Фараон тоже вышел, но остановился на лестнице и заглянул в открытую дверь гостиницы. Двумя руками он держал рюкзак, свисавший ему до колен.
Пальмо повернул горожанина лицом к часовне и, указав пистолетом на надпись под часами, спросил:
- Ты знаешь французский, скажи, что там написано.
Горожанин прочел, и лицо его стало пепельно-серым.
В этот момент Бьянко вышел из гостиницы и побежал к машине, подталкивая впереди себя Фараона, заставляя его тоже бежать.
Пальмо сел за руль, Фараон с рюкзаком на коленях рядом с ним, а тех троих пихнули на заднее сиденье. Бьянко и Этторе присели на корточки, упершись спинами в переднее сиденье и помахивая пистолетами перед носом трех пленников.
Бьянко оставил открытой дверцу в сторону озера и крикнул Пальмо:
- Давай быстрее!
Резким рывком Пальмо тронул машину.
- Руки на затылок! - приказал Этторе горожанину.
Тот послушался, и тогда Этторе навел пистолет на французов. У них руки были опущены, но, взглянув на горожанина, Они тотчас последовали его примеру.
- Веди машину по самому краю, Пальмо, - приказал Бьянко.
Потом взял коробку с поддельным кокаином и швырнул ее в озеро..
- Прыгай, сволочь! - скомандовал он горожанину.
Весь посерев и стараясь не глядеть в сторону озера, тот взмолился:
- Вели остановить машину. Мы сойдем и ни разу не обернемся. Клянусь тебе!
- Прыгай, сволочь!
- Так мне же тогда конец!
- Конец тебе будет, если ты не прыгнешь! Мне просто жаль пачкать обивку машины.
С переднего сиденья Фараон крикнул:
- Не убивайте их или приканчивайте и меня тоже!
- Молчать! - цыкнул на него Бьянко и повторил свой приказ горожанину..
Горожанин привстал и, согнувшись, стал протискиваться к дверце. Он спотыкался о колени двоих французов, которые, упираясь спинами в сиденья, старались приподняться, чтобы его пропустить. Когда он оказался в дверном проеме, Бьянко толкнул его в спину дулом пистолета. Горожанин вывалился наружу, в машину ворвался только его испуганный крик, резкий и короткий, похожий на крик сокола.
Затем Этторе приказал французам:
- Alez!
Оба француза выпрыгнули из машины без звука, один за другим.
Тогда Этторе закрыл дверцу. Он и Бьянко уселись поудобнее на заднем сиденье вместо тех троих, убрали пистолеты и, отдышавшись, полезли в карман за сигаретами.
Бьянко сказал:
- Они уже теперь на берегу.
- Знаешь, - Бьянко, это первое наше с тобой серьезное дело, которое напомнило мне войну, - сказал Этторе.
Фараон обернулся и посмотрел на них. Растрепанные седые волосы падали ему на глаза, полные слез.
Бьянко сказал ему:
- Вот не думал, что ты такой, Фараон.
Фараон ответил ему бессмысленной улыбкой.
VII
- Ты что натворил? - в упор спросила его. мать в тот январский полдень, не дав ему времени закрыть за собой дверь.
Голос ее звучал не слишком грозно, но от неожиданности он вздрогнул так, будто его спрашивал полицейский или судья.
- А что? - спросил он настороженно.
- Приходила к нам эта девушка, Ванда.
- А!.. Зачем?
- Во что, бы то ни стало хотела тебя видеть, спрашивала, где тебя найти, а я теперь редко знаю, куда ты ходишь. Она так нервничала, что ни минуты не могла стоять на месте. Сказала, что пойдет домой, пообедает, а потом опять будет тебя искать. Что вы с ней наделали, с этой Вандой? Какую-нибудь глупость?
- Никогда мы ничего плохого не делали, - ответил он, но тут же вздрогнул, словно от пощечины.
Его ожгло воспоминание об одной ноябрьской ночи, когда он шел по направлению к окружной дороге, где его ждал. грузовик Бьянко, чтобы отвезти на текстильную фабрику в М., а Ванда вышла ему навстречу из-за угла и повела за руку через линию железной дороги, туда, где начинались поля.
- Ты что, - сказал он, - видишь, кругом снег.
- Ничего, ты подстелить свою куртку, - отвечала она, - и не заставляй себя тащить, Этторе, давай скорее, я удрала из дому, и у меня считанные минуты.
Он полез было за бумажником, но тут же опустил руку, вспомнив, что там не было того, что нужно.
- У меня нет… Я не знал… - пробормотал он.
- Ничего, только будь осторожен.
- Я не могу быть осторожен… как ты говоришь.
Но она продолжала тащить его, заставив пройти несколько шагов до края поля, покрытого снежной пеленой.
Со временем это выветрилось у него из головы, а теперь все, что было в ту ночь, ударило его, словно пощечина.
- Ничего плохого мы не делали, - повторил он, - просто не знаю, что с ней стряслось. Рехнулась она, что ли? Давай, мать, поедим спокойно. После обеда я ее разыщу и узнаю, в своем ли она уме.
Пообедав, он вышел из дома и, несмотря на холод, прошел из конца в конец две улицы, сам толком не зная, почему идет именно этой дорогой. Внезапно на углу Заводской улицы он увидел Ванду, стоявшую на самом ветру и дрожавшую так, что это было видно издалёка.
- Этторе сначала остановился, издали глядя на нее, потом медленно подошел. В глазах у девушки он увидел только страх. И прежде чем он успел открыть рот, она сказала:
- Я беременна… от тебя, Этторе.
- Что ты говоришь, бог мой, - произнес он еле слышно.
Невольно он уставился на ее живот и даже отступил на шаг, пытаясь рассмотреть получше, с трудом удерживаясь, чтобы не расстегнуть на ней пальто, мешавшее ему видеть.
В его взгляде Ванда тоже уловила испуг, и тогда в ее глазах отразился еще больший страх. Этторе смотрел на нее в ужасе, как будто он зажег в глубине ее тела бикфордов шнур и теперь с секунды на секунду ожидал взрыва.
- Что ты скажешь? - еле выговорила она дрожащими губами.
- Ты уверена? - спросил он глухо.
- Доктор так сказал.
Он откашлялся.
- Ты уже была у доктора?
- У меня началась рвота…
Сморщившись от отвращения, Этторе в отчаянии хлопнул себя по бедру и крикнул:
- Зачем ты мне об этом говоришь?!
- Этторе! - воскликнула девушка.
Немного погодя он спросил:
- А что твои?
- Они ничего не знают. Месяца два я еще могу от них скрывать, но не больше. За эти два месяца я должна найти в себе силы утопиться.
- А я на что? - спросил он, не глядя на Ванду.
Она тоже не смотрела на него и в ответ только пожала плечами.
Было очень холодно, с реки и полей дул ледяной ветер.
Он обнял ее за плечи, по-прежнему не глядя в глаза. Оба, по очереди, испускали тяжелые вздохи, как будто нарочно затеяли такую игру.
- Что же мне делать? - спросила она.
- А?
- Что мне делать?
Он не ответил. Она подождала, потом спросила:
- Ты как считаешь?
Он не мог раскрыть рта. Наконец выдавил из себя:
- Это тебе надо решать.
- Я сделаю все, что ты хочешь. Только скажи.
- Я не знаю, что сказать.
- Ну, говори же, Этторе.
- Не знаю, что и сказать…
Тогда она крикнула, чтобы он не подличал.
У Этторе словно темная пелена стояла перед глазами. Наступая на Ванду грудью, он подталкивал ее к дому, пока она не прижалась спиной к стене. При этом он не мог произнести ни слова.
Упершись руками ему в грудь, Ванда умоляла:
- Говори, Этторе, ты же мужчина. Считай, что ты мой хозяин, и решай, что со мной делать. Ведь если бы у тебя испортился мотор, ты бы принял какое-нибудь решение. Скажи, и я тебя послушаюсь. Я сделаю, как ты скажешь.
Он все не отвечал, и тогда она совсем тихо спросила:
- Хочешь, поговорю с каким-нибудь врачом? Только, знаешь, операция стоит очень дорого…
Едва он собрался с духом и выдавил из себя: "Деньги у меня есть, сколько надо", как увидел ужас в ее глазах. Этторе почувствовал комок в горле. Он обнял ее обеими руками и сказал в пушистые волосы:
- Думаешь, я хочу, чтобы ты себя сгубила?
Она попыталась отстраниться, посмотреть ему в глаза, но он лишь крепче прижал ее к себе:
- Стой так: тебе будет теплее.
Ее слезы стекали ему за ворот, и ощущение этой теплой, мгновенно остывавшей влаги как-то ужасно расслабляло его.
- Мне хочется ребеночка! - выдохнула она, наконец, куда-то ему в шею.
- У тебя и будет ребенок. Я тебе его дал… Он твой… будет у тебя ребенок, - говорил он, уткнувшись ей в плечо и не решаясь открыть глаза и увидеть свет.
Она отодвинулась, но не сняла рук с его груди и смотрела на него, беззвучно шевеля губами. И тогда Этторе почувствовал, как внутри у него теплеет. Он распрямился навстречу резкому ветру с реки и теперь боялся только, чтобы это тепло не исчезло и вместо него опять не появился леденящий холод.
- Ну вот мы и договорились, а теперь иди домой. Ты совсем как ледышка.
Она опять испуганно прильнула к нему всем телом и спросила:
- Что мне дома делать?
Он мягко отстранил ее и поднял ей голову, чтобы она посмотрела ему в глаза, теперь они были ясные и твердые, такие же, как "на работе" с Бьянко. Но он хотел только заставить ее слушаться.
Глядя ей в глаза, он сказал:
- Дома ты расскажешь обо всем отцу, матери, братьям…
- Нет, - слабо вскрикнула она.
- Ты им скажешь, ты должна сказать еще днем, потому что вечером я приду к вам.
- Ты с ума сошел, Этторе! Они тебя изобьют, изобьют до смерти!
Но он настаивал:
- Скажешь! Поклянись, что скажешь все!
Она молчала, у нее стучали зубы.
- Сейчас я уйду, - сказал он, - но мне надо быть уверенным, что когда пробьет четыре, они уже будут знать все. Поклянись, что скажешь!