25
- Папка! Тебя мамка зовет! - кричит Галка.
- Иду, - я с трудом разгибаю спину. День удался. Да и Ольга хорошо помогла, пока не убежала купаться. Мало того, что в плотных связках лежат двести готовых сумок, так ведь еще и перетряхнул снопы заготовленного тростника, прикинул, сколько нужно накосить еще, да каких оттенков, и пару новых сумок успел сплести. Без углов, почти без ленты, с оплеткой только по верхнему срезу, с хорошими ручками. Опробовал плетение, без рисунка. В два оттенка - зеленоватый с золотым. Играет на солнце.
- Папка! - не унимается Галка.
- Ну, иду же! - отвечаю я, закрываю сарай и отправляюсь к дому.
Дома праздник. Девчонки примеряют обновки. Светло-голубое шелковое платье у Ксюхи. Очередная кислотная маечка и шорты у Ольги. Спортивный костюм у Жанны. Курточка с отражательными вставками у Зинки. Сарафан на лямках у Галки. Пляжный комбинезон у Соньки. У Файки ничего. Она сидит, надувшись, в углу. Я подмигиваю ей и прикладываю палец к губам. Все будет нормально, Фаина. Завтра же.
Протягиваю новую сумку Лидке. Берет, окидывает мгновенным взглядом, но не улыбается. Впрочем, хорошо уж, что раздражение из глаз не плещется.
- Вот, - кладет на стол пакет. - Переоденься. А то ходишь как… Кузя Щербатый.
Я беру пакет, иду к себе в пристрой, открываю. Внутри рубашка-ковбойка, свободные джинсы, комплект белья, кроссовки, носки, суконная курточка-жилетка с кучей карманов. Переодеваюсь. Все впору, словно на меня сшито. Или мой размер не меняется, или Лидка иногда поглядывает в мою сторону. Иду в гостиную. Дочери уже накрывают на стол. Мое появление вызывает хор восторженных криков.
- Все за стол! - кричит Сонька.
Я споласкиваю руки у рукомойника, сажусь с торца стола, подхватываю подбежавшую Файку.
- Ничего не забыл? - смотрит на меня Лидка.
Все замирают. Я недоуменно оглядываюсь, показываю Лидке чистые руки. Виски и мочки ушей у нее белеют. Она суживает взгляд и начинает в тишине отчеканивает слово за словом.
- Сними жилет. За стол в верхней одежде не садятся. Сколько можно повторять? Сейчас же обляпаешь все…
26
Я опять на веслах.
- От любви до ненависти один шаг.
- Что ты сказал? - не понимает Файка. Она сидит на корме.
- Так, - мотаю головой. - Пустое.
- А… - кивает Файка. - Я тоже часто так… Говорю что-то, а получается пустое. - Она тяжело вздыхает. - А у тебя точно есть деньги?
Деньги у меня есть. С утра пораньше у сарая нарисовался Кирьян, без лишних разговоров забрал все сумки, посоветовал порезать на них же и последние десять циновок и "не заниматься больше разной ерундой". Потом показал липкие наклейки с чудными иностранными словами.
- Видел?
- Что это? - не понял я.
- Ты эти сумки не плел, понимаешь? Они импортные.
- Импортные? - все еще не понимаю я.
- С очень дальних островов, - поясняет Кирьян. - С очень-очень-очень дальних. Вот так.
Он снимает с одной из наклеек защитную пленку, приклеивает картинку на бок сумки, шуршит целлулоидом, превращая мое творение в заграничный продукт.
- Поэтому дальше все только через меня и только внутри сарая! - шепчет Кирьян. - Чтобы никому. Держи деньги.
Я пересчитываю двадцать тысяч рублей, пихаю их в карман жилетки. Сейчас Кирьян закутает мои сумки брезентом и поплывет превращать продукцию народных промыслов в таинственный загранпродукт и полновесные рубли. А я пойду в спальню, в которой не засыпал уже несколько лет, и вновь положу деньги в кружку с надписью "мама".
- Так, - таращит глаза Кирьян и выхватывает у меня последнюю сумку - двойняшку Лидкиной. - А это что?
- Вот, - пожимаю плечами. - Попробовал. Я же тебе говорил. Две штуки сплел. Вторая у Лидки.
- Сколько сделаешь таких в день? - почему-то переходит на шепот Кирьян.
- Две, - отвечаю я, потом прикидываю, морщусь. - Если сырье будет уже готово, да донышки заранее сладить, то и три.
- Мало, - чешет голову Кирьян. - Ладно! Посмотрим, может быть, дочек привлечешь, кому подзаработать надо. За такую буду платить двести. А пока в качестве премии. Вот.
Я получаю в руки еще две тысячи рублей.
- Лично от меня! - надрывно шепчет Кирьян, прыгает в лодку и толкается от берега. - Не пропадай, улыбчивый! У тебя золотые руки! И так даже лучше, чтобы без рисунка!
Двадцать тысяч я положил туда, куда и собирался. Две тысячи прибрал в карман нового жилета. Подхватил Файку и вот уже подгребаю к пристани. Десять циновок, которые Файка отобрала, подмышкой, в кармане две тысячи, впереди шумный рынок, над головой утреннее солнце, которое уже почти превратилось в полуденное.
- Нравится? - показываю Файке платье.
На платье два кармана, куча желтых цветов на салатовом фоне, оборки, рюшечки, но все в меру. Файка стягивает через голову выцветший сарафанчик седьмой доноски, ныряет в платье. Смотрит на себя в приставленное к столу уличного торговца зеркало, обнимает меня за ногу, утыкается носом в брючину, что-то шепчет. Я наклоняюсь, отколупываю от себя заплаканное лицо.
- Что ты говоришь?
- Потеряюсь, - отвечает Файка. - Я в этом платье потеряюсь на нашем лугу. Там тоже одуванчики.
- Не потеряешься, - успокаиваю я ее. - Сейчас мы еще купим тебе очень белую панамку и самые красивые сандальки. Хорошо?
- И котенка, - просит Файка.
- И котенка, - соглашаюсь я. - Но если мамка выгонит меня с этим котенком из дома, тогда мне придется уйти жить в сарай.
- Давай сразу уйдем жить в сарай, - предлагает Файка, и я понимаю, что мне очень хочется жить с ней в сарае.
- Но только до зимы! - предупреждаю я ее.
27
- Так бывает, - пытаюсь я оправдаться. - У меня давно ничего не было. Поэтому так бывает.
Маша лежит рядом, уже без купальника, восхитительная и недоступная. Она улыбается. Не смеется, а улыбается. И я начинаю понимать, что ничего не случилось, просто и в самом деле "так бывает", тем более, что у меня и в самом деле давно ничего не было, а если и было, то без Лидки, а так, как водится, и вообще…
- Хочешь я возьму?
Я молчу.
- Скажи мне, я хочу, чтобы ты взяла.
Мне вовсе не хочется, чтобы она взяла. Мне хочется самому ее взять, выпить по капле, почувствовать губами и языком каждый изгиб ее тела и даже больше.
- Я хочу услышать.
- Да, - послушно хриплю я. - Я хочу, чтобы ты взяла.
- Вот, - довольно говорит она и изгибается надо мной.
Потом, когда я наконец вспомню, что такое "быть мужчиной", когда вспомню, каково это, когда снизу в твои крылья бьет горячий воздух, как легко лететь, когда снизу бьет горячий воздух, как долго можно пролететь, когда снизу бьет горячий воздух, и как прекрасно срываться в отвесном падении и снова взмывать, срываться и снова взмывать, потом, когда она по-настоящему уставшая замрет возле меня уставшего в том же липком, свежем поту, как и я, и прошепчет что-то неразличимое, потом я вдруг спрошу ее:
- Зачем?
Она будет долго смотреть на меня, покусывая травинку, и когда я уже буду готов успокоиться, прошепчет:
- Просто так.
А когда мы уже одетые будем идти обратно вдоль колючей проволоки, добавит:
- Не заморачивайся. Когда я захочу тебя оставить, я скажу. Когда будет все, я скажу.
28
- Посмотри.
Она появляется не одна. Рядом с нею высокий молодой парень, который даст мне тысячу очков вперед. Определенно, я никогда не смогу ее любить так, как любит он. Конечно, если он ее любит.
- Посмотри, - она бросает на меня короткий взгляд, тайком показывает большой палец и разворачивает циновки. - Вот. Как тебе?
Он рассматривает их по очереди, потом смотрит на меня и снова рассматривает циновки. Щурится.
- Вам плохо?
- Нет, - с удивлением смахиваю капли внезапного пота со лба. - С чего вы взяли?
- Так, - он пожимает плечами. - Побелели что-то. Нет, Маш. В целом - неплохо, но сама стилистика не для современного интерьера. Тут ведь все сюжетные вещи. А нам бы подошло что-то не так уж четко оформленное, абстрактное. Понимаешь?
Она кивает, берет его под руку и они уходят. Файка, которая высунулась из-под прилавка в последний момент, замечает с какими-то почти старушечьими интонациями:
- Хороший парень. Но когда я буду в самом соку, он уже станет старичком.
- Вроде меня, - я собираюсь переложить циновки и заодно посмотреть, что выбрала Файка.
- Ты особый случай, - не соглашается Файка. - Тебя бы я выбрала в любом возрасте.
- И в любом состоянии, - качаю я головой. - Желательно спящим.
Из всех циновок Файка оставила десять одинаковых. На всех из них серым - вода, коричневатым - пузыри островов, зеленым - щетки тростника у берега. И все. Самые простые, самые слабые работы. Да, прав Кирьян, нужно бросать заниматься ерундой и плести сумки. Под последней циновкой листок бумаги. На нем ровным, уверенным почерком надпись: "Завтра у входа в Контору в двенадцать часов".
- Что там? - спрашивает Файка.
- Бумажка, - отвечаю я.