Глава 6. Кабинет
Честно говоря, мне хочется рассказать о Елене, мне есть что вспомнить и, если уж на то пошло, мне кажется, наши отношения достойны того, чтобы о них поведать кому-либо еще. Таких отношений в жизни не очень много.
Но порядок, железной рукой правящий в этом романе, обязывает сначала пригласить дорогих гостей, читателей, в мою комнату, которую я громко именую Кабинетом. После посещения моего Кабинета, надеюсь, вы станете смотреть на мир несколько другими глазами. И рассказанное о Елене в нужное время в нужном месте воспримете в нужном мне ракурсе. Сейчас, боюсь, вы не готовы для восприятия любовной истории.
Я сказал "порядок обязывает посетить мой Кабинет"; я не сказал "вы обязаны посетить мой Кабинет". Лично вас посещение Кабинета, буде оно состоится по вашей доброй воле, ровным счетом ни к чему не обязывает. Я вас приглашаю, но это не значит, что я ищу в вас своего союзника, хватаю вас за руку и заглядываю в глаза. Вовсе нет. Это не мой стиль. Просто понять меня, минуя мой Кабинет, невозможно. Кабинет нараспашку – это своего рода честность. Я даю вам шанс. А дальше – ваш ход, уважаемый читатель.
Итак, насильно никого не тащу, хотя приглашаю всех. Но коль вы уж пришли ко мне в гости, вытрите ноги о коврик, войдите в прихожую и снимите верхнюю одежду. Желаете осмотреться? Пожалуйста. Но здесь не на что особенно смотреть. Шкаф-купе, огромные бельгийские зеркала, – словом, все для того, чтобы раздеться, привести себя в порядок и подготовиться к осмотру квартиры.
Напрямую из прихожей попасть в мой Кабинет невозможно. Пойдете налево – окажетесь на кухне, направо – в гостиной, из которой, опять же, можно попасть в спальню (направо) или в Кабинет (налево). Гостиная, как и положено, – это проходной двор. Ничего личного. Моя квартира представляется мне живым организмом: кухня, а также находящиеся в одном секторе с нею ванна и туалет, – тело; спальня и гостиная – душа, Кабинет же – духовное средоточие, центр, где обитает разум. Вот почему из кухни вы также не попадете в Кабинет, только через гостиную, которая связана со спальней. Жена моя, кстати, жила на кухне или в спальне, заглядывая в гостиную, чтобы посмотреть телевизор (хотя он был и на кухне). Кабинет мой она презрительно называет "келья" и чурается его, как черт ладана. Меня это вполне устраивает.
Описывать кухню, гостиную или спальню – напрасно терять время. Все как у всех. Разве что всюду царил невероятный порядок. Каждая необходимая для тела и души вещь знала свое место. Культ тела и души?
Но вы еще не заглядывали в мой Кабинет. Здесь вы не обнаружите телевизора, зато есть компьютер, ручки, карандаши и множество бумаги. Все это располагается на крепком и несколько старомодном, слегка громоздком письменном столе, занимающем треть Кабинета. На столе – беспорядок, то есть такой порядок, в котором разбираюсь и ориентируюсь только я. А больше здесь никто не бывает. Налево – книжный шкаф с полками до потолка; направо – стена, которая увешана таблицами, картами, графиками, какими-то выписками, заметками из журналов и газет, фотографиями, рисунками и еще бог знает чем. Иногда кривые строки выползали на обои – и это был тот последний штрих, который добил Электру: она наотрез отказалась заходить в келью до тех пор, пока там не будет "все как у людей". С того времени, как она была там последний раз, на обоях не осталось свободного места: они все испещрены "иероглифами", понятными только мне строчками, значками, символами.
У этой стены я, бывало, часами проводил время. Да и сейчас время от времени возвращаюсь к головоломкам, от которых свихнулись бы мозги у самого Дельфийского оракула. К стене мы еще вернемся.
Шкаф тоже не подарок. Книг, вроде бы, немного, однако создается впечатление, что это не просто "любимые книги", слабость хозяина, а книги, прошедшие жестокую конкуренцию и отбор. Каждая книга на вес золота. Затрепанные, с обтертыми корешками, чем-то похожие на солдатиков из моего детства. Они вызывали уважение. Грибоедов. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. Тургенев. Толстой. Достоевский. Чехов. Шолохов. Булгаков. Набоков. Еще кое-кто из реалистов. На полке можно обнаружить и весьма академическую, проработанную мной замусоленную книжонку "Целостный анализ литературного произведения" не слишком известного автора, не помню, какого. Кажется, Егорова. Или Горбачева. На видном месте – латинские пословицы и поговорки "Из античной мудрости". Языческий, реалистический дух этой книги роднил ее со всеми остальными. Собственно, это была не библиотека. Я терпеть не мог Байронов, Данте, Рембо, а также культовую макулатуру, наподобие зауми "серебряного века", современных бестселлеров и проч. Это был подбор книг, которые сыграли свою конкретную роль в моем духовном становлении. Литература, отражающая ценности цивилизации, украшала стеллажи Электры.
Скажу больше, чтобы уж не возвращаться к книгам. Последнее время я не читаю, а вяло анализирую, в чем и где заблуждается автор. Я ковыряюсь в ошибках автора. Читать книги, созданные в эпоху цивилизации, – сущая каторга. Темпераментные, энергичные, пассионарные заблужденцы. Орут, наперебой кликушествуют, влекут за собой. Куда, спрашивается? Они считают – вперед. Все их наборы фактов и системы идей ничего не стоят, так как исходная точка (система взглядов на систему фактов) – пещерна и убога. Чтение "умной" книги превращается в выслушивание лепета умалишенного. Я даже не называю имен. Все подряд. Оттенки маразма меня перестали интересовать окончательно.
Если бы я сказал: "В мой Кабинет не ступала нога женщины!" – это было бы неправдой. В кабинете, окруженный высшими культурными ценностями, я пал очень низко. Мне почему-то захотелось пригласить в гости Каролину. И именно в Кабинете она стала моей (в тот час, когда вечер плавно перетекал в ночь). Мужчина с женщиной, встретившись в уединенном месте, не подумают читать "Отче наш". Это истинная правда. Сначала она поглаживала "бабочку" на стене (с Бабочкой вы познакомитесь позднее, в свой черед), пока я снимал с нее юбочку, потом упиралась руками в стеллажи книг. Шкаф угрожающе покачивался и скрипел. Каро стонала. Я нервничал. Это не то место, вы меня понимаете?
Кабинет имеет свою историю, он возник не на пустом месте. Однако если рассказывать обо всем подробно, то мы рискуем не вылезти из моего Кабинета до конца романа (а это, согласитесь, скучно), а если вкратце, то меня могут неправильно понять (а это уже глупо). Вот она, кстати, проблема интеллектуалов всех времен и народов. Как быть?
А никак. Роман мой родился в этом Кабинете, он весь пропитан его строем и духом. В сущности, мой роман – о моем Кабинете. Что не уместится в строчках, ищите между строк. А не найдете, так пеняйте на меня.
Итак, все началось с того, что однажды я оказался в Лондоне. Это была поощрительная поездка: я удостоился ее как молодой и перспективный драматург. Мне и моим коллегам решили показать родину бесподобного Шекспира, чтобы, так сказать, подхлестнуть наше творческое честолюбие и подвигнуть на великие начинания. Творчески мыслящей молодежи создавали все условия для вдохновенного служения высоким идеям и идеалам.
На стене великолепно отреставрированного Шекспировского центра виднелась скромная надпись: "Посвящается людям". Ее оставил тот самый попечитель, благодаря деньгам и усилиям которого и был возрожден Центр. Меня впечатлила обыденность и рутинность мессианства. Один, титан Возрождения, одарил людей россыпью шедевров, второй всю свою жизнь посвятил увековечиванию памяти первого. И вот – "посвящается людям". Великое окружено было уважительным почтением, и одновременно вокруг великого иронично и легкомысленно развеивался сам дух неприкасаемости. Великое делали такие же люди, как и те, которым посвящалось великое. Между "великое" и "люди" подозрительно не было непроходимой пропасти. Что-то здесь меня насторожило. На трепетный вопрос безусого, но бездарного, по-моему, поэта, автора гладенькой поэмы о Ленине, вопроса, касающегося вселенского разума, которым "овеяны были бессмертные творения вашего легендарного земляка", местный экскурсовод поднял брови: "Шекспир? Боюсь, этот гениальный человек вовсе не был таким умным, как представляется многим. Он же был актер, драматург, поэт, наконец. Он ничего не понимал в философии". Далее гид-эрудит с восторгом процитировал огромный кусок из "Ромео и Джульетты" и прибавил: "Где же здесь ум? Это всего лишь гениальная поэзия". "Я с вами не согласен, – возбудился безусый ленинец. – Чего стоит только одна фраза: "Весь мир театр, а люди в нем актеры". Это ли не ум? Звучит исключительно современно!" "Это Петроний, – словно извиняясь за Шекспира произнес гид. – "Mundus universus exercet histrioniam. Весь мир занимается лицедейством".
Я влюбился в "Лондон щепетильный" сразу и бесповоротно. Но только годы спустя понял, чем он меня пленил. Это была столица мировой цивилизации, отстроенная в лучших традициях классической (античной) архитектуры. Строгость пропорций, строгость мысли, строгость чувств. Великим гением цивилизации был Шекспир. Гением поэтизации иллюзий. Хреновым гением, sub rosa, между нами говоря. Все его великие характеры, если разобраться, не только слава цивилизации, но и позор культуре.
Именно культурой в Лондоне и не пахло. Это был город-музей, роскошный памятник нищете духа. Здесь царил культ изящных искусств, которые (за редчайшим исключением) занимаются поэтизацией глупости. Когда я понял это, то в пику любимой столице объявил столицей мировой культуры мой Кабинет. Разумеется, на стене, на выгодном и почетном месте были помещены виды Лондона (служащие фоном для моей субтильной фигурки), города необъятного, как сама цивилизация. Но Лондон был меньше, чем моя квартира: в нем не было и быть не могло Кабинета. Лондон – это кухня, гостиная и спальня той квартиры, где разместилась цивилизация человечества. Лондон весь посвящен людям. Но каким людям?