Малку за глаза так и продолжали звать эльфом, Данилу – Аресом, а посад, где расположились русичи, за певучесть его отроков прозвали Скалой бардов, что вскоре перешло и на прозвище самого князя Андрея. Так и звали его теперь на Храмовой горе – Андре Мондбард, то есть по-словенски Андрей с Певучей Скалы.
И когда уже все устоялось и пошло по накатанной колее, в один из обыкновенных дней солнечных, как обычно в этой стране, с легким дуновением ветерка с гор, с отсутствием всяких ожиданий и новшеств. В простой день, каких было в этот непростой год мало, потому, что и год состоял из одних событий, и само понятие простой день уже было событием. Вот в такой день, когда ничего не предвещало беды, вдруг в самый разгар дня солнце задернулось черной тенью. Как будто огромный и незнакомый зверь открыл свою пасть и проглотил ослепительный диск, пылавший на небе. Но столько было в нем сил, что огненные лучи все равно вырывались из пасти страшного зверя и царской короной светили в непроглядной тьме. Закричал скот, заржали лошади, завыли собаки. Только братья Угрюмы знакомо оскалились, на появившуюся среди дня луну, да Малка сказала, как бы в глубоком сне:
– Все, и это время мы проехали, началась другая жизнь. В другом мире, в другой судьбе.
Глава 2
Магия богини леса
Все приходит для того, кто умеет ждать.
Бенджамин Дизраэли
Три года пролетели в постоянных заботах, учебе, походах. Череда событий слиплась в общую массу, в которой с трудом можно было различить что главное, что второстепенное. Уже свыклись пулены с присутствием в Новом Израиле ростовской дружины, прозвав место их жития Русским подворьем. Уже безусые отроки превратились в молодых витязей пригожих лицом и умелых в бою.
Князь Андрей, известный в Заморье, как Андре Мондбард, встретил вместе с Малкой в Акре молодого графа Боэмунда. О чем там говорили они с ним, а точнее, о чем там говорила с ним Малка, то так и осталось тайной, известной только им двоим. Однако вышел граф после разговора с ней без той особой спеси, присущей ему в последние годы, с глубоким раздумьем на челе, и дал согласие на свой брак с принцессой Иерусалимской Элизой. Крепко сел он после этого на Антиохийский удел, жестко взяв в руки бразды правления в княжестве, прикрыв с севера границы Ново-Израильских земель от воинственных арманов. Арманы были родичами по крови и братьями по духу, но взрывная смесь, замешанная на землях Киликии из породнения Медведей и Ангелов, не давала им жить спокойно. Земли их простирались от Понизовской Руси до границ Заморских земель, разделяясь на Великую Арманию и Малую Арманию, гранича с графством Эдесским, и княжеством Антиохийским. Вроде бы и не враждовали, но ухо пограничная стража всегда держала востро.
Неуправляемый, уже не граф, князь Боэмунд, был здесь как нельзя кстати. Вязаться с ним, зная его буйный нрав, даже арманы не очень жаждали. В гости к нему наведываться не шибко стремились. На его широком дворе в княжеском замке радушно принимали только князя Андрея, а более Малку.
Малка за это время расцвела, распустилась, как розовый бутон. Юный эльф превратился в прелестную девушку. Золотые локоны, падавшие на плечи, отросли почти до пояса. Даже золоченые брони и широкие камзолы с трудом скрывали девичьи формы, но пока еще Малке это удавалось, а главное ей это удавалось за счет того, что отводила она колдовским своим оком глядевший на нее взгляд. Лазоревые, бездонные ее озера стали глубже и синее, и в них проблескивал какой-то не человеческий огонь. Иерусалимские девки просто в обморок падали, когда проезжал молодой эльф на своем вороном иноходце по улицам города.
Микулица превратился из инока в дюжего монаха, рыцарского вида, по знанию и воинскому умению, имеющего мало поединщиков в Святом городе. Даже братья храмовники не высказывали большой охоты на турнирах с ним силой меряться. Однако более он жаловал братьев Иоаннитов, с командором которых – Раймоном сошелся он с легкой руки братьев из республики Амальфи, передавших тому привет еще в Цареграде. Брат Раймон, обустраивал братство Настоятелей Рати Святого Госпиталя Иерусалимского обстоятельно и благонамеренно, взяв главным его принципом заботу о больных и неимущих. Микулица, по наущению своего цареградского знакомца, при первой встрече начертал на песке у ног командора странный крест, как бы состоящий из двух арийских свастик прямой и обратной, и был принят благосклонно. С тех пор постигал он науку странноприимности и заботливости, и зело в ней преуспел.
Гундомер, среди дружинников по-прежнему прозываемый Ратмиром, занимался ратным делом на совесть, и вскорости, даже среди храмовников уступал разве только самому Гогу, да может еще князю Андрею, прослыв непобедимым в бою и добряком в миру.
Данила время проводил в основном в делах хозяйских, в обучении новых воев, в разговорах с такими же, как он ветеранами. По просьбе которых, на одном из Соборов на Храмовой горе жестко поставил вопрос о заботе, о тех ветеранах, что на старости лет без кола, без двора остались. Родовитые вои и дружинники, из походов возвратясь и наделы получив, поземельными боярами на землю оседали, окруженные заботами детей и челяди. Берсерки же, давшие обеты безбрачия и бедности, оставались не у дел. Напомнил про Даниила Заточника, челобитная коего, известная, как Моление Данила, ходила из уст в уста. Мало говорил старый воин, но по делу, и принял Собор решение о заботе и попечении над ветеранами в монастырских стенах до конца жизни их.
Малкины песни за эти годы разбежались, разлетись по свету, разнесенные лютнями трубадуров, гуслями бардов и менестрелей. На многих пирах можно было услышать сказы про великий народ, что пошел на поиск земли, где реки текут молоком и медом. Приукрашенные искусством рассказчиков, расцвеченные музыкой певцов, в нарядах бродячих комедиантов и скоморохов, трудно было узнать былины про Авраама – праотца, давшего обет Господу и заложившего Святую Землю, про первых судей и первых царей. Но уже жили своей жизнью сказы и сказки: про Илью из Мурома и хитроумного Эдесского дружинника, что вместе с объединенными отрядами ходил на Трою. Но Малка не огорчалась, услышав на каком-нибудь из пиров песню, хорошо ею знаемую, но так незнакомо звучащую. Мудрая ведунья знала, народ сам отбросит, отсеет все не нужное и оставит только то, что должно через года прожить. Макошь и Велес знают, что передать от пращуров, что отправить в Навь, и там схоронить. Не дело ведуна или волхва от лица Богов свои мысли говорить, и свои песни петь.
Волны усобицы докатились за эти годы и до заморских земель. Город-порт Венеция, что вырос на островах в дальних заливах Средиземного моря, окреп. Вены, отстроившие свой флот, понемногу прибирали к рукам морские пути в теплых водах, по-тихому, сгибая в дугу островных пиратов и независимых поморян. Сказывалась выучка варяжских и норманнских родов, воспитанная на северных не приветливых морях. Нефы венов и их драккары бороздили просторы, уже не встречая сопротивления ни на море, ни в прибрежных колониях. Местные мореходы, по прозвищу филистимляне, сдавали свои позиции, хоть и с неохотой, но все более и более отступая на неприветливые берега Маврской земли. Многие из них, такие как Отелло, перешли на сторону победителей и служили им теперь верой и правдой, занимая зачастую высокие посты и породнившись с родами, правивших на островах дьяков. До поры до времени, их острогрудые суда не совались с набегами на порты филистимлян, сидящие под рукой пуленов, предпочитая боевым драккарам, торговые нефы.
Но вскоре венецианцы, как теперь называли мореходных венов, начали зариться и на вольные порты Нового Израиля. Более всего раздражал их Тир, стоящий на полпути между морскими воротами Иерусалима – Яффой и островом Кипр, промежуточной базой всех морских путешествий. Венецианский приказной дьяк, отправивший для отвода глаз посольство в Иерусалим, снарядил немалый флот и бросил его к стенам Тира. Если бы не вмешательство графа Триполитанского, прозванного из-за этого случая Морским или Понтием да не подмога, посланная вездесущим Евстафием Собакой, можно было бы простится тирцам со своими вольными привилегиями. Но, помня истину "Дай ему палец, он всю руку откусит", Собор постановил, венецианцам спуску не давать.
Ростовцы в том походе поучаствовали мало. В основном для отстраски спустили в Яффе пару боевых славянских лодей, дожидавшихся их в доке с давних времен, распустили парус с Архангелом Михаилом и подняли ушкуйные вымпела. Налетчики осознав, что с суши катятся закованные в брони дружинники, а из-за мыса вынырнули и спрятались знакомые всем до боли в скулах варяжские ушкуи, решили судьбу не испытывать и после многодневной осады откатились в нейтральные порты Кипра, а потом домой на острова. Злобу, конечно, затаили, но и силой меряться, еще не окрепли.
Случай этот еще более утвердил всех в решении власть надо брать в руки крепко и роды между собой разводить, пока, гляди, дело до открытых столкновений не дошло.
В самой же Святой Обители братства крепчали и вставали на ноги. Приоры Сиона, разделившись на братство Дракона и братство Змеи, воспитывали своих людей и посылали их за море к Бернару регулярно. Он же, осев в центре Ойкумены, рассылал их по обжитым землям, где ставили они свои Дома и начинали подготовку к приему остальных братьев. Бернардинцы, называемые так по имени Учителя своего, плели тонкую, но крепкую паучью сеть, опутывающую все земли, где сидели словенские роды.