Рожки протрубили отбой. Воеводы киевские, да и сам Изяслав, по запарке, по глупости, решили врага отступающего в капусту покрошить. Нарвались на по эшелонную оборону, с гвардейской выучкой. Берсерки и братские дружинники порубили их быстро и жестоко, никто даже не понял, что случилось, но от киевлян, за исключением тех, кто вовремя руки в гору поднял, осталось одно воспоминание. Переяславль открыл им ворота сразу, а Киев со страху через три дня, даже ранее чем дружины к нему подошли. Изяслав, как побитый пес бежал на Волынь. На силы свои не рассчитывая, позвал себе на помощь короля Венгрии Гейзу, герцога Богемии Владислава и короля Польши Болеслава Кудрявого. Но слухи о совете у Мануила уже ползли по Ойкумене. И место Андрея в этих слухах было точное. Божий сын, царь-священник, Боголюбский друг Богородицы. Наместники старой Орды судьбу пытать не стали. Оба короля и герцог отправили послов к Андрею со словами: "вы нам еста в отца место… а мы есмы по Бозе все Христиане". У трона каждого уже стояли братские посадники и шептали им в уши нужные слова.
Юрий же закусил удила. Киев под рукой. Воде бы уймись и радуйся. Но жажда мщения подняла мутную волну в душе князя. Он столько терпел от племянника. От Мстиславовича. И вот он рядом в Луцке, даже ближе чем Владимир-Волынский. Юрий бросил в бой конные дружины, разбитые тут же. Каков поп – таков и приход.
– Брат, – В горницу Андрея вошел Борис, – Юрий послал конную дружину к Луцку. Разведчики доносят, что ее в засаде всю порубили.
– Выступаем, – Андрей встал, – Медлить – дать возможность всем оправиться и голову поднять. Киевляне не львы – это крысы. Они нас ночью перережут, если нашу слабину почувствуют.
– Но брат, вои отдыхают в Вышгороде и Любече. С нами малая дружина, – Борис ждал.
– Гиенам не нужен львиный пастух, – В горницу вошел Данила, – Кого боитесь? Черных клобуков? Так им только падаль жрать. Возьми меня с собой Андрейка, может советом пригожусь.
– Возьми! – Подошла Малка, одетая в боевой доспех, – Возьми, так Боги просят, – В глазах ее было знание великого горя. И Андрей понял – это будет последний бой Данилы, но так угодно Велесу и Макоши.
– Собирайте всех, кто рядом! Едем!
Кони вынесли немногочисленный отряд Андрея из ворот в сторону Луцка. Они подоспели как раз к тому времени, когда из ворот города выступали конные дружины Изяслава. Не давая отдыха коням, они бросили их в самую гущу врагов. Копье Андрея сломалось от первого удара. Конь получил три раны. Рогатину, направленную в грудь князя, перерубил молниеносный удар волшебной сабли Малки. Вкруг Андрея встали стремя в стремя ближние. Конь под ним зашатался. Дружины врага начали отступать к городу, теснимые, берсерками. Стрелы отскакивали от щитов и броней братской дружины. Перелом наступил. Андрей поздно почувствовал, что конь сейчас упадет, но Малка и Борис сжали его коня своими и повели из сечи. Отход Андрея воодушевил оборонявшихся, и они сделали отчаянный рывок. Данила повернул коня и бросил его навстречу догонявшим. Это было самоубийство. Это был жест отчаянья. Но он дал ту минуту, которой хватило вынести коня Андрея из битвы, прежде чем он пал. Борис, Малка и остальные бросились туда, где в гуще врагов мелькала секира Данилы. Они успели. Но тело старого воина покрывали десятки ран.
На берегу реки Стырь насыпали воины два кургана. Один поменьше для коня, что вынес хозяина из битвы. Второй – для старого дядьки, что умер, как и хотел, в бою с секирой в руке, грудью прикрыв своего любимца.
– Ну вот, Андрейка… И я пошел… в Ирий. – С трудом сказал Данила, – Время мое пришло. Видел я… могу теперь сказать тебе… там… в Храме видел… послужу еще Руси матушке в сече грозной. Малку люби… она одна теперь тебя любит…Микулица – брат…Борис – мне замена…, – Он приподнял голову, нащупал секиру, – Обещание свое помни…по старому обряду.… Наклонись, дай поцелую…Там встретимся…Дай Бог… нескоро…, – Старый вой замолчал навсегда.
Огромные погребальные костры для двух самых близких друзей князя готовила Малка. Она знала, как их сложить. Поленья из соседней дубравы легли один на один. Верные дружинники уложили на один костер коня в золотой сбруе и боевом седле, засыпав его овсом и пшеницей. На другой костер водрузили воины боевой стружок, в который положили старого воина в полной броне, с секирой в руке. Забили его боевого коня и верного пса. Уложили дружинники меду пьяного, и ендовы, чтобы было из чего пить его, да яств всяких на закуску. Злато, серебро побросали в лодью.
Панбархату, да шелку разного. В одном нарушила Малка завет старого дядьки. Сама выбрала из пленниц молодую девку, сама колдовала с ней в сторонке и сама отвела ее на самый верх сложенной поленицы, и резким движением сабли положила ее на горы добра.
– Извини дядька, – Сказала она, – Но там, в Вальхале должна она из тебя смерть забрать и жизнь ей дать. Так велят Боги. Так заведено исстари, что бы ты к нам еще вернулся, в другой жизни своей. По старому, так по старому.
– Делай Малка, как знаешь, – Ответил на ее немой вопрос Андрей, – В этом я тебе не указ.
Взвилось в небо погребальное пламя и унесло в своем дыму Данилу и княжеского коня, каждого в свой чертог.
На следующий день Микулица собрал мастеров из княжеской ватаги и коротко пояснил.
– Сроку вам неделя. Что бы через срок показали мне, какой монастырь на сем месте стоять будет, и кака церква в нем в честь убиенного Даниила и коня княжьего, – Он жестом остановил главного мастерового, – И коня княжьего. Все!
– Какие братья в сем монастыре будут службу править? – Поинтересовался тот.
– Псы Господни! – Коротко ответил Микулица, – Что б всем память была и напоминание, что вырвем скверну, выгрызем, чего бы нам это не стоило! Стройте! Вопросы есть?
– Вопросов нет, брат! – Коротко ответил старший Мастер гильдии каменщиков, поняв, что со старшим не спорят.
Через время взметнул золотые купола на высоком берегу Стырь реки новый монастырь, в котором нашлось место увечным в сечах воям да суровым монахам, называемым доминиканцами, то есть Псами Господними, на чужой не знакомый манер. Зорко смотрели они за покоренными землями, неся службу государеву, и не было с тех пор в той земле места измене и разбойству, больно остры были мечи у смеренной братии. Чуть западнее, по границе с Угорщиной, под снежными шапками Карпатских гор на зеленых полонинах, у истоков синих рек раскинулись вольготно Червенские города Братьев Вехме – тайной организации догляда и сыска. С крутых горных кряжей и перевалов смотрели они на Галицкую и Волынскую Русь, напоминая всем вокруг у кого теперь вожжи в руках. Оттуда разбежались потом по Великой Империи "красные дворы", "красные кресты" и "красное крыльцо", где вершили свой суд побратимы ассасинов под сенью своего креста в круге и под девизом своим "Справедливые дела защищены тайной и законом". Но все это было впереди.
После Луцка Андрей собрал дружину и пошел по Поднепровской и Волынской Руси, надо было посмотреть, что в землях делается.
Отец его Юрий, как всегда, власти в руках удержать не смог. Да и как удержишь, если старший Монамохович Всеволод еще жив и на троне. А то, что крутит им ушлый племянник, так то разве боярам объяснишь. Тем более, что им и на руку, когда в земле неспокой и разорение и крепкой власти нет. Изяслав погнал Юрия из Киева вон, как не раз делал. Андрей спешно повернул дружину, встретил войско киевское на реке Руть. Лицом к лицу сошлись двоюродные братья, внуки Монмаховы – Андрей и Изяслав. Обломав копье, порубив руку и бедро князю киевскому, Андрей приподнял его из лужи крови и сказал.
– Изя, послушай меня, неразумный. Богами сказано тебе, склони выю, покорись. То не моя воля! Божья! Не будешь под ногами путаться – долгие тебе лета. Будешь мне мешать волю Богов исполнить – место тебе сыра земля. Последний раз говорю, уйдите и ты, и Вячеслав с дороги моей! Не хочу войны, мира хочу! Но будет война, вам в ней только тризна! Мне ваш Киевский стол на дух не нужен! Но запомни. Не я говорю, то Боги моими устами, сына Божьего вещают. Провидение вас не на поле бранном, так за столом мирным найдет, если не покоритесь воле Богородицы.
– Не пугай князь! Не из пужливых, – Вскинул голову без шелома Мстиславович, – Прямь от страха голова зашлась.
– Смотри! Отвалится голова-то. Не на что будет венец надевать, – Ответил Андрей, кинул раненого на руки киевского дружинника, – Гони домой! Смотри! Последнее слово сказал я! Более не свидимся. Все в руки Богов отдаю!
– Богов так Богов. То не нам решать. Но тебе братец спасибо, жаль, что мы с тобой не за общим радостным столом. Но то Боги нас развели, да отец твой шалопутный. Но все равно спасибо тебе. Должок за мной.
Андрей стегнул коня, на котором лежал Изяслав плеткой, а сам, повернувшись в седле, полетел по полю, как бог войны Перун, под пегим стягом – Босеаном. Более они не виделись. Нежданная смерть забрала киевского князя, а вслед за ним и дядю его Всеволода Владимировича, освободив киевский престол, для так желавшего его Юрия Долгие Руки.
За годы эти, в глупой охоте за Киевом, погиб брат Андрея Ростислав, с которым они вместе науку валетов проходили. Старшим в роду остался Андрей. Женитьба перед самой смертью Мстиславовича на княжне Грузинской ни почету, ни корысти Поднепровской Руси не принесла. Да и сам Андрей поняв, что не тем, ох не тем делом занят, и что вязнет все более и более в усобицах, развернул дружину и погнал в Залесье. Дело делать.
Пока там паны бились, а у холопов чубы трещали, Андрей перенес город свой любимый Плещеевск с одного берега Плещеева озера на другой, и отстроил замок белокаменный, назвав его Переяславль-Залесский в честь первой победы на родной земле. Одна Малка вздохнула:
– Был городок, как озеро, как глаза мои синевой отливал, а стал крепостцой на взгорке… и детство забылось. Жаль.