- Ну так пойди посмотри. Тебе это надо или мне? Как последняя дура, я засеменила к часам в другой конец коридора, комплексуя от текущей на линолеум воды и того, что не даю спать человеку.
- Пять часов, - доложила я, вернувшись.
- Ладно, пошли, - сказала медсестра, вяло встала и поплелась по коридору.
- Куда пошли?
- На кудыкину гору... рожать пошли, женщина.
- Рожать? - у меня отнялись ноги.
- Что ты стоишь, женщина, как деревянная? Иди в лифт.
На автопилоте я зашла в лифт, а медсестра завезла туда каталку.
- Ложись на каталку.
- Зачем? - прошептала я.
- Инструкция такая. Воды отошли, значит, надо лежать.
- Зачем же вы меня через весь коридор к часам гнали?
- Вот родишь ребенка, его воспитывать будешь. А меня нечего воспитывать, а я за семьдесят рублей за каждой из вас бегать не обязана. Иностранцы хоть подарки дарят...
Предродовое отделение представляло зал, уставленный аппаратурой и кроватями, на которых лежали и страшными голосами кричали женщины.
"Как обидно умирать такой молодой, такой красивой, такой талантливой", - горько думала я.
- Женщина, уже, наконец, по-человечески ляжьте на спину! - заорал молодой парень в белом халате.
- Не могу. В карте написано, что у меня синдром полой вены, - четко, по-военному ответила я.
- Нет такой вены в человеческом организме, я здесь врач, а не вы. Ляжьте, вам сейчас провода оденут!
Молоденькая медсестра начала опутывать тело проводами, а лоб - ремнем с металлическими пластинками, соединенными с аппаратом.
- Вот включатель, женщина, вправо - усиливает, влево - ослабляет. Поняли?
- Нет, - ответила я, поняв только то, что спокойно умереть мне не дадут.
- Ну, как схватка сильная пошла, так увеличиваете, как кончилась, так уменьшаете.
- А что там?
- Да я не знаю. Ток какой-то, научная работа. Потом будете анкету заполнять, как он вас обезболил.
Я крутанула включатель - шарахнуло током, нечеловеческая поза, в которой я старалась выглядеть лежащей на спине и в то же время на спине не лежать, добавляла в мизансцену шарма.
Дежурный врач шелестел страницами детектива инфернальной обложке. Вид человека, читающего на ночном дежурстве детектив, вероятно, не был бы криминалом в каком-то другом отделении. Палитра воплей смешивалась и множилась в высоком потолке как северное сияние: тоненько выла маленькая кореянка, басом рычала длинноногая плечистая блондинка, плакала толстая женщина с косой и надсадно кричала моя соседка с обожженным обезболивающим током лбом.
- Сердце у тебя каменное, как с тобой только жена живет? - начала моя соседка диалог с врачом.
- Что вы, женщина, из себя строите? Не вы первая, не вы последняя рожаете, - ответил он, хрустнув перелистываемой страницей.
- Ах ты, гадина в портках! - завопила соседка. - Да что ты про это знаешь? Я третьего рожаю, а тебе бы одну менструацию в год - ты бы к ней девять месяцев готовился!
- Все, - сказал врач, - мое терпение иссякло! - захлопнул книжку и вышел.
- Дура, - закричала длинноногая соседка. - Что ты его выгнала? Ты у меня теперь будешь роды принимать?
- Да он бы твои роды заметил, если только б ты ему прямо на книжку родила! - не осталась в долгу соседка.
Все это напоминало космический корабль, жестоко запущенный с женщинами, не имеющими возможности позвать на помощь и не обученными оказать ее себе сами. Энергетика боли, все больше и больше закручиваясь в воронку, толкала этот корабль вперед к катастрофе. Я очнулась от густого вопля и дымящегося лба, постфактум осознав, что оба события относятся ко мне. Безуспешно пытаясь обуздать следующий вопль, я с трудом заставила себя не крутить переключатель тока на максимум во время схватки; нижняя половина тела отделилась от меня и носилась под потолком, размахивая простынями, как крыльями, а верхняя, вцепившись в кровать, пыталась рефлексировать между воплями. Время потеряло смысл, комната наполнилась полумраком и гулом, и я начала прощаться со всем, что мне было дорого в этой жизни.
Застучали каблуки, и мамзель в очочках с маской брезгливости и усталости на пухлом личике возмущенно произнесла надо мной:
- Женщина, ну что ж вы рожаете и молчите? Нам же с вашей двойни надо показатели записать. Перебирайтесь на каталку.
Мое поведение в этот момент можно было обозначить любым словом, кроме молчания, но понятие дискуссии осталось в том мире, с которым я уже попрощалась. Я поползла на каталку, как краб, и уже плохо сознавала, как в другой комнате, до потолка заставленной мониторами, мамзель запихивала в разные части меня Датчики и бегала среди экранов и тетрадок, в которые заносила показатели остатков моего существования.
- Это для меня или для детей? - спросила я между схваток свистящим шепотом.
- Это для науки, женщина, - гордо ответила мамзель, и если бы она стояла поближе, я бы врезала по ее напудренному личику ногой от имени всех женщин, рожавших в совке.
Каким-то образом я очутилась на родильном столе, около окна, залитого солнечным светом, огромные круглые часы, похрустывая минутной стрелкой, показывали девять сорок.
- Никого нет, потому что пересменок, - нежным голосом сказала дама с соседнего родильного стола. Было тихо, как в крематории, за окном галдели птицы, от эмоционального перенапряжения в голове и сердце перегорели все лампы, и в состоянии сладостной отстраненности я ждала конца.
В комнату зашли две немолодые женщины, подошли ко мне, и на их крик сбежался весь персонал отделения. Без всякого интереса я услышала, что роды должны были произойти час тому назад, что порвана до ушей и что непонятно, чем я теперь буду рожать, и что всех за это можно уволить, а перед этим оторвать руки.
- Не волнуйтесь, все будет хорошо! Как вас зовут? - резюмировала пожилая женщина, развернула меня на спину и почти улеглась сверху. Поскольку последние несколько месяцев меня не называли иначе, чем женщина; поскольку у меня не было сил сказать ей, что мне категорически нельзя лежать на спине; поскольку я ощущала это как долгожданный конец, способный прекратить пытки; я выговорила ватным языком:
- Меня зовут - женщина, - и потеряла сознание. Я открыла глаза в облаке нашатыря и увидела неправдоподобно огромного, черноволосого орущего младенца.
- Посмотрите, какой красавец, - щебетали женщины.
- Можно я его потрогаю? - попросила я. Его поднесли ко мне, я испуганно прикоснулась, он показался мне горячим, как пирог, вынутый из духовки.
- Не расслабляйтесь, сейчас будем рожать второго. Он у вас очень стремительный, уже околоплодных вод нахлебался, - сказала пожилая женщина.
- А можно отдохнуть?
- Нет, у нас на все про все пять минут. Быстро капельницы в руки и ноги! - И целый взвод акушерок, оказывается, их было не так уж мало по штатному расписанию, начал привязывать мои конечности к капельницам и галдеть, как птичий базар. Не прошло и пяти минут, как я увидела второго такого же младенца, его шлепнули, и он заорал громче первого.
- Это тоже мой? - пролепетала я в состоянии восторженной идиотии.
- Конечно, - ответила медсестра, отматывающая капельницы, - скажите спасибо, что сюда зашла профессор Сидельникова, иначе вам бы ни одного не видать!
Дальше был неотапливаемый ободранный коридор, в котором я и моя соседка лежали на каталках два часа, а животы лежали на нас, как сдутые дирижабли. В состоянии обокранности и униженности мы изучали завитушки лепнины на потолке.
- За ними хоть там присматривают? Или как за нами? - спросила я.
- Они не расскажут, - мрачно ответила соседка.
- Женщины, не спать! - орал на нас каждый проходящий мимо.
- Почему нас не везут в палату? - обессиленно спрашивали мы.
- Два часа спать нельзя, чтобы не пропустить внутреннее кровотечение, а сиделки у нас только для иностранок.
- Но здесь холодно!
- Это чтоб спать не хотелось.
Через два часа я была на операционном столе.
- Наркоз переносите? Здесь час зашивать надо, все в лохмотьях, - сообщил веселый парень в зеленом халате.
- Переношу, - ответила я и наконец отключилась под маской.
- Мужу скажете, что с него бутылка, зашил на совесть, теперь все как новое. Только почему же он вас так поздно к нам рожать привез? Вы же теперь полгода сидеть не сможете! - сказал парень через час.
- Он меня привез к вам месяц тому назад...
- Ну ладно, мы тут тоже люди смертные, все бывает. А вы сами где работаете?
- Я учусь.
- На кого?
- На философа.
Он хотел было сказать, что вот, мол, у вас в философии тоже не все в порядке, но одумался и заменил это на:
- Вот и отнеситесь к этому по-философски. Видимо, это было последней каплей, потому что из меня прорвались все накопленные организмом рыдания. Это была просто пляска святого Витта.
- Да успокойся, успокойся же... - метался врач, то прижимая меня к столу, то заглядывая в смежную комнату, в которой, естественно же, отсутствовала хирургическая медсестра. - Да у тебя от такого плача все швы полетят, придется еще час шить! Да ведь все так хорошо, у тебя такие сыновья роскошные! Что ж ты плачешь, милая? - и набирал в шприц ампулы одну за другой, и орал в коридор: - Лена, Лида, где вас черт носит? - и совал в мое синее от уколов предплечье какие-то бесконечные шприцы. И все начинало плыть вокруг меня: слепящие лампы, появившиеся наконец медсестры, зеленые стены. И в сумерках лекарственного коктейля я видела себя голой, бегущей по длинному, неотапливаемому коридору института гинекологии сквозь строй плюющих и бросающих в меня землей врачей к открытой освещенной двери, пытаясь прикрыть ладошками огромный живот...