Андрей стукнул обухом по голому стволу, прислушался к басовому гулу, а потом несколькими ударами вырубил со стороны берега клин на две трети толщины. Как легко работается, как точны движения, когда она смотрит, и ведь само так получается! Дерево даже не качнулось, и Андрей стал осторожно подпиливать его навстречу клину: поводит ножовкой, толкнёт – не падает, добавим ещё, – пока не услышал треск рвущихся волокон. Ствол подался, рухнул; Андрей вмиг обрубил лишние сучья и распилил его пополам.
– Этого нам хватит до конца, – сказала Оля, – ещё и останется. Спасибо.
Андрей, связав ремнём два бревна, поднял их на плечо, взял в свободную руку инструменты. Оля, поддерживая концы, шла сзади и в завёрнутой футболке несла грибы – кроме маслят, был там и белый, и несколько желтоголовых сыроежек, и подберёзовик, который она, сорвав, лизнула снизу шляпки, чтобы проверить, не ложный ли.
– Я знаешь, какая была в детстве? – продолжала она. – Роста маленького, и одинаковая в высоту и ширину, такая крепышка.
– Не верится.
– Но вот была, фотографии покажу. На физкультуре могла весь урок бегать, не уставая. Все ноют: хватит, давайте посидим, одна Оля: нет! хочу ещё! Однажды к нам пришёл тренер по лёгкой атлетике, посмотрел и позвал меня заниматься. Так и закончилась музыка, я дома сказала: хочу бегать, бегать!.. И сначала моя дистанция была восемьсот метров, но там все сходятся на одну дорожку, а я была мелкая, злая, толкалась, ноги давила… Девчонки от меня плакали.
– И в это не могу поверить.
– Была-была, есть живые свидетели. И тогда меня перевели на четыреста, ни на что особо не надеясь. А я вдруг выросла… сто шестьдесят девять – это ведь не мало, да? и настоящая скорость появилась.
– Скорость – это врождённое, вроде голоса у певца?
– Наверное… Знаешь, очень похоже. Странно, что мне это в голову не приходило. И я доросла до камээса, чисто, без допингов. Могла и до мастера без них, нормативы уже делала, а дальше… не знаю. Вряд ли это возможно.
– Потому и не пошла дальше?
– Не только. Подруга моя Настя, тоже четыреста бегала, но с барьерами; мы жили с ней в одной комнате на соревнованиях и на сборах… Она у меня на глазах упала, зацепилась ногой за барьер. Ужас… Поставила мировой рекорд по прыжкам головой вперёд, и сотрясение мозга, и связки порвала в колене. И сразу стала никому не нужна, кроме семьи… ну, и меня. Тренер передавал приветы, подбадривал, но уже просто как знакомый. Обратно её никто не ждал. И вот тогда я задумалась: чем дальше заниматься? В конце десятого класса…
За разговором они дошли до костра, двуручной пилой распилили сосну на чурбаны; Андрей расколол их и сложил поленья под тентом, а три самых ровных отнёс к себе в палатку.
– Для Славы Брындина, – сказал он. – Друг у меня гитарный мастер. Может, ему сгодится на пружины.
– Что это такое?
– Ну, это тонкие рейки, – объяснил Андрей, глядя в её внимательные зелёные глаза. – Приклеиваются к деке изнутри. Если просунуть руку, нащупаешь.
– Для жёсткости?
– Да, и ещё делят деку на части, они резонируют по-своему и вместе создают обертона. У каждого мастера своя система, кто-то клеит веером, – Андрей выложил на костровище узор из щепочек, – вот так примерно; кто-то звездой, – он переменил рисунок.
– Надо же, целая наука. А так? – Оля соорудила из щепок улыбающуюся рожицу с угольками вместо глаз.
– Не видел, это твоё открытие, – сказал Андрей, чувствуя, что и его лицо принимает похожее выражение. А ладонь Оли, розовая, с испачканными пальцами и свежей царапиной у запястья, была совсем близко, протяни руку – и накроешь, но он чувствовал, что не время, между ними ещё остаётся стена, которую не сломать. Она сама растает: от разговоров на берегу, от будущего двухнедельного расставания, а пока не надо спешить.
– А ты пробовал делать гитары?
– Сам не делал, а Славе помогал. И понял, что мне лучше играть. – Андрей помедлил, ожидая, что она спросит, почему лучше играть, но не дождался и продолжил: – Когда вижу этот набор досок, уже хочу через пять минут натянуть струны и играть, а надо ещё строгать, клеить… Лишняя трата времени.
Оля кивнула с тихим смешком: "понимаю, сама такая же", – и спросила:
– А девушки делают гитары? У нас-то, как правило, всё в порядке с терпением.
– Одна училась у Матвеева, это их гуру, но, кажется, так и не доучилась. А больше не видел.
– Симпатичная? Андрей пожал плечами:
– Хиппи. Вся в фенечках, в индейской бахроме…
– А ты бы хотел быть хиппи? Андрей пожал плечами.
– Я бы хотела попробовать.
Оля составила щепки шалашом, поднесла полоску бересты, чиркнула зажигалкой. Огонь схватился, побежал вверх. Андрей подкормил его более крупными ветками и вспомнил: Оля всегда говорила, что костёр любит одни руки, никому не давала себе помогать и сама не вмешивалась даже советом, когда разжигал кто-то другой.
С берега пришла Светлана, мывшая там котёл, и рядом – Никита с перемазанным сажей лицом. Значит, тоже работал. Света сказала, что сама займётся обедом, и отправила Олю с Андреем на пляж. И там, по плечи заходя в озеро или сидя рядом на песке, они продолжали разговор – с того дня как на пороге шестнадцати лет Оля задумалась о будущем. После десятого класса она впервые поехала с мамой и папой на Ладогу – не в эту бухту, в соседнюю, где теперь собираются астрологи. Вечером, у костра, всё обговорили и решили. У неё способности к языкам, по английскому одни пятёрки, хоть до сих пор не было времени серьёзно заниматься. А если найти время? Здоровье она уже заработала, если продолжать так же гоняться – будет его только терять. И Оля взялась за учёбу с той же энергией, с какой прежде ходила на тренировки. Она записалась на курсы, скачала из интернета большой словарь в добавление к маленьким, уже бывшим дома; постепенно смогла читать в оригинале Гарри Тертлдава – жутко плодовитого писателя, нашла в сети шестьдесят полновесных романов. Конечно, за год не догнала ребят из английских классов, но сумела поступить в педагогический университет на итальянское отделение, куда был самый лёгкий конкурс.
– И, знаешь, не пожалела ни разу! Уже на втором курсе полетела по обмену во Флоренцию и постепенно объездила весь сапожок…
Андрей слушал её с радостью и каким-то неясным смятением. Что-то стабильное пропало из жизни, рассыпалось на тысячу двадцать четыре осколка. К вечеру он понял: исчез прежний образ Оли, хранившийся в душе, и что его сменит? Пока неясно. Ещё вчера он представлял Олю такой, как впервые увидел три года назад. Он помнил то утро: вот подошёл к обрыву, поглядел в просвет между соснами на туман, едва пронизанный рассветными лучами, потянулся, вздохнул поглубже, да и спрыгнул на песок. И ещё в полёте увидел, как из-за сосны выходит светловолосая девушка в бордовом купальнике и с двумя вёдрами воды в руках. Удивительно легко она их несла – в левой руке десять литров, в правой двенадцать, – и что-то напевала едва слышно. Он вызвался помочь и с того дня старался избавить её от мужской работы, когда случалось вместе быть на Ладоге; но всё равно – втайне даже гордился: вот, у него есть знакомая, которая запросто делает то, что ни одна другая девушка в мире сделать не может. Разве что когда-то, в русских селеньях… но это было так давно, что и не считается.
Сегодня он понял, что, глядя на Олю, больше не вспоминает эти вёдра. И купальник на ней другой – ярко-зелёный, завязанный на бантики; Андрей то и дело мысленно хлопал себя по руке, чтобы не дёрнуть за какой-нибудь. И она ни мгновения не стояла спокойно – забегала вперёд, оглядывалась на крики у костра рукопашных бойцов и хмурила брови, изображая, как ребята готовятся к бою; касалась пальцами волос; изогнувшись, заглядывала за спину: кажется, укусил комар… Раньше Андрей не замечал за ней такого множества изящных движений. Наверное, они были, да он не так смотрел.
– Можно я? – спросил он, протянув руку к свежему укусу.
– Только осторожно, а то знаю тебя.
Андрей ногтем нарисовал крестик чуть ниже её лопатки, и Оля, вздрогнув, засмеялась: щекотно!..