Мур пишет: "Витгенштейн считал, что то, чем он занимается, - "новый предмет", а вовсе не то, что раньше называли "философией". Ему задали вопрос: "Почему тогда этот ‘новый предмет’ сам Витгенштейн называет философией?" Витгенштейн отвечал так: "Новый предмет" действительно похож на то, что раньше называли "философией", по трем аспектам: (1) он очень общий, (2) он основополагающ и для обычной жизни, и для наук, (3) он независим от каких бы то ни было результатов наук; поэтому применение слова "философия" относительно него не будет вовсе произвольным". И далее: "Он не пытался окончательно разъяснить, что же за новый метод он нашел. Но он дал несколько намеков относительно природы этого метода. Он заявил, что новый предмет есть нечто вроде приведения в порядок наших представлений о том, что может быть сказано о мире, и сравнил его с уборкой комнаты, когда вы несколько раз двигаете некий предмет, пока не поймете, что в комнате порядок. Он также сказал, что мы находимся в недоумении о вещах, которое мы должны прояснить; что мы должны следовать некоему инстинкту, который заставляет нас задавать некие вопросы, хотя мы не понимаем их (вопросов) значение; что наше вопрошание проистекает от смутного умственного беспокойства, схожего с тем, который заставляет детей спрашивать "почему?"; и что таковое беспокойство может быть вылечено либо демонстрацией того, что вопросы этого рода не разрешены, либо ответом на них. Он также сказал, что не пытается учить нас каким-то новым фактам, что говорит нам лишь тривиальные вещи - вещи, которые мы уже знаем; но дать краткий обзор (synopsis) этих тривиальностей чрезвычайно сложно и наш интеллектуальный дискомфорт может быть удален лишь обзором многих тривиальностей; если мы что-то выпустили, то останемся с ощущением неправильности. В этой связи он заявил, что неверно говорить о нашем стремлении к анализу, т. к. в науке анализ воды означает открытие новых фактов, напр., что вода состоит из кислорода и водорода. В то время как в философии мы уже в самом начале знаем все необходимые для нас факты. В этом смысле мне кажется, что, требуя обзора тривиальностей, он представлял философию весьма схожей с этикой и эстетикой". Курсив Мура (курсив - мурá́?).
Раскладывал вещи и на дне сумки нашел свою старинную толстую ручку с кучей цветных стержней. Она напомнила располневшие ружья Шварценеггера.
Снаружи абериствитская моя общага похожа на удачную помесь тюдоровского помещичьего дома и крематория. Доказательством последнего являются жирные кирпичные дымоходы, и не в единственном числе. Почему "удачная помесь"? Потому что вид у здания жутковатый. А внутри - пропахшая столовкой богадельня. Общее название (по-валлийски) - "Pantycelyn".
После ланча Рис отвел меня к доктору Барри Эндрюсу, странноватому такому типу с неровными (хуже моих) зубами. Блестя очками, доктор Эндрюс восторженно поведал о полной компьютеризации архива судебных дел графства Диффрин Клуид за XIV–XV века. Я восторгнулся. И тут же выпросил у него распечатку данных, касающихся эпохи Столетней войны. Расстались взаимно довольные. Все бы ничего, да разболелся живот, и вообще хотелось побыть одному. Пошел гулять: спустился в город, поглазел. Сдается мне, что городок паршивенький (по местным меркам, конечно), скучный. Обошел обязательный замок. Слушал прибой, и в тысячу раз лучше любого города на свете были горы справа и слева от залива, море, закат, милое нисходящее солнышко, подернувшее нежным старческим румянцем каменные щеки Абериствита. Вкусил. Пошел назад. Трапезничать с настоятелем моей общаги. Иначе, чем "трапезой", это действо назвать невозможно. Общий вид залы - нечто среднее между монастырской трапезной и столовой в Советской Армии. О сем не замедлил доложить настоятелю. Не уверен, что шуточка ему понравилась. И вообще, скучно здесь, как в монастыре. Это же надо, ходить в библиотеку (в 3-й раз на дню!) от нечего делать. Так можно и "настоящим ученым" стать.
Не стану. В библиотеке бродил меж книжных полок, листал разные книги. Вот пуды трудов о Борхесе. Скучно, учено; на дурацком вузовском жаргоне - "диссертабельно". Потом случайно наткнулся на русский эмигрантский "Новый журнал". Раскрыл. Прочитал идиотско-враждебный некролог Набокову, писанный В. Вейдле. Только название относительно удачное - "Исчезновение Набокова". Такова для русского писателя расплата за попытку "отдельной жизни"! Прочие статьи - шизофреническая дрянь, хуже газеты "Правда" за тот же 1977 год. Вот она, Родина, как пахнет? Нет, не так. Обнаружил "набоковскую полочку" и сразу стал читать воспоминания о Владимире Владимировиче, и пусть то был полузнакомый язык, но запах Родины, другой, чистый, раннесентябрьский, сладковато-горький, кристально-резкий, запах набоковской прозы - пришел. И сразу раздвинулись стены библиотеки, и басурманский гам отступил назад, и чеканные, полновесные, червонные русские слова посыпались в мою голову, словно монеты в музыкальный ящик. Заиграло: "Отвяжись, я тебя умоляю…" И вспомнилось, что я шарлатан, оторви-да-брось, русский литератор, шаромыга, шантрапа и в голове моей - вселенная звуков, перезвон, рокот, шушуканье согласных, гаммы гласных, лабиринты интонаций… И что обманывать доверчивых британцев на предмет моего интереса к их уездам - хорошо, ибо это вовсе не обман, а правда; но интерес мой - побочный, не больше набочьей энтомологии. Выпала эта карта, что же. Пусть будет так. Но петухи поют на рассвете, а сверчки стрекочут на закате, ручка - наготове, литеры кириллицы начищены до блеска и ждут, готовые лечь в обойму слова. И созревшая первая фраза рассказа падает на белый лист…
Ну и ливенюга отхлестал меня по дороге домой!
Денис Мокрый
22.11.1994
Вторник
Абериствит
Дорогой, Кирилл,
сегодня был хороший день, но писать почти не о чем. Позавтракал, постирал и пошел в библиотеку. В ванной комнате - грозное предупреждение любителям полоскать рот некипяченой водой.
После ланча гулял, благо погода была преотличнейшая. Спустился к морю, затем добрел до мола (слева, если стоять лицом к Ирландии), вернулся к замку, затем - до конца набережной справа. Прогулка заключенного в библиотечном раю. Судя по набережной, городок типично курортный, но не сезон. Вдыхал запах водорослей, слушал плеск волн, лицезрел горизонт. Был в настроении буддическом: растворялся в обстановке до последнего капилляра. Вчера профессор Рис дал мне почитать книгу Хамфри Карпентера об "Инклингах". Я было погрузился в нее после прогулки, но вышло так, что погрузился не в книгу, а в сон. Умаялся гуляючи. Впрочем, Толстой говорил, что послеобеденный сон серебряный, а дообеденный - золотой. Вот я и обедал (за Высочайшим из Столов) со слипшимся золотом в голове.
Вечером вновь сидел в библиотеке и ворошил "набоковскую полку". Наткнулся на знаменитое четырехтомное издание "Онегина" - этот аттракцион неслыханной усидчивости ловца бабочек. Какая удача! Теперь можно вечерами затаиться в уголке, в окружении кельтских книг, крошечного городка, Княжества Уэльс, Соединенного Королевства, читать Пушкина по-русски и разбирать англоязычные набоковские комментарии.
Вот о чем я еще думал. В Свонси "меня" не было, я был съеден плотным чужеземным контекстом: чужой речью, туманом, историками, пивом, замками, деньгами в бумажнике. Вернее, я был весь - усилие приноровиться ко всему этому, вписаться. Здесь, в Абериствите, я попривык, что значит - "приобрел привычки" и вновь стал "я", а окружение, контекст сделались и прозрачнее, и призрачнее. Я начал думать. Вот незадача!
До завтра.
Денис
23.11.1994
Среда
Абериствит
Кирилл,
длина моих писем обратно пропорциональна длине моего пребывания в Британии. Тебе, наверное, надоело это назойливое бибиканье: библиотека, библиотека, библиотека… Что делать, как говорит наш общий знакомый, что получилось, того и хотел. Не где-нибудь, а в би-библиотеке был сегодня представлен объемистому русскому парню - кельтологу из Питера - Леше Фадееву. Мы удивленно потрясли головами, потом руками, потом пачками сигарет, но последнее - уже на воздухе, вне бессмокинговой зоны. Выяснилось: последним (до нас) русским в Абериствите был знаменитый Пол (Павел) Виноградов, державший торжественный спич при открытии местного колледжа в 1904 году. Судя по негодующим взглядам аборигенов на выдуваемый нами дым, русских здесь не будет еще лет девяносто. Договорились как-нибудь выпить.
Вечер провел на инаугурационной лекции профессора Глобтроттера в старом здании колледжа. Ничего себе. Сначала один ряженый (в черную тогу) отпускал шуточки, представляя профессора Глобтроттера, потом последний (ряженный в сине-красную тогу) отчитал лекцию о судьбах французского языка в средневековой Англии, почему-то называя его "англо-нормандским". Видимо, тем самым реализовывал британское презрение к "лягушатникам". Хлопали. И я.
Плелся обратно пешком, грустно поглядывая на пабы. Но мимо, мимо.
Пиво по-валлийски: "куру". Помнишь песенку группы "Ноль": "Иду, куру"?
Денис
P.S. Фамилия дня валлийского бармена: "Курицын".
24.11.1994
Четверг
Абериствит