какой-то момент своего нескончаемого ора он, вдруг, перешел на членораздельную внятную речь, пусть и с ядовитой интонацией. "И тут Остапа понесло…". Повернувшись ко мне всей мощью своего тела, угрожающе наклонившись вперед, как для броска тем же телом, с опухшим лицом и воспаленными глазами, горящими жгучей ненавистью, Одвард медленно надвигался на меня, испепеляя взглядом и выплевывая обвинения мне в лицо: лесбиянка! эгоистка! проститутка! ненавижу его родственников и родителей! мечтаю о его смерти! смотрю только русский тв-канал!. По моему выражению лица дорогой муж понял, что цель, в основном, достигнута и снова перешел на диалект, продолжая громыхать всевозможными ругательствами в адрес моей страны и меня лично.
Ну, что ж, я готова – готова принять брошенный мне вызов.
Откуда ему было знать, что в далеком пионерском детстве моим кумиром была Зоя Космодемьянская, которая гордо стояла на эшафоте перед фашистами и достойно приняла смерть за свои убеждения.
Конечно, меня больно ранили его слова, в которых не было и крупицы правды. Но почему он так легко может оскорблять меня, безбожно сочиняя такие небылицы? Я с удивлением смотрела ему в глаза, поражаясь такой разительной перемене, произошедшей в этом человеке: на моих глазах добродушный великан превратился в разъяренного монстра, причем, без всякого волшебства. В общем-то, конечно, все логично: право на отдых и ночной сон в нашей семье имеет только Одвард, это он – мой спаситель и благодетель, а я – тварь неблагодарная, зажралась, и "качаю" тут свои права. Я не отрываясь смотрела в злые глаза мужа, в его, наполовину беззубый, рот и ждала, ждала, когда же иссякнет этот словесный понос. Увы, но я не могла оставаться так долго еще и бессловесной тварью.
Лицом к лицу, глаза в глаза, припечатывая каждое слово, я, уже с трудом сдерживая натиск адреналина и дрожь в голосе, стала обвинять его в полном игнорировании моей единственной просьбы – лечь спать. Почему только я всегда должна его понимать и принимать беззаговорочно все, что ниспошлет мне Его Величество Супруг? Почему мне только все бесконечно обещается и тут же все забывается? А мне остается только надеяться и ждать непонятно чего? Почему я стараюсь подстроиться под него, а он даже не пробует хоть в чем-то уступить мне? Я только жду, когда милый Прынц перестанет пердеть в кровате и машине, когда он станет убирать за собой посуду и крошки со стола, когда будет хоть иногда мыть посуду, когда будет сортировать мусор, когда перестанет кидать каждый вечер свои грязные носки в гостинной, когда он перестанет везде курить и бросать свой вонючий заслюненный снюс, когда он научится смывать за собой дерьмо в унитазе, которое мгновенно засыхает, если его сразу не смыть, когда перестанет так бриться и мыться, что вся щетина или грязное мыло попадает на стены, кран, раковину, унитаз и засыхает. А если я не целуюсь в засос с его родственниками, то это не значит, что я их ненавижу. Они сами не хотят даже разговаривать со мной – я же все-равно ничего не пойму. А то, что я разговариваю со своей подругой по телефону иногда полтора-два часа в неделю, то это значит, что я – лесбиянка? А кто тогда ты сам, если говоришь по мобильнику со своими друзьями, как минимум, десять часов в сутки? И еще, какая уважающая себя проститутка будет мыть номера в отеле?
Поединок закончился. Как говорится, "встреча прошла на высшем уровне и, после непродолжительных дебатов, стороны" не пришли к любви и согласию. Короче, каждый остался при своем. Буркнув что-то в мою сторону, Одвард демонстративно отвернулся и пошел к компьютеру. Теперь я могла спокойно складывать вещи и идти на все четыре стороны. Ну, вот и поговорили по душам. Я для него, наверное, "мелочь пузатая", и вдруг, чего-то требую, претензии предъявляю, человеком себя считаю и хочу, чтобы с этим считались другие.