– А что произошло? Ты женился? Но это же прекрасно! Твоя жена мне очень понравилась, я вас поздравила и от чистого сердца пожелала счастья. В общем, все очень хо-ро-шо! Так что и говорить больше не о чем. А о моей жизни ты все знаешь. Анечка тебе регулярно писала…
– И если бы ты знала, как я ей благодарен за это! Ты-то себя не утруждала звонками и письмами.
– Почему? Я тебе написала…
– Ах да, конечно! Да еще какое письмо! Это, наверно, лучшее, что я читал в жанре грустно-нежной лирики. Ты давно переросла детские стишки. Я тебе об этом много раз говорил. Почему ты не пишешь, Викусь? Поверь, у тебя все для этого есть. Ты могла бы писать лиричные истории, чуть печальные, но красивые. Изящная женская проза. Имела бы успех.
– Это, надо полагать, тонкая ирония эстета? – Вика внимательно посмотрела ему в глаза. Глаза печальные.
– Нет, что ты, Викусь! Я серьезно. А что касается твоего письма… Если бы я не знал тебя так хорошо, то был бы счастлив, читая его. Ты для меня – открытая книга, Викусь. Но любимая книга, которую я готов перечитывать снова и снова. И я сразу понял цель этого письма, ты хотела сообщить, что не приедешь в назначенное нами время Икс.
– Тобой назначенное, а не нами! – перебила она.
– Неважно. Ты хотела мягко, грустно, нежно передвинуть это Икс на неопределенный срок. Ты написала чудесное письмо! Но самое главное, то, что меня волновало больше всего, прозвучало так, между прочим… Может быть, скорей всего, когда-нибудь. И эти несколько строчек терялись среди нежности, которой было наполнено письмо. Да еще прелестное стихотворение. Надеюсь, ты написала его сама? Мне еще никогда не посвящали стихов. Не Ахматова, конечно, но это было очень трогательно! Было бы. Если бы я не видел тебя насквозь! Твоя игра, бесконечная игра. Когда ты говоришь правду? Когда разыгрываешь сценку? Глупо, конечно, но эти игры не оставляют меня равнодушным, заставляя снова и снова идти за тобой, как дурачок за дудочкой. Дудочка играет так чисто, так нежно, а дурачок, открыв рот, бежит следом.
– Уже не бежит, отбегался! – рассмеялась Вика. – И зачем ты мне все это рассказываешь, Алик? Кого это сейчас волнует? Какие письма, какие стихи, игры? Забудь. Все прошло. И что ты здесь сидишь? Мы поздоровались, пообщались… Чего ты пришел? У тебя там жена одна… Ты же хорошо воспитан, Алик? Что ты торчишь возле меня? Это уже неприлично! У нас тут девичник…
– Да не могу я уйти, Викусь.
– Это почему же? Что, клеем стул намазали?
Алик рассмеялся.
Эй!
Спасайтесь поскорей -
Убежал из кухни клей! […]
Вот какой-то мрачный тип
К милой девушке прилип.
– Не могу я уйти, не знаю, почему. Давай выпьем, Викусь! У тебя день рождения был недавно. Давай за тебя выпьем, за наш юбилей… восемь лет прошло…
– Нет больше никаких юбилеев, Алик. Не надо ничего ворошить, – Вика взяла бокал и задумчиво оглядела стол. Она уже давно ловила тревожные взгляды Томки. Но подруги переговаривались между собой, как бы не замечая Алика и Вику. Легкое, праздничное настроение исчезло. Появилась злорадная мысль, что Ларочка сидит там одна, а муж ее вот он, рядом. Несет всякую чушь и смотрит печально. А ее опять осудят. Никита, небось, от злости вилку сгрыз. А при чем она? Она его не звала!
И как будто в подтверждение ее мыслей, Алик с горечью сказал:
– Все было хорошо. Зачем ты только приехала? Мучить меня?
– Послушай, милый, в чем ты меня обвиняешь? – возмутилась Вика. – Ты сам все решил, мне слова не сказал, не позвонил, не объяснил. Что же ты теперь тут страдаешь? Над моим письмом издевался, а я его писала искренне… ты назло мне, из какого-то дурацкого принципа вдруг взял и метнулся в Дубай, чтобы я звонила, искала, переживала. Где он, мой любимый, куда исчез? Ах, как же это он один-одинешенек в свой день рождения где-то грустит? А он и не думал грустить. Быстро сориентировался на местности, узрел Ларочку и – полный вперед. И, о чудо! Из тривиального курортного приключения выросло большое, светлое чувство! Ну, так я рада за тебя! Какие ко мне еще претензии?
– Все было совсем не так.
– А меня не интересует, как было. Оставь себе, – отрезала Вика и, окликнув Томку, стала обсуждать вчерашнюю аналитическую передачу, которую вел подругин муж. Заговорили о скандальных передачах по телевидению, о какой-то статье, героиней которой была известная певица. Вика включилась в разговор и не обращала на Алика никакого внимания. Но он сидел и уходить явно не собирался. Кто-то спросил о нашумевшей выставке вернувшегося из эмиграции художника, и Алик охотно рассказал. Слушать его было интересно. Вике на минуту показалось, что ничего не изменилось, ресторан, где она всех знала, за столом ее близкие друзья, рядом Алик. Но тут раздался голос Никиты.
– Ну, молодожен, давай по домам. Поздно уже.
Вика оглянулась. Они подошли втроем – Никита, Вероника и Лара. Вероничка оживленно заговорила с Томкой, а Лара стояла молча.
– Лар, поезжай домой, а я еще посижу. Возьми машину, я на такси доберусь. – Алик встал, вытащил из кармана ключи и вложил в руку жены. Потом обнял одной рукой и небрежно поцеловал в висок.
За столом возникло неловкое молчание. Вероника с укором посмотрела на Алика.
– Может быть, вместе поедем? – спокойно спросила Лара. – Ты хотел завтра пораньше в галерею ехать. Не забыл?
– Ну, это завтра. А ты езжай, малышка, я скоро буду.
Вика ждала какой-нибудь ироничной реплики Никиты, но он молчал. Вика посмотрела на него, в маленьких голубых глазах пряталась усмешка, впрочем, вполне дружелюбная. Казалось, еще немного и Никита хитро подмигнет ей. "Может, он Ларису недолюбливает? – подумала Вика. – А она хорошо держится. Молодец!"
Жена Алика снисходительно улыбнулась, поцеловала его и попрощалась с сидящими за столом. Они ушли.
– Послушай, Алик, как-то некрасиво получилось, – недовольно начала Томка. – Ларка хорошая девка, зря ты так. Зачем?
– Томочка, звезда ты наша! Все нормально. Я сам разберусь, ладно? – весело отозвался Алик.
Он вообще оживился, повеселел, заказал еще шампанского, шутил, ухаживал за девушками. Неловкость исчезла, Алика знали и любили, а Лара человек новый, вот пусть сами и разбираются. Просидели до закрытия. Первой уехала Томка, ей нужно было в Останкино за Володей. Потом потихоньку стали разъезжаться подружки. Когда они остались вдвоем, подошла администратор.
– Алик, давай закругляться, дорогой. Я понимаю, вы с Викой давно не виделись, но час ночи уже…
– Все, все, Карин, уходим. Давай счет.
– Да за все уже Вика заплатила. Осталось за последнее шампанское, три бутылки. Вот. – Она протянула счет. Алик расплатился, Карина, как всегда, заахала, благодаря за щедрые чаевые.
– А когда ты успела рассчитаться? Ты вроде никуда не отходила? – спросил он Вику, спускаясь по лестнице.
– Томку попросила, когда она уходила. Мой девичник, я приглашала, я и заплатила.
– Ну и напрасно. Тебя же мама хорошо воспитала. Женщина платить не должна, когда рядом с ней мужчина. Это – дурной тон.
– Мой мужчина остался в Нью-Йорке. В Москве я – одинокая и самостоятельная женщина.
– А я рядом весь вечер торчал – это не в счет? То есть я даже не мужчина?
– Прекрати, Алик, смешно! Все ты понимаешь. Вот когда твоя жена пригласит подруг, то ты и плати. А за чужих жен платить не надо.
Они вышли на улицу и подошли к Викиной машине. Она остановилась.
– Все, Алик, пришли. Я поеду. Рада была тебя повидать.
– Подожди, Викусь, куда поедешь? Нам даже поговорить не удалось там. А сейчас остались одни, и ты вдруг уедешь? Мне столько тебе надо сказать! Давай хотя бы посидим в машине, поговорим…
– Ой, да о чем говорить? Ночь на дворе, я домой хочу, устала…
– Пожалуйста, Викуся, не уезжай. Посидим еще немного, мне надо спросить тебя…
– Ну ладно, садись, – вздохнула Вика, нажав на пульт сигнализации.
Сидели молча, Вика опять вздохнула.
– Ну что ты хотел мне сказать?
– Викусь, а ты правда написала то письмо искренне?
– Да. Мне действительно временами было очень тоскливо без тебя. В тишине, без суеты, когда я оставалась дома одна. Вот тогда не хватало тебя, наших разговоров… – она засмеялась и добавила: – Бессмысленных разговоров.
– Ты знаешь, Викусь, наверно, это глупо, сейчас-то понимаю, что глупо, но тогда, весной, я твердо решил, что нужно завязывать. Устал от тебя. Поставил условие – полгода, до десятого декабря. Знал, что ты не приедешь… И уговаривал себя, что так даже лучше. Ну не приедешь, и хорошо, я свободен. Начну новую жизнь, свет клином на тебе не сошелся. Сам себя успокаивал и ждал, а вдруг приедет? Бросит все и приедет ко мне. Вдруг там, далеко, поймет, что я ей нужен, что она любит меня… Ты даже не звонила, а я надеялся, что приедешь. Обещала написать и не писала. Потом получил это письмо… Такое нежное, грустное, милое, трогательное – такое похожее на тебя. Когда читал, как будто твой голос слышал и видел твое лицо. Но не поверил ни одному слову. Знал, что каждое слово придумано, чтобы подсластить пилюлю – не приедешь, даже не собираешься. Что бы любой на моем месте сделал, а, Викусь? – Он посмотрел на нее, и она пожала плечами. – Да порвал бы в клочки и думать забыл. А я – нет. Читал, перечитывал, как будто тайный смысл хотел найти. И это наивное стихотворение все повторял и повторял про себя, как ключ к разгадке. – Он засмеялся. – Но в интуиции тебе не откажешь – все чувствуешь, даже на расстоянии. – И он медленно, тихо прочел:
Задернуты шторы, вечер настал,
Меня ты давно уже ждать перестал.
Винить не могу – мой любимый устал.
– И вот это еще… в конце: