Эта невыразительная гора запомнилась Амельке с детства. Провожая летний день, он замечал, что солнце почти всегда пряталось за эту длинную скальную гряду. Мальчик думал, что там оно и ночует. Был убежден, что там всегда лето, что там живут иные люди, добрые и счастливые. Амелькина анэква - бабушка рассказывала длинными зимними вечерами, что когда-то очень давно манси жили на другой стороне Камня, то есть как раз там, куда заходит ночевать солнце. Они жили на большой реке Печоре. Потом перебрались сюда. С тех пор Амелька смотрел на закатную сторону с особым почтением и поклонением. Там священные земли их рода.
Уже хорошо стали различаться скальные громады, отдельные камни, сверху покрытые снежными шапками, а по бокам желто-зеленым лишайником.
Амелька не сразу заметил, что с каких-то пор он шел один, без собак. Оглянулся. Обе собаки сидели шагах в пятидесяти и не спускали с него глаз. Он позвал. Они привстали, но ни та, ни другая так с места и не тронулись. "Чувствуют святость земли!" - подумал Амелька и решил идти дальше, тем более что место открытое, все видно и без собак. Однако сколько он ни шел, скала не приближалась. Амелька опять оглянулся - собаки лежали на снегу, по-прежнему не спуская с хозяина глаз и навострив уши. Что-то не так, однако, - подумал охотник и решил пройти еще три раза по сто шагов, проверить, точно ли он не продвигается вперед, или ему только кажется. Отсчитав задуманное количество шагов, так и не приблизившись к скале, Амелька равнодушно развернулся. Ну что ж, значит, Нер-ойка решил не пускать его на священные места. Видимо, сам во всем разберется. И он легко побежал обратно.
Проснувшись среди ночи, Никита почувствовал страшную слабость. Не было сил даже пошевелить пальцами. Он лежал, уперев взгляд в черный потолок, и с трудом дышал. Слева послышалось шарканье шагов, хруст лучин, и наконец по закопченному потолку в невообразимом хаосе забегали желтоватые зайчики. Чувал зажил своей обычной жизнью. Однако Никита не мог повернуть голову, чтобы понаблюдать за Амелькой, который сходил за снегом и теперь ставил на огонь чайник.
- Ты много кричал во сне, - наконец проговорил старый вогул, подсаживаясь к Никите. - Чай будем пить с травками, уснешь, кричать не будешь.
- Не хочу, - с трудом разомкнув губы, проговорил Никита.
- Надо, однако, терпи, - веско заключил Амелька и пошел заваривать чай.
И действительно, сделав несколько глотков, Никита почувствовал себя лучше.
- У тебя что-то внутри надорвалось, - прихлебывая кипяток, задумчиво проговорил Амелька. - Что-то там, - он показал на свою грудь.
- Я ничего не чувствую, голова моя, а тело чужое, - ответил Никита.
- Надо много лежать, может, до весны.
- Меня потеряют, - вздрогнул Никита.
- Потеряют, а потом найдут, - мудро изрек старый вогул.
И побежали, замелькали один за другим похожие друг на дружку дни. Медленно возвращалось Никите его тело. Сначала появилось жжение в груди. Потом жар распространился по всему телу, точно внутри него горел огонь. Затем все перешло в озноб. Никиту крепко затрясло, точно из него вытрясали душу. Так трясло, что зуб на зуб не попадал.
Все это время Амелька поил его чем-то горьким, терпким, вязким. Голое тело блестело от медвежьего жира, а ноздри выворачивало от невыносимого запаха.
Наконец внутри все затихло, и наступил долгожданный покой. Все это время Никита ничего не ел. Он осунулся и оброс. Когда он попробовал сесть, то его повело, и Никита неожиданно оказался на холодном земляном полу. А когда в первый раз вышел из избушки, то задохнулся от свежего воздуха, в котором уже чувствовалась весна.
- Сколько я пролежал? - задал он вопрос вогулу.
- Долго, однако, - ответил тот уклончиво.
- А месяц сейчас какой? - не унимался Никита.
- Вороний день давно прошел. Тепло скоро будет, - опять уклонился от ответа Амелька.
"Ну ладно, - успокаивал себя Никита, - какая разница, все равно меня давно похоронили. Бабушку жалко".
Никита стал вставать и выходить на все еще морозный воздух. Он садился на высокую нарту и, подставив лицо солнцу, сидел и ни о чем не думал. Дней через десять он настолько окреп, что стал помогать Амельке по хозяйству. Хотя особых работ и не было, так, дрова да выделка шкурок, которые старый охотник все носил и носил из леса.
Может, Никита так и не вспомнил бы о своих приключениях, если бы однажды вогул не приволок его сумку.
- Твое? - равнодушно спросил Амелька и поставил ее на лавку.
- Не знаю... - Никита даже растерялся. Глядел на знакомую вещь, и к нему медленно возвращалась память, а с ней странное чувство то ли тревоги, то ли раздражения. Быстро пробежали памятные мгновения, связанные с сумкой. Вот он ее укладывает, а вот она нещадно бьет его при болтанке в "кукурузнике", и наконец память обрывается с нарастанием свиста. Да, она оставалась в самолете до самой катастрофы. Все вспомнил Никита и зажал ладонями уши. Свист налетел как пуля. Налетел и ударил по ушам, выбив из глаз слезы.
- У-уф! - он потряс головой. - Все, все, больше не буду! - проговорил он, точно обращался к вогулу.
- Она там, на склоне, оттаяла, - добавил Амелька.
Никита часто-часто закивал головой, боясь к ней прикоснуться.
- Может, это не твое? - видя недоумение на лице гостя, проговорил вогул.
- Мое, мое, - с болью выдавил из себя Никита. Он сел рядом с сумкой и медленно расстегнул молнию. Странно, но состояние содержимого было почти в идеальном состоянии, словно все вещи в нее только что положили. Никита стал рыться, доставая то одну вещь, то другую, вспоминая бабушку, дом, дорогу и Бабкина с Тонькой. Документы и деньги лежали нетронутыми.
- Это тебе, - Никита протянул Амельке бутылку "Столичной", которая была надежно завернута в толстенный свитер, - вишь, не разбилась, мерзавка.
Вогул взял бутылку, и глаза его сверкнули...
- И это тебе, - Никита протянул плитку шоколада, купленную еще в свердловском аэропорту. - И вообще, все это тебе, кроме документов и карт, - добавил облегченно Никита, вспомнив, кто его спас и выходил. Он положил пачки денег на черный, засаленный и изрезанный стол.
- Это что? Деньги, что ли, нынче такие? Зачем они мне в тайге? Это в городе надо. В городе можно много купить на них. Здесь нет. Здесь не купишь.
- Ничего, пригодятся. Детям отдашь, внукам, - Никита оставил себе лишь на обратный проезд.
Часом позже они сидели за столом и неторопливо разливали "Столичную", закусывая морожеными стружками медвежьего мяса.
Выпив, Никита еще отчетливее почувствовал тревогу. Что-что, а тревогу он научился чувствовать загодя. Но это была не столько тревога, сколько ощущение чего-то странного. Особого страха не было, скорее, наоборот. Защемит сердце, а потом сладко перевернется в груди и затихнет. А через несколько минут снова. И началось все это с сумки.
"Что же в ней такое? Или что с ней связано?" - прожевывая мясо, думал Никита.
- Ты вот скажи, - после того, как хмель вошел в голову, спросил Никита, - как мне отсюда выбраться?
- Зачем выбраться, живи пока. Совсем здоровым станешь, тогда и спрашивай.
Странно, но Никита и сам чувствовал, что скоро ему отсюда не выбраться. Не выбраться ни сегодня, ни завтра, ни через год, да и выберется ли он вообще отсюда?
И вдруг словно чем-то острым полоснуло Никиту: самолет... летчики, девушка и парень, что остались в кабине. Вдруг они, как и сумка, оттаяли! Надо найти их и похоронить. Сообщить куда надо!
- Нет там никого.
- Откуда ты знаешь?!
- Знаю, однако, - невозмутимо произнес Амелька и снова налил в кружки.
- Но они же были! - проговорил Никита и зажал уши.
- Я ходил, но... не дошел. А раз не дошел, значит, там никого нет. Эта гора самая священная у нас. На ней ничего не должно быть. Через эту гору даже птицы не летают. Я сколько раз замечал. На ней никогда не бывает следов. Нынче я сам убедился в этом.
- А что за ней? Ну, за этой горой?
- Не знаю, не бывал. А зачем мне туда? Зверь и здесь есть, только бей успевай.
- А мне туда надо! - Никита проговорил и почувствовал, как спало внутри напряжение, точно он признался в каком-то своем самом страшном грехе, облегчил душу.
- Тебе туда не попасть, однако.
- То есть как не попасть?
- Сколько туда людей ходило, никто не возвращался.
- А их искали?
- Кто искал, тоже не приходил обратно. Никто не возвращается.
- Чушь какая-то! - Никита вскочил и, достав из сумки карты, стал разворачивать. - Скажи-ка мне, Амелька, что за деревни здесь находятся, ну рядом с нами и с этой твоей горой загадочной?
- А какие здесь деревни? - задумался старый вогул. - Ну ближе всех Карыс, небольшое село, дней пять ходьбы будет село Пунк-патта, совсем мало изб.
- Нет здесь таких, - Никита вглядывался то в старинную карту отца, то в современную, где не только поселки, но даже и заброшенные избушки были указаны. - Погоди, погоди, а реки, какие здесь реки бегут, или озера? - волнуясь, спросил Никита.
- А какие здесь реки, озера, - снова начал в раздумье вогул. И опять огорошил Никиту, назвав несколько рек, которых не было на карте.
- Что за ерунда?! Мистика какая-то! Может, я не там смотрю? - Никита уже волновался. Он срастил две половинки старинной карты. - Слушай, Амелька, а ты слышал такое название - Хурумпауль?
- Почему нет? Слышал, там моя дочь живет.
- Ну?! Где это? - Никита почувствовал облегчение.
- Далеко, однако, будет, очень далеко отсюда, на север три недели идти надо.
- Ну, хорошо, а речку Волья и Талтма? - Никита напрягся.
- Слышать слышал, но не был, - невозмутимо ответил Амелька.