Не теряя нимало времени, Зинка побежала в угол забора, распугав воробьев, встала на четвереньки, лицом в лопухи, поддернула платье и торопливо, громким шепотом окликнула солдата. Сидящий на траве Пашка обернулся и увидал белые ягодицы - тощие до того, что казались квадратными из-за проступающих сквозь кожу мослов; чахлый рыжеватый кустик, свисающий под ними. Он нагнулся, замотал головой.
Кое-какой опыт по бабьей части у него был - и строился как раз на подобных этим профурам. Вокруг любой зоны вьются шалашовки, обслуживая лагерный и окололагерный люд. И солдату не приходится выбирать: он пользуется тем же, чем и охраняемый "контингент". Общая несвобода уравнивает. Но если большинство зеков так и не поднимается никогда выше подобной дряни, то солдат глядит на них как на явление исключительно временное, терпимое лишь на период службы, подлежащее после дембеля немедленному забвению. Там будут девочки, милые и юные, в платьицах, костюмчиках, смеющиеся и танцующие, ласковые и жаркие. Конечно, потом всяко случается, но думают, загадывают вперед все одинаково. И Пашка был таким. А тут, не успел вернуться - и на тебе. Будто бы снова прибежал в самоволку куда-нибудь на питомник или в лесную землянку, где обитают одутловатые, хриплые, избитые, гугнящие существа.
- Пшла, шваль! - крикнул он.
Зашуршали лопухи, репейник; мигом оказавшись рядом, бабенка принялась деловито копошиться в его ширинке. Пашка оттолкнул белесую головку, попытался встать - она боднула его в бок, усаживая обратно. "Н-но… ты погоди! - бормотала профура. - Мы чичас!.." Он отлягнулся, покатился по земле.
- Уйди, сказал! Отстань!
Она села, поджала к подбородку колени и тихо заскулила.
Пашкина злость прошла. Помолчав, он сказал:
- Постыдилась бы. Вы ведь обе трипперные, наверно?
- Не-е! - проблеяла Зинка-резинка, корзинка. - У нас тут чисто. Прошлой зимой чечены сифилис привозили, дак мы с Галкой как раз уезжали, в поселке жили, у моей мамки.
- Гляди, у тебя еще мамка есть.
- И дочка. Пять лет, с мамкой живет.
- Вот и работала, и воспитывала бы ее. А то шляетесь, за стакан раком встаете.
- Работай, не работай - все равно сдохнешь. Нет уж, хватит, намантулилась я!
- Кликухи-то у вас есть?
- Но… Моя - Коза, а у нее - Любка-дыра.
- Коза… Дыра… - Пашка закатился смехом. Шмакодявка тоже хихикала.
Тут вспорхнули с шумом воробьи, и сама Дыра возникла из высоких сорняков. Наморщила нос-пипочку:
- Вы че такие радостные? Шибко сладко полюбились?
- Да с ним бесполезно! - вздохнула Зинка.
- Ну, не беда, солдат. Вот выпьем немного - и сделаемся. Кильки баночку купила… А это бывает. Устал за дорогу. Мы ведь тоже девушки с понятием. Отойдешь потихоньку. Ой, а открывашка где? Раскупоривай, Зинка, канцерву. Зинка-резинка.
Суетилась, трясла натянутым на толстые ляжки подолом, и походила на толстую старую клушу из куриного семейства.
Снова полилась водка в свистнутый из кафе граненый стакан. Теперь Пашке пилось легко. Палило солнце, висели в разморенной жаре маленькие легкие облачка. Отсюда хорошо проглядывалась часть городка, - и Шмаков видел деревянные дома, деревья в палисадниках и вдоль улиц, серую пыль от машин…
- А ведь я, девки, дома, - сказал он. - Можете вы, раздолбайки, это понять, или нет?
- Конешно, дома, - басом молвила Любка-дыра. - Только ты не духарись, а то получишь солнечный удар. Надень фуражку. А ну, што я сказала!
- Пошли вы все, - Пашка счастливо засмеялся, лег на траву. - Я дома.
И тут же уснул.
7
Очнулся он мгновенно - словно снова оказался в казарме, и услыхал сквозь сон сигнал тревоги:
- Побег?!!..
Что-то мягкое и жаркое, визгнув, улетело с живота в лопухи. Туда же отправилась сброшенная с лица фуражка. Босой, расстегнутый, Пашка стоял враскорячку на мятой траве и тревожно озирался кругом.
Внизу блестел водою небольшой городской прудик, - там сидел рыбак в лодке, бултыхались ребятишки; на мостках женщина полоскала белье. Клонясь к воде, стояла старая береза - вот-вот упадет. Но она стояла так уже долгие годы, и все не падала. Он успокоился, сел на землю, проверил карманы.
Денег, конечно, нет, профуры забрали все. Но главное - документы - на месте. Да их и не было много, этих денег. Полтинник, что дал Фуня - он случайный, его нечего и считать. На него брали вино. Своих же было всего червонец, он его прихватил на всякий случай. Остальные лежали в чемодане. Нет, ничего страшного… Девки-то были неплохие, и взаправду старались, чтобы ему было как лучше. А за это надо платить. Вот они даже ботинки с него сняли, поставили рядом, чтобы ноги отдохнули, накрыли голову, чтобы зной не наделал беды. Так что не стоит держать на них обиду.
Пашка зашел в лопухи, за фуражкой, нагнулся, - неведомо откуда выскочивший котенок фыркнул и ударил его лапкой. Так вот кто спал на его животе! Пепельно-серый, в черных тигровых разводах. Ах ты игрун, зверь!
Еще профуры вытащили из внутреннего кармана кителя красивую позолоченную цепочку - рассудив, верно, что молодому парню она ни к чему. А Пашка очень дорожил ею, и вез в подарок матери. Он выменял ее у одного зека на литр водки, по лагерным понятиям это была высокая цена. Однако цепочка и стоила того: мелкая-мелкая, сверкающая, она ласкала ладонь и была словно живая.
Длинный низкий гудок пролетел над городком. И далеко за прудом показался поезд - точь-в-точь такой, какой вез Пашку несколько часов назад. Он тотчас вспомнил все, и испуганные ноги взметнули его над зеленою плешкой.
Автобус!..
По сорной тропинке он припустил к станции, - и остановился на тонкий, трепещущий из-за спины звук.
- А ты чего? Пош-шел, ну?!
Котенок прыгнул и потерся мордой о ботинок. Пашка, фыркнув, припустил дальше.
Одинокий автобус всасывал последних пассажиров… неужели успел? Шофер лениво ворочался в кабине.
- На Шкарята?
- Ты откуда выскочил? Пыльный, в репьях…
- Мне только чемодан взять - там, у кассира.
- Вали его на рюкзаки - вон, дачников полная утроба…
Котенок, подобравшись, зацепился за Пашкину штанину и полез по ней наверх.
- Эт-то еще что за притча? - засмеялся шофер. - Тоже дембель?
- Да, черт… Бежит и бежит за мной, как на шнурке. Поедем - я его в окошко выкину.
- А он - под колеса. Не жалко? Пусть прокатится. Я его потом на автостанцию отнесу. Приживется - ладно, а может, еще и домой дорогу найдет. У них ведь нюх на это дело.
Он протянул ладонь, и снял котенка с Пашкиного погона.
Продравшись с чемоданом сквозь дачников, все заполнивших своей поклажею, Пашка сунул голову в кабину:
- Я последний!
Водитель кивнул, включил мотор и закрыл двери. Воздух стронулся и пошел в форточки ускоряющей движение машины. Стало легче. Котенок сидел на ветхой хламидке, постеленной поверх капотного чехла. Главная улица накатывалась на лобовое стекло, и солдат - дальний путник, Одиссей - глядел во все глаза. Угоры, небуйная зелень, милиция, раймаг, Дом пионеров, аптека, старая гостиница, ПТУ… Тень от тополя сделалась длинной, и Фуниной "восьмерки" уже не стояло во дворе училища. Обогнув пруд, автобус рванул в гору.
Когда осталось позади окраинное кладбище с гнилым забором, шофер спросил:
- Ну дак как там, вообше-то?
- Где? В армии, что ли?
- А то! У тебя какие войска? Яшка-артиллерист?
- Ракетчик. Стратегического назначения.
- Но… Командир отделения?
- Точно.
- Это ведь должность по штату сержантская. А ты младшой. Чего так?
- Нынче не очень-то присваивают, - на ходу сочинил Пашка. - Жмутся, по правде говоря.
- Уж к дембелю-то могли бы дать. Может, штрафанулся?
- Не-е, что вы! Просто сейчас до этого никому дела нет. Чего эти лычки стоят? Ничего не стоят. Все от отношений зависит.
- Но… Нынче, я слыхал, сержантов-то и рядовые бьют?
- Если старики - запросто могут отторкать.
- Самое это худое! Я вот служил еще по старому Закону: призыв в девятнадцать, три года. Тогда сержант был большой человек. Попробуй тронь! Много сверхсрочников ведь сержантами были, так что авторитет звания старались держать. И правильно. Армия есть армия, зачем в ней баловство разводить?
- Три года… ой, долго! - поежился Пашка.
- Зато солдаты были. Не глядя на нацию. Это теперь оказалось, что мы всех угнетали. Даже хохлов. А уж если от кого кости болели, так это от них. Нашто мне ихнее сало? - внезапно разозлился шофер. - Сам двух подсвинков держу! Э-эх, не разобраться! Ты чей в Шкарятах-то будешь?
- Поли Шмаковой.
- А-а, знаю. А Санушка Мурзина помнишь?
- Самый чуток… Они ведь давно уехали.
- Н-но! Мать-то твоя где, в совхозе?
- Нет, она в связи. Почтальонка.
- Ну, это хоть спокойней. Она ведь одиночка, кажись?
Пашка кивнул головой.
- Отец-от жил хоть с вами, нет?
- Недолго. Он с бригадой из Белгородской области сюда приезжал, лес заготавливать, с матерью сошелся, и остался. Два года прожил, потом уехал.
- Алименты получали?
- Какие алименты!.. Он ведь уж раньше женат был, и потом еще женился. Копейки приходили, мать так и говорила: "Не было денег, и это не деньги".
- Летун, значит?
- Да он не скрывался, просто все ездил туда-сюда: то в Костромской области жил, то в Кемеровской, то опять в Белгородской…
- Ты его и не помнишь, поди?
- Нет.