- Так где же мы находимся, черт побери?! - Никита терял самообладание. - Что же это за места такие дикие?
- Почему дикие? - и Амелька снова назвал ряд поселков, которых не было на карте.
Никита еще с полчаса допрашивал старого вогула, пока наконец не понял, что в картах отсутствует некий участок. Было такое впечатление, что в этом самом месте, где они сейчас находятся, кто-то раздвинул Урал, заполнив образовавшуюся нишу тайгой, реками и озерами. Раздвинул, а нанести на карту забыл или не захотел. Никита никак не мог прийти в себя. Он снова и снова расспрашивал Амельку, но того словно заклинило.
Если старый вогул сильно захмелел и начал что-то не то нудно напевать, не то протяжно рассказывать, не видя Никиты, то Гердов был трезв как стеклышко. Он чувствовал себя на затерянном острове, о существовании которого не знает никто. Все больше и больше им овладевало странное и восторженное чувство, похожее на чувство первооткрывателя, точно он стоит у истоков величайшего открытия, будь то земля или планета.
- Слышь, Амелька, - Никита тронул за плечо вогула, - а как туда, за эту гору, попасть? - он будто забыл, что недавно спрашивал старика об этом и получил отрицательный ответ. Но алкоголь расслабил Амельку, развязал ему язык, притупил страхи и строгости, открыл запреты. Он встрепенулся, уставился на своего гостя мутными глазами и, растянув рот в блаженной улыбке, ответил:
- Войкан-аги знает туда дорогу.
- Войкан-аги? - удивленно приподнял брови Никита.
Амелька вскинул брови и медленно пояснил: - Белая девка! Она вся белая. У нее сахи из белых шкур, и олени в упряжке белые. И руки белые. А вот лица никто не видел. Она платок напустит и с маху к Степке Паланзееву за мешками.
- За какими мешками?
- Как за какими? Ну, там с мукой да с мануфактурой.
- А как мне ее найти?! - Никита едва сидел на лавке.
- По последнему снегу и приедет, однако.
- Куда?! - Никита чуть не кричал.
- В Карыс, - Амелька опять посмотрел на гостя, как на сумасшедшего, который не знает даже поселка Карыс.
С самого утра под угрюмые взгляды Амельки Никита начал собираться. Лишнюю пару лыж вогула он дооборудовал надежными креплениями по своей ноге. Из кусков ровдуги сшил бахилы, которые тут же натянул на ботинки, пришил лишнюю лямку к сумке так, чтобы не мешала при ходьбе. Уложил карты и документы.
Амелька был расстроен. Он не находил себе места, корил себя почем зря, что давеча пьяным проболтался про Войкан-аги, которая приезжает из-за гор от самих духов. Это была тайна поселка. Никто и никогда ею не интересовался, вернее, в ее сторону боялись даже смотреть, торопливо отворачивались, когда она, точно ветер, неслась на высокой нарте, запряженной в четыре великолепных белоснежных хора - оленей-быков.
И еще Амельке было жаль отпускать этого славного паренька, с которым было гораздо веселее и совсем не обременительно. Еды хватало, спать было на чем, дров... так весна на подходе. Конечно, он мечтал еще и поохотиться с ним. Одного-двух семилапых завалить, жир да желчь на исходе.
Войкан-аги
Никита шагал по заваленной снегом, промороженной до основания речушке. Амелька подробно описал путь до поселка. Все было неплохо, кроме одежды. Вогул настоял, чтобы он надел совик - шубу из оленей шкуры мехом наружу, которую носят поверх малицы в сильные морозы. Другой зимней одежды, что подошла бы Никите по размеру, у Амельки не нашлось.
Если не считать совика, который стеснял движения и был тяжеловат, то все было неплохо. А между тем дорога-русло была удивительной. Никита словно попал в сказку. С обеих сторон с явным недоумением на него смотрели огромные кедры. Они тихо перешептывались между собой, красноречиво жестикулировали ветвями, снисходительно и с упреком покачивали головами. Русло речушки то сужалось, скалясь своими каменистыми берегами, то вдруг расширялось, и тайга немного отступала.
Лес был сплошь хвойным, густым, темным и от этого немного жутковатым. Таких больших деревьев Никита еще не видел, хотя побывал во многих местах Урала. Здесь была какая-то особенная атмосфера. Ему все время казалось, что за ним одновременно следят, по меньшей мере, с десяток пар глаз. Все русло было исполосовано следами. Снег давно не выпадал, поэтому наряду со свежими следами зверей и птиц сохранились давнишние. Никита слабо во всем этом разбирался, он просто шел и ахал
Становилось теплее, и Никита стал слегка поругивать Амельку, что тот навязал ему эту шубу. На одном из открытых участков под Никитой неожиданно с уханьем просел снег. Звук было слабым, жалобным, точно снег прощался с зимой и морозами. Эти жалобные выдохи с прогревом воздуха участились. Снег становился липким, однако лыжи, подбитые камусом - лосинными шкурками, снятыми с голени животного, продолжали скользить удивительно легко. А вот шуба стала мешать. Никита слегка вспотел и стал чаще останавливаться. К вечеру стало подмораживать. Никита выбрал место для ночлега, утрамбовал снег, навалил лапника и, соорудив нодью, закутался в совик. Вот теперь, лежа в тепле, он уже добрыми словами вспоминал Амельку.
На третий день Никита вышел к поселку Карыс, что означало "высокий". Речушка, по которой он шел, к тому времени стала значительно шире, а перед самым поселком впадала в еще более широкую реку. Судя по хребтинам перевернутых лодок на берегу, эта река была судоходной. На берегу Никита насчитал с десяток черных изб, разбросанных в беспорядке до самого леса. И лишь одна большая и широченная изба стояла на другом берегу.
Первыми Никиту встретили поселковые собаки, которые со всех сторон кинулись на нежданного гостя, полаивая не зло, а как бы для приличия. Потом высыпала ребятня и с изумлением уставилась на обросшего рыжей бородой человека в совике и бахилах. Кроме собак и детишек, которые боязливо жались к своим домам, никто не вышел, хотя почти у каждой избы стояли оленьи упряжки.
Никита прошел во второй от реки дом, где жил сводный брат Амельки Тимофей. Никиту поразили избы лесных вогулов. Их фундаментами служили пни деревьев, а длина бревен была разной, отчего углы домов казались "лохматыми". Торцы бревен были не отпиленные, а отрубленные топором.
Тимофей встретил Никиту хоть и сдержано, но довольно приветливо. Жил он один. На вид ему было, как и Амельке, под шестьдесят, и они здорово походили друг на друга - оба низкорослые, узкоплечие и удивительно энергичные для своих лет. Услышав, что Никита пришел от Амельки и принес от него шкурки для Паланзеева в расчет за продукты, боеприпасы и рыболовецкие снасти, которыми тот снабжал все окрестные села, Тимофей быстро накрыл стол. После того как Никита плотно поел, хозяин расположился напротив и приготовился слушать гостя.
Когда Никита дошел до главной цели визита, Тимофей приуныл.
- Скоро, однако, Войкан-аги появится. Завтра снег совсем будет серым, - таков был ответ Тимохи. Да еще показал избу Степана Паланзеева, ту, что стояла на другом берегу реки. Больше Никита, сколько ни допытывался, ничего не узнал. Но и этого было вполне достаточно, чтобы подождать "белую девку" и поговорить с ней о посещении священной горы и поиске останков людей после авиакатастрофы.
...Войкан-аги появилась внезапно. Белая упряжка, точно снежный вихрь, пронеслась вдоль поселочка, перелетела через застывшую реку и замерла у паланзеевской избы.
Никита надел лыжи и, схватив в охапку сумку, со всех ног пустился к реке. Но как он ни спешил - не успел. Поднимаясь на противоположный берег, Никита растерялся, увидев, как из избы Степана Паланзеева вышла, судя по легким шагам и плавным движениям, девушка, которая, быстро отвязав первого оленя, взяла в руки хорей - длинный тонкий шест, с девичьим изяществом присела на нарту и таким же снежным вихрем рванула в обратный путь. Никита успел лишь рассмотреть ее безупречно белую шубу-сахи да алый платок, повязанный по-вогульски. И все. Он не успел перевести дыхание, как белые олени вынесли девушку на другой берег, и под лай собак она тут же скрылась в лесу. "Вот те на!" - только и смог выговорить вслух Никита и в отчаянии сел прямо на подтаявший снег. Когда штаны промокли, он поднялся и медленно пошел к паланзеевской избе.
Его встретили неприветливо. На крыльцо вышел угрюмый, темный лицом вогул лет пятидесяти.
- Че тебе, парень?
- Я принес шкурки... от Амельки, - проговорил Никита и полез в сумку. Достав легонький, но пухлый мешок, протянул его Степану.
Тот прямо на крыльце развязал его и перевернул. На грязный и затоптанный дощатый настил живыми зверьками скользнули собольки и куницы, беленькой молнией сверкнул горностай, серенькими клубками вывалились белки.
Степан присел, взял одну из шкурок, вывернул, точно чулок, и стал внимательно разглядывать мездру. Затем проверил вторую шкурку, третью, пока не просмотрел все. Двух белок и соболька он забраковал и вернул Никите.
- Ладно, скажи Амельке, что он погасил долг, - после чего повернулся и, не прощаясь, скрылся за дверью.
Никита только руками развел.
Через полчаса он уже шел по следу девичьей упряжки. След был широким и неглубоким, что говорило об устойчивости и легкости нарты, а стало быть, быстроте. Никита шел ровно, не спеша, но и не расслабляясь.
Если раньше дорога к поселку шла все время под уклон, то теперь, наоборот, - на подъем. К вечеру Никита так выдохся, что сил едва хватило приготовиться к ночлегу. Торопясь за белой нартой, он совсем забыл прихватить что-нибудь из еды и теперь засыпал голодным. Перед тем как уснуть, а может уже во сне, по другую сторону костра он вдруг увидел силуэт девушки в белой сахи. Странным было то, что он не успел разглядеть лица девушки, но в том, что она улыбалась, Никита мог поклясться.