– Нет, не предлагаю. Она уже привела нашу страну к краху, как ранее монархия привела к краху империю. Нельзя идти вечно от катастрофы к катастрофе, нужно наконец создать государство, способное развиваться эволюционно и находить ответы на вызовы истории. И, видимо, единственную возможность создать такое государство дает именно то, чего у нас нет и никогда не было – демократия.
– Это вы считаете, что у нас никогда не было демократии, я придерживаюсь иной точки зрения.
– Тамара Анатольевна, я абсолютно уверен, что вы никогда не являлись ни партийным, ни комсомольским вожаком никакого уровня. Я прав?
– Какая разница, кем я была?
– Понятно, я прав. Хотите, расскажу, чем объясняется ваш энтузиазм в отношении славного советского прошлого?
– Я вам сама это объясняю уже битый час!
– Да нет, вы все время о частностях, а я могу вытащить на свет божий самую сердцевину ваших ощущений.
– Хирург какой выискался! Ну, попробуйте.
– Пробую: вас раздражают разительные имущественные различия между людьми. В советское время члены Политбюро были нищими по сравнению с нынешними олигархами, а бедных стало больше, и их бедность на фоне олигархов виднее.
– Что ж такого, – пожала плечами Тамара Анатольевна, – неужели вам эти самые различия доставляют удовольствие?
– Мне тоже не доставляют. Я вам больше скажу: подавляющему большинству людей во всем мире деление человечества на бедных и богатых не нравится. Как ни рассчитывай это деление, внутри отдельных стран, между отдельными странами или между группами стран, почти всем оно не нравится. Вопрос состоит в том, как исправлять положение. Коммунисты в свое время ограбили богатых и распределили их имущество – в значительной степени между бедными, хотя и государство не забыли. Только вот страна не стала богатой. Сделали коммуналки из бывших роскошных квартир, и до самого конца Советской власти так их полностью и не расселили. А ведь есть много стран, где богатых не грабили, а коммуналок нет и не было никогда. Я к чему все это говорю – второй ипостасью вашего неприятия богатых является убеждение, что при прежнем режиме люди были чище и добрей. Именно потому, что разница между бедными и богатыми была меньше во много раз и к тому же богатство в принципе официально осуждалось как явление аморальное и антиобщественное.
– Ну и правильно. Неужели станете доказывать его моральность и общественное благо?
– В принципе я не готов доказывать ни того, ни другого. Все зависит от конкретных людей – само по себе богатство не делает их ни хорошими, ни плохими. Люди распоряжаются своим богатством в соответствии со своими представлениями о добре и зле. И есть богатые, которые тратят средства на благотворительные цели, вкладываются в развитие производства, создают новые рабочие места.
– Да хватит вам ерунду молоть, сколько можно! Отщипывают щепотку от своего пирога и бросают нищим, а вы предлагаете еще восхищаться ими из-за этого! И производство с рабочими местами они создают не для того, чтобы принести общественное благо, а для извлечения из них личной прибыли. Причем, посредством нещадной эксплуатации.
– Ну, здесь мы страдаем от социальной апатии. Не только буржуи, но и рабочие не осознают своих классовых интересов и не борются за них. А если отдельные и пытаются, то зачастую встречают самое что ни на есть уголовное противодействие, в лучшем случае – силовое со стороны правоохранительных органов. Можно подумать, у милиции других дел нет, как профсоюзными активистами заниматься! Ведь и до революции имела место та же галиматья – царская охранка зачем-то боролась с профсоюзами. Видимо, тогда и сейчас власть считает, что недовольство собственников для нее опасней недовольства пролетариев. Единственный способ изменить такое положение – доказать власти, что она сильно ошибается. То есть, что недовольство пролетариев для нее неизмеримо опасней, и что она не сможет подавить его проявления силой, потому что это поведет только к усугублению конфликта. Но пролетарии наши – тише воды, ниже травы. Собственно, все общество в таком же состоянии. И я не имею ни малейшего представления, когда эта апатия закончится. Наверное – так же, как в семнадцатом и в девяносто первом, когда будет уже слишком поздно начинать реформы, и государство рухнет в очередной раз, уже последний. Не думаю, что Россия переживет еще одну катастрофу такого масштаба – странно, как она вообще до сих пор сохранилась.
– Знаете, а мне это вовсе не кажется странным. Думаю, вы просто общаетесь не с теми людьми. Вот я, например, в отличие от вас, верю в счастливый исход.
– Боюсь, счастливый исход для вас не окажется таковым ни для меня, ни для страны.
– Вы же сами только что признались, что ненавидите богатых!
– Но я не говорил, что желаю их смерти. Бороться надо не с богатыми, а с бедностью.
– И как же вы собираетесь делать второе, не делая первого?
– Мы с вами все время крутимся на одном месте. Я ведь уже говорил, что девять десятых капиталов наших олигархов вложены в ценные бумаги и имеют смысл исключительно при наличии в стране рыночных отношений. В день объявления экспроприации рыночные отношения закончатся, и государство просто получит в управление предприятия, которые и так им управлялись в советское время, причем без особого успеха. Нам всем не нравится разворовывание бюджета, и именно здесь следует действовать силой. Установление контроля над бюрократией возможно – он существует во многих странах. И один из наиболее действенных инструментов такого контроля – ненавистная народу свобода слова. Выйдет много лжи и ерунды, но за разглашение реального компромата виновному не будет грозить расправа. Общество совсем перестанет уважать политиков, но оно и сейчас не слишком балует их доверием – терять здесь практически нечего. Перед каждыми выборами будет выясняться, что все кандидаты – завзятые казнокрады в прошлом, неверные мужья и растлители малолетних, но нужно продираться через эту тайгу с ее ненавязчивыми прокурорами вперед, к уважающей себя прессе. Может быть, она появится не скоро, но это не значит, что нужно переставать ходить на выборы. Говорят – от нашего участия в голосовании ничто не изменится. А от нашего абсентизма изменится? Если и изменится, то уж точно не в лучшую сторону. Если люди будут ходить на выборы, толпами ломиться в наблюдатели, и не за деньги, а по горячему убеждению, то власть, по крайней мере для начала станет интересоваться реальными результатами выборов и думать, что бы сделать для удовлетворения запросов избирателей, дабы следующие выборы обошлись меньшими нервными затратами. Если же будем сидеть по домам – какое дело власти до нас? Мы ей ничем не досаждаем.
Тамара Анатольевна молчала, рассеянно глядя в свой пустой бокал. Казалось, она задумалась о бессмысленности внезапного разговора с незнакомым по сути человеком. Ногинский не сводил глаз с собеседницы, выискивая в ее лице признаки отличия от прочих людей. Они молчали долго и беззаботно, не тяготясь упавшей на них тишиной.
– Ладно, Александр Валерьевич. Мы с вами ни о чем не договоримся, как мне кажется.
– В религиозных и идеологических спорах победителей не случается.
– Возможно. Боюсь, наша дискуссия с самого начала строилась на ущербном фундаменте.
– А именно?
– Вы с обычным мужским самомнением объявили моего мужа несуществующим и сами себя завели в ловушку.
– Хотите сказать, вы замужем?
– Да, именно это я хочу сказать.
Ногинский удивленно поднял брови:
– Вот она, женская логика во всей красе. Всю жизнь меня веселят объяснения из серии "мы просто разговаривали". Ваш муж знает, куда вы ушли?
– Разумеется. Мне нечего от него скрывать – меня попросил о встрече человек, вместе с которым я накануне попала под арест.
– А ваш муж в пикете не участвовал?
– Нет, он считает, что я маюсь дурью.
– Вы даже родного мужа не соблазнили в свою веру?
– Что его соблазнять, он в теории подкован лучше меня.
– В марксистской теории?
– В марксистской.
– И вас совсем не удивляет идейная холодность близкого и хорошо подкованного человека?
– Удивляет. Он не желает верить даже в самого себя.
– Ничего поразительного – так часто бывает. Вам бы следовало в первую очередь вдохновить на подвиги родного супруга, а вы тратите запал на ваших бесполезных мероприятиях.
– Не надо делать замечаний относительно полезности наших действий, они вас совершенно не касаются. Мы и не собирались вас очаровывать. Подумаешь, какой оценщик выискался!
– Ну вот, обиделись. Тамара Анатольевна, у меня есть к вам предложение.
– Какое еще предложение?
– Только не пугайтесь! Давайте сходим в театр на следующей неделе. Новый сезон открывается.
– Какой театр?
– "Балаган" называется. Вы о нем не слышали? Наш местный драматический театр. Говорят, вполне пристойный.
– Самодеятельный?
– Нет, совершенно профессиональный.
– Воображаю. Что за актеры согласятся работать в районном центре? Представить страшно.
– Уверяю вас, я слышал о нем вполне благожелательные отзывы.
– От ваших коротких приятелей?
– Нет, от людей, съевших собаку в искусстве. Честное слово, я вас не обманываю.
– Что же, мне с мужем придти?
– А зачем нам муж? Не надо мужа. Предлагаю вам открыть авантюрную страницу своей жизни. Собственно, мы ведь не собираемся делать ничего предосудительно. Секрет на ровном месте – вы станете регулярно исчезать в неурочные часы, муж станет задумываться и проявлять к вам дополнительный интерес.
– Какой еще дополнительный интерес? Что вы имеете в виду? Что вы себе насочиняли о наших отношениях?