– При чем здесь советы, дружба какая-то… Я тебе рассказываю, потому что мы близкие люди и тебе не должно быть безразлично… – Вика запнулась, увидев в глазах Алика знакомый злой блеск, не предвещавший ничего хорошего.
Она, как последняя дура, угодила в ловушку. "А могла промолчать, и ничего бы не было", – мелькнуло в голове.
– То есть мы с тобой – близкие люди? – с иронией спросил Алик. – Ну и насколько мы близки? Я тебе не брат, не дальний родственник и уж точно не друг, вроде душки-Лерика или твоего малахольного Сережи. Так кто я для тебя, Викусь?
– Я думала, мы любим друг друга и тебе не все равно…
– Замечательно! – перебил ее Алик. – Это "мы" я, конечно, ставлю под сомнение, но не буду сейчас придираться. Давай исходить из того, что мы любим друг друга. И как давно мы любим друг друга?
– Что ты хочешь доказать мне, Алик? Да, мы давно вместе. Да, нужно что-то изменить. Но я не знаю или не могу, или у меня не получается, чтобы всем было хорошо. Почему ты всегда меня во всем обвиняешь?
– Успокойся, Вика. Я тебя еще ни в чем не обвинял. Спокойно выслушал все. Да, мы давно вместе и любим друг друга. Ни много ни мало, а скоро семь лет. Я спросил, кто я для тебя? Давай попробуем разобраться. Вначале я был твоим любовником, и ты изменяла Стасу со мной. Это длилось, возможно, год. Обычный треугольник. Я тогда не строил никаких планов на будущее. Просто хотел быть с тобой. Страсть, ревность, любовь до ненависти, восхищение… В полном смысле готов был целовать следы твоих ног. Иногда злость, так бы и придушил! Иногда хотелось заплакать от нежности к моей мучительнице. И счастлив был, не задумываясь, лишь бы ты была рядом! Но потом все изменилось. Большую часть года мы проводили вместе. Каждый день, каждый вечер. Мы вместе обедали, ужинали, обсуждали свои дела, проблемы, планы. Мы спали в одной постели. Мы ездили отдыхать, мы вместе развлекались и воспитывали детей. Твои дети, Вика, проводили со мной гораздо больше времени, чем с родным отцом. Своих у меня нет, поэтому не с чем сравнивать, но я люблю девчонок, как своих. Я люблю их так же, как тебя. Да, признаю, Иришку меньше, чем вас двоих. Виноват. Но с ней я занимаюсь больше, чем с Анютой. О ней я думаю и строю свои отношения гораздо серьезней и ответственней. Ирка – непростой ребенок. И я вижу, как она изменилась в лучшую сторону. Ей, конечно, далеко до Анюты, да она никогда и не сможет стать такой, но Ирка стала спокойнее и терпимей. Ты можешь возразить, что она просто выросла. Может быть. Но все же думаю, что многое произошло благодаря моим усилиям. Я привил твоим детям любовь к музыке, я ходил с ними в театр, музей, читал им хорошие книги и развлекал их, когда они болели. Я никогда не покупал им подарков просто так, лишь бы подороже. Нет, я всегда исходил из их вкусов, интересов, увлечений. Любовники, Вика, всем этим не интересуются. Я подружился с твоими родителями, а это было непросто. Тетя Ната и даже Люба для меня близкие люди. Потому что это твои родные и близкие. Я никак не попадаю в категорию любовника. Я твой муж. Невенчаный, тайный, но муж. И вот ты мне рассказываешь, что родной отец твоих детей, гениальный ученый, живший десять лет своей жизнью, вдруг понял? Дошло, наконец! Озарило его! Самое важное и ценное в жизни не его гениальные открытия, а жена и дети! И он развил бурную деятельность. Меняет университет, город, все планы ради своей семьи. Он вспомнил, что у него есть семья! И он готов посвятить им все свое время. Для этого он забирает их в Нью-Йорк. Мою Вику и моих девочек! И ты мне, фактически своему мужу, рассказываешь об этих планах и спрашиваешь, как мне эта идейка? У тебя с головой-то как? В детстве не падала? Мало того, что несешь полный бред, так ты еще не хочешь, чтобы я оставался безразличным к этим бредням.
– Все совсем не так, Алик. Ты, как всегда, преувеличиваешь, чтобы я еще раз почувствовала свою вину. Я не оправдываюсь. Возможно, я нерешительная и слабая, боюсь причинить боль кому-нибудь, но я действительно люблю тебя и ужасно благодарна за все.
– "Ужасно благодарна". О Боже! И это писательница! Но не в этом суть. А насчет "причинять боль", так я знаю по крайней мере одного человека, с которым ты особо не церемонишься. И не задумываешься – причиняешь ты ему боль или нет. И за семь лет ты достигла в этом совершенства.
– Алик, милый, ну зачем ты так? Уж тебе-то точно я не хочу делать больно. Прости, если это случалось. Я не нарочно. А что касается переезда в Нью-Йорк, то все совершенно не так. Это пока только разговоры. Просто мы обсуждали такой вариант. У меня и в мыслях нет поселиться там навсегда. Да и когда это еще будет! Через год. За год столько может измениться. Даже если мы поедем, то не думаю, что надолго. Получим гринкарту и назад. Или я вернусь, а девочки год там проучатся. Посмотрим, что из этого выйдет. Да придумаю я что-нибудь!
– Ты уникум, Вика, просто уникум. Вот меня угораздило! Сама-то веришь в то, что говоришь? А ты знаешь, что такое гринкарта? Уверен, что даже не поинтересовалась. А Стас твой прекрасно знает, поэтому и сидел в Америке больше, чем полгода в году. Сейчас уж, наверное, паспорт может получить. А ты, моя девочка, получив эту гринкарту, должна будешь полгода без выезда проводить в Америке. И так пять лет. А если уедешь на год, то гринкарта твоя пропадает. Вот так, для сведения.
– Подожди, Алик, но можно что-нибудь придумать, если оставаться там по полгода. А может, ты приедешь? А что, откроете филиал галереи в Нью-Йорке. Сейчас на русское искусство бум. Ты там, Никита здесь, я буду тебе помогать. Будем ездить туда-сюда. Выставки устраивать. Знаешь, как там можно раскрутиться с картинами!
Она говорила и видела, как меняется лицо Алика – губы плотно сжаты, взгляд холодный, даже слегка презрительный. "Да что я такого сказала? Что он так смотрит?" – подумала Вика и замолчала.
– Я думал, ты умнее. Или меня за полного идиота держишь? Ты хоть сама понимаешь, что говоришь?
– A что я такого сказала?
– Вика, ты действительно думаешь, что ты такая необыкновенная и распрекрасная? Думаешь, ты единственная женщина на земле, обладающая столь многими достоинствами, что и равных тебе нет? Ты сама понимаешь, что говоришь? Это даже не безнравственно, а просто отвратительно. Предлагать мне переехать с тобой, ежедневно обманывать твоего мужа, продолжать это представление! Ты действительно уверена, что я, как ручная обезьяна, буду прыгать рядом, пока тебе это не надоест? Я знал, что у тебя невысокие моральные устои, меня это даже иногда забавляло, но не до такой же степени! Ну, какие-то нормы существуют!
Вика слушала его и не понимала, за что? Она не вкладывала никакого смысла в свои слова, просто говорила, чтобы отвлечь Алика от больной темы, внушить, что она, Вика, никуда от него не денется, будет рядом. Хотела как-то смягчить саму мысль о неизбежной разлуке. Зачем он с таким презрением? Ей стало так обидно, что защипало в глазах от подступивших слез.
– За что ты так, Алик? Я ничего плохого не хотела. Я думала тебя как-то отвлечь. Чтобы ты знал, что я всегда… Я всегда, – слезы душили Вику, слова застревали в горле. Она видела тревожный взгляд Алика и не могла больше сдержать слез. Они текли по щекам, а она все хотела объяснить ему, что она не такая ужасная. – Я хотела давно, я знаю, это плохо, конечно, понимаю, но ничего не могу поделать. Я же люблю тебя… не получается никак. Ну что я могу? Мы же пытались много раз… и ты, и я… хотели расстаться… потом опять, все сначала… Невозможно. Не знаю. Я совсем запуталась. Все что-то хотят от меня, а я не знаю, как мне… как мне… ну чтобы всем хорошо… Не получается… Разве я виновата? Я же как лучше. А ты говоришь… говоришь, что я… ужас какая. Зачем?
Руки Алика обнимали ее, она уткнулась головой в его плечо. Когда он успел сесть рядом? Но сразу стало легче. А он гладил ее по голове и приговаривал:
– Ну, все, все. Успокойся, маленькая моя. Бедная моя, бедная! Девочка моя. Ну не плачь, не плачь, хватит. Прости, Викусенька. Ну не надо. Я дурак, просто идиот. Это от ревности, от злости. Прости меня, солнышко мое, моя радость. Вот я, идиот, девочку мою обидел! Ну, пожалуйста, Викуль, не плачь, у меня сердце разрывается! Ты хорошая, ты лучше всех. Все обижают мою девочку, мою хорошую, самую любимую…
Как будто когтистая лапа, сжимающая ей сердце, разжалась. Стало так тепло, уютно, слезы высохли. Вика подняла голову и посмотрела на Алика. Увидела глаза, чуть насмешливые, но полные любви. И улыбнулась ему. И тут вдруг в голове прозвучал Томкин голос: "Да куда он от нас, лицедеек, денется!" Вика вздрогнула, неужели она притворялась? Нет, она плакала по-настоящему, без всякого актерства.
– Что ты, Викусь? – тревожно спросил Алик, заметив, как она вздрогнула. – Все хорошо, малыш. Не будем больше, да? Хочешь, уедем куда-нибудь? В Питер? Побродим там пару дней. Можно сегодня вечером рвануть… А, Викусь?
– Не получится, завтра с мамой поедем на Песчаную в бабушкину квартиру. Она хочет посмотреть, что там взять на память, а что отдать. Потом на дачу, будем тетю Нату уговаривать в город переезжать.
– А девочки где будут после школы?
– У родителей. Пообедают и будут заниматься с папой.
– Хочешь, я возьму их погулять в парк, если погода такая же будет? Соскучился без них.
– Ну, если у тебя время есть. Созвонись тогда с папой или с Любой. А вечером ко мне привезешь, я часам к шести уже вернусь. Ужин приготовлю, посидим дома.
– Давай, Викусь, а мы по дороге в "Глазурь" заедем, возьмем пирожных к чаю. Вечером музыкой позанимаемся. Наверно, все лето к роялю не подходили?
Вика посмотрела на Алика и улыбнулась. Господи, какой он хороший. Зачем им ссориться? Что она без него будет делать? Погладила Алика по щеке и спросила:
– Тебе в галерею нужно возвращаться? Может, поедем на Бронную?