Маргарет, натура более цельная и пылкая, была тронута, я - обескуражен. Вспомнились всплески идеализма, исходившие от юношей не менее достойных, чем Артур Плимптон, от провинциальных юношей, мечтателей еще более дерзких, чем Артур Плимптон, и столь же чистых душой. Я молчал, слушал спор вполуха - Маргарет объединилась с Артуром, Дэвид Рубин выступал против них, с каждой минутой усугубляя аргументацию. Я стал делать Маргарет знаки, мол, поедем домой, пора, а то я чем дольше сижу, тем больше мрачнею. И пьянею.
На секунду осклабился первородный грех, когда Артур провожал меня и Маргарет до дверей. Пусть голос Артура звенел от идеализма - идеализм не помешал ему применить к Маргарет максимум обаяния, с тем чтобы она пригласила к нам погостить Пенелопу и, соответственно, самого Артура. Полагаю, Артур хотел вырвать Пенелопу из кембриджского мирка. Но в тот вечер все виделось мне точно в кривом зеркале - я решил, что Артур, подобно большинству известных мне очень богатых людей, просто пытается сэкономить.
Глава 5
Самозащита
В воскресенье, после обеда, мы с Маргарет направились на Трафальгарскую площадь. Под ясным осенним небом мы дошли до Хеймаркета. От речей протеста, слышимых отовсюду, Маргарет раскраснелась как девчонка. Для моей жены прошлое возвратимо - по крайней мере возвратим его дух. Она уверена: везде, где мы с ней провели хоть пару счастливых часов, этот дух приживается, и встретит нас с распростертыми объятиями, буде мы снова навестим прелестный уголок. Я, увы, для подобных иллюзий слишком опытен. Для меня бег времени почти осязаем - я наблюдаю его с обреченным сожалением. Маргарет, кажется, полагает себя способной время остановить. Гул усиливался. Мы стали частью толпы, мы слились с народом. Давно я не сливался с народом - и давно не разделял чувств Маргарет.
В течение следующих нескольких дней настроения в кабинетах, клубах и на званых ужинах отличались нервозностью, не виданной в "нашем районе Лондона" со времен Мюнхенского сговора. Как и во времена Мюнхенского сговора, появилась - и прогрессировала - тенденция отклонять приглашения в дома, где могла вспыхнуть ссора. Правда, нынешний раскол проходил по другой линии. Гектор Роуз и его коллеги, высшие чиновники, в свое время горячо одобряли нашу роль в сговоре. Теперь, несмотря на консервативность, на врожденную и благоприобретенную склонность поддерживать правительство, они политики правительства принять не могли. Роуз - тот просто меня шокировал.
- Не хочется мне, дражайший Льюис, связывать себя скоропалительными зароками, тем более что в скором времени сдерживание таковых мною будет волновать меня одного, и никого другого; только, должен признаться, не представляю, под каким гипнозом снова проголосую за консерваторов.
Роуз нервничал, ибо впервые знал о конечном решении меньше, чем обыкновенно, - нервничал, но также и возмущался.
- Я давно привык к тому, что уровень их интеллекта, - (под "ними" Роуз подразумевал политиков; он впервые заменил местоимением подобострастный термин "начальство"), - недотягивает до среднего. В конце концов, я вот уж почти сорок лет тщетно пытаюсь объяснить им разницу между четкой формулировкой и формулировкой расплывчатой. Но я подозреваю, что у стаи крикливых какаду и то больше соображения. - Роуз поморщился, взвесил аналогию и нашел ее достаточно близкой.
Он сидел у себя в кабинете, полускрытый вазой с цветами.
- Льюис, говорят, вы тесно общаетесь с Роджером Квейфом. Это правда? В смысле, говорят, вы общаетесь теснее, чем обыкновенно чиновник, пусть даже не совсем типичный, общается с политиком, пусть даже не совсем типичным.
- Да, это правда.
- Роджер Квейф наверняка замешан. Вам что-нибудь об этом известно?
- Ровным счетом ничего, - ответил я.
- Говорят, он выступил с протестом на заседании кабинета. Любопытно было бы узнать поподробнее. Я повидал немало министров, весьма храбрых вне парламентских стен. Но вот куда девалась их бескомпромиссность, стоило им оказаться на очередном заседании? - Голос Роуза чуть задребезжал. - Возможно, будет некоторый толк, если вы шепнете Квейфу, что у энного количества относительно здравомыслящих и ответственных лиц возникло ощущение, будто они делают свою нужную и ответственную работу в сумасшедшем доме. Озвучивание этого ощущения совершенно безвредно. Зато предполагает безмерную благодарность с моей стороны.
В тот день даже Роузу потребовалось немало усилий, чтобы вернуться к своим обязанностям, своей "нужной и ответственной работе".
Зато были довольны Том Уиндхем и его приятели-заднескамеечники.
- Наконец-то можно ходить с гордо поднятой головой, - заявил один из них.
В эти дни я не видел Диану Скидмор, но слышал о ней. Говорили, бассетский кружок еще теснее сплотился на почве одобрения действий на Суэцком канале. Пока госчиновники сутулились в своих креслах, политики пребывали в состоянии эйфории. Сэммикинс, едва ли не впервые нелишний, прямо-таки излучал эйфорию. И не без оснований. Он, оказывается, единственный в правом крыле, был сторонник сионистов. Не знаю, может, из каприза, только Сэммикинс обратился к командованию израильской армии с просьбой зачислить его в офицерский состав, и бурно радовался перспективе "напоследок", прежде чем станет негоден по возрасту, поучаствовать в "операции".
Журналисты и политические комментаторы распространяли слухи по клубам. В каждом из нас боролись доверие и подозрительность, ни то ни другое не перевешивало, ибо кризисные ситуации приводят эти состояния к общему знаменателю. Человек напуганный, подобно ревнивцу, мечется от первого ко второму и обратно, и первое и второе полагая равно возможным. Прошел слух, что кое-кто из поддерживающих правительство забеспокоился. Я лично говорил с Кейвом и двумя его приятелями, резкими на слова, как все чиновники и интеллигенты.
- Скажите спасибо Итону и нашим бравым гвардейцам, - заметил один молодой консерватор.
Что нам было делать, чтобы остановить это безумие? Сколько членов кабинета против? Сколько готовы уйти в отставку? И что себе думает Роджер?
Однажды утром, во время передышки между заседаниями, Роджер послал за мной - хотел кое-что сообщить о нашем научном комитете. Про Суэц он ни словом не упомянул. Я решил, пока давить не надо. Вскоре постучалась секретарша: пришел мистер Кейв. Не примет ли его господин министр?
При имени Кейв выдержка изменила Роджеру.
- Да оставьте вы меня в покое хоть на минуту! Задержите его, отвлеките! Всему вас учить!
Роджер продолжал в том духе, что слишком занят, слишком загружен звонками и посетителями, - пусть секретарша придумает какую-нибудь отговорку. Девушка ждала. Она знала не хуже Роджера, что Кейв из его сторонников самый талантливый. Она знала: нельзя его выдворять. Наконец Роджер, демонстрируя максимум недовольства, велел пригласить Кейва в кабинет.
Я собрался уходить, но Роджер хмуро замотал головой - дескать, останьтесь. Вошел Кейв, подбородок вверх, широкая грудь вперед, глаза посверкивают из-под тяжелых, густо опушенных надбровных дуг. Роджер собрал дружелюбие в кулак. А мужество говорить напрямую нашел в себе Кейв.
- Вот так каша заварилась, верно?
Последовало несколько любезно-язвительных ремарок, не требовавших, впрочем, реакции Роджера. Внезапно Кейв выскочил с кружного пути на прямой.
- Как по-вашему, хоть капля здравого смысла в наших действиях имеется? - спросил он.
- Как по-вашему, что я должен сказать? - парировал Роджер.
- Я говорю от лица некоторых ваших друзей, - продолжил Кейв. - Может быть, вам известно то, что неизвестно нам? Может быть, эта информация заставит нас изменить мнение?
- Вряд ли.
- Роджер, - Кейв оставил язвительный тон и говорил теперь как человек, облеченный властью и могущий позволить себе не размениваться на пробные камни, - я вас серьезно спрашиваю. Вы что-то знаете?
И во второй раз Роджер отвечал дружелюбно и спокойно:
- Я не владею информацией, способной изменить ваше мнение.
- Допустим. Но ведь вы знаете, каково наше мнение. То, что происходит, - неправильно. Глупо. В конце концов, от этого толку не будет.
- Мнение далеко не оригинальное, не так ли?
Ни Кейв, ни я еще не знали (хотя я мог проверить дату позднее), что накануне вечером правительство США известило кабинет о резолюции ООН.
- Только не говорите, что сами так не думаете. А вот удалось ли вам изложить свои соображения?
- Вряд ли вы можете рассчитывать на мой отчет о происходящем в кабинете.
- Вы же время от времени проговариваетесь о положении дел… - Терпение Кейва было на пределе.
На этой фразе Роджер взорвался - а прежде позволял себе подобное только из тактических соображений, по крайней мере на моей памяти. Лицо его побелело, голос стал хриплым, будто придушенным.
- Хорошо! - закричал Роджер. - Я пока в своем уме. Я не считаю, что это умнейший ход - или решающий удар, как вам будет угодно, - в британской политике с тысяча шестьсот восемьдесят восьмого года. С чего вы взяли, будто я не вижу очевидного? По-вашему, я глупее вас?
В гневе Роджер был поистине уродлив - и страшен. Роджеру было неприятно обнаружить в человеке столь проницательном, как Монти Кейв, вдобавок сопернике, способность трезво мыслить, но взрыв спровоцировало не только это обстоятельство. Оно послужило лишь толчком, импульсом.
- Я скажу! - разорялся Роджер. - Вам интересно, что я заявил в кабинете. Так вот. Ни-че-го! Слышите: ни-че-го!