Георгий Иванович прочел мне популярную лекцию, как легко можно попасться на удочку, приобретая пимы. Встречаются такие прохвосты, которые скатывают пимы на морозе с прибавлением воды, а в тепле такие пимы превращаются в кашу. Чтобы этого не случилось, мы купили за пятьсот рублей подшитые пимы с кожаными задниками.
- Подшитые - куда теплее и уж наверняка без обмана…
Впрочем, на новые у нас не хватило бы денег.
Поздравив меня с покупкой и озорно подмигнув, Георгий Иванович извлек из кармана брюк бутылку портвейна. Портвейн этот он в отсутствие Аграфены Ивановны взял у нее из буфета. План у него был такой: продать бутылку рублей за триста, кое-что добавить и тоже купить валенки. До сих пор он носил резиновые чуни с пришитыми кожаными голяшками.
Чтобы я не мешал ему в коммерческих операциях, он вытащил меня из толпы и поставил на крыльце соседнего дома.
- Стой здесь и никуда не ходи. А то потеряемся… Я мигом.
"Миг" оказался довольно долгий. Я переобулся в только что купленные валенки, покурил, внимательно прочел все объявления на заборе, узнал, что продается суягная коза черной масти и стайка на дрова. Георгия Ивановича все не было. Раза два мелькнул его рыжий малахай из собачьего меха и снова скрылся в толпе.
Потом наконец появился он сам - в руках ни бутылки, ни валенок.
- Пойдем, - кивнул он без лишних слов.
Видя, что он расстроен, я ни о чем не спрашивал.
Только на следующий день Георгий Иванович рассказал мне, что произошло.
Из толпы вынырнули двое парней.
- Чем торгуешь, дед?
Георгий Иванович показал из-под полы горлышко бутылки.
- Это что? Керосин? - спросил один насмешливо.
- Сам ты "керосин". Портвейный - не видишь, что ли?
- Давай сюда, - обрадовались парни.
Тот, который был повыше, сноровисто выбил пробку ударом о ладонь. По очереди хлебая из горлышка, выпили.
- Однако, пить горазды, - удивился Георгий Иванович.
- Учись, отец… Ну, будь здоров.
- А деньги? - напомнил Георгий Иванович, и сердце нехорошо забилось в предчувствии недоброго.
- И верно… Деньги-то… Степка, расплатись!
Длинный порылся в карманах, вытащил два измятых рубля и несколько монет.
- Держи, дед.
- Хватит шутить-то, - пролепетал Георгий Иванович. - Вы давайте настоящую цену.
- А сколько ты просишь?
- Не дороже, чем люди. Нынче бутылка красной - триста…
- Копеек?
- Пошто копеек - рублей. По нонешним ценам…
- Фюить! - присвистнул тот, который был пониже. - А за спекуляцию ты, дед, еще не сидел?
- Держи вот два сорок… Руки в ноги и двигай, пока в милицию не угодил… Понял?
- Ребята, - взмолился Георгий Иванович. - Я же пимы хотел купить. Посмотрите, в чем я…
- Берешь или нет? По государственной цене?
- Чтоб вам подавиться этим вином, - плюнул старик и пошел прочь.
В спину ему полетела пустая бутылка.
- Подбери посуду-то свою. Сдашь - на магарыч хватит…
Георгий Иванович бутылку, конечно, поднимать не стал, но обернулся и сказал то, что говорил, должно быть, лет пятьдесят тому назад:
- Ничего… Еще встретимся.
Закончив рассказ, попросил:
- Только Аграфене - ни-ни. Засмеет, язви ее.
Первый и последний раз я видел Георгия Ивановича всерьез расстроенным - он хмурился, часто вздыхал и задумчиво крутил свои рыжие усы.
О бутылке портвейна Аграфена Ивановна вспомнила только перед новым годом. Стала искать везде. Даже лазила под кровать.
- Как провалилась, окаянная.
- Не ищи, - тихо и виновато проговорил Георгий Иванович.
- Ты прибрал?
- Прибрал…
Георгий Иванович похлопал себя по животу. Старуха не поверила.
- Что-то я тебя пьяным не видела.
- А я выпил и не заметил. Вино-то интеллигентное. Это тебе не самогон.
- С кем пил-то?
- В одиночестве. В таких делах товарищ - только помеха…
- Брешешь ты все.
Аграфена Ивановна поворчала и умолкла. Георгий Иванович заговорщицки подмигнул мне: "Обвели мы старую вокруг пальца".
8
Ольга, Ольга… Я думал, что пройдет, но это не прошло. Теперь, когда жизнь почти прожита, я пытаюсь понять себя тогдашнего - почему именно Ольга? До сих пор это остается для меня тайной. А может быть, и хорошо, что тайной? Как скучно бы жилось, если бы на свете не было тайн…
Стоял теплый вечер. На землю спускался редкий снежок. После работы я отправился искать дом на Спортивной. Хотел расспросить Морячка, как его найти, но затем решил, что найду сам. Долго плутал в полутьме, пока наткнулся на пеньки от спиленных ворот. Потом уже узнал и дом с покосившимися ставнями первого этажа. Узнал в глубине двора и старинный сарай с зарешеченным сенником. Поднялся по обледеневшей скользкой лестнице, где надо было держаться левой стороны. Постучал в дверь, обитую чем-то мягким.
Открыла дверь Зоя Большая. В мокром фартуке, с голыми руками по локоть в мыльной пене. Она узнала меня и чему-то обрадовалась:
- Проходи, Алеша.
- Я к Ольге.
- Она отсюда съехала.
- Куда?
- Я ее не караулила. Слышала, будто на Алтайскую.
Я шагнул к незакрытой дверце фанерной перегородки, заглянул внутрь. Теперь здесь жил кто-то другой: новая скатерка на столике, и сухие бумажные цветы в длинной зеленой вазе, и коврик, изображающий нагую красавицу, возлегающую на роскошных восточных подушках.
Зоя Большая, приблизив плоское стареющее лицо, зашептала:
- Тут одна студенточка живет… Из Иркутска.
И почему-то кося левым глазом, с лживой улыбкой добавила:
- Уж коли пришел, снимай кожанку… Гостем будешь. И что тебе Ольга втемяшилась?
- Нет, нет, мне домой пора…
- Как хочешь, насильно мил не будешь… А зря…
Идя домой, я ругал себя: "Почему я, дурак, не пришел к Оле на следующий день? Только потому, что она сказала, что мы больше не увидимся? Но ведь это слова, слова…"
9
"Здравствуй, Шура!
Знала бы ты, как хочется домой! Напрасно я уехал. Все здесь чужое, и я никогда здесь ни к чему не привыкну. Ты бы написала хоть пару строк, как там у вас? Как вспомню нашу Провиантскую, как ребятишки катаются на санках от самой Мичуринской вниз по всему взвозу… А Волга? Тебе она видна из окна… даже подо льдом она остается Волгой. Да что ни возьми, все такое родное.
О наших отношениях давай ничего не будем говорить. И ты все понимаешь, и я. И что бы ни случилось, мы друг друга не забудем. А вот встретились бы, может, и поговорить было бы не о чем. Ну, ничего. Будем считать, что все в порядке.
Как живу? Паршиво.
Каждое утро начинается со столовой. Улицы - в морозном тумане. Впрочем, это не туман, а черт знает что - какая-то вонючая мгла. Смесь настоящего тумана с дымом и копотью, которые при безветрии никуда не уходят, а грязным одеялом укрывают город.
С непривычки страшновато - приходит дурацкая мысль, что на землю спустился холод из космоса. Знаешь, Шура, совершенно ясное ощущение, что мороз исходит от звезд, и возникает опасение: а вдруг там, наверху, где планируется погода, сломалась какая-нибудь шестеренка и на землю никогда больше не вернется тепло.
И еще темнота. И ночами, и утром, когда я спешу в столовую, нигде ни одного огонька. Не горят фонари, а коптилки в окнах едва заметны. Город без огней.
Столовка ниже почтамта. Нужно спуститься по каменным ступеням. Здесь в столовке подают всегда одно и то же: галушки, плавающие в горячей воде. Это называется суп… Галушки разносят потные официантки. Работа у них не на шутку тяжелая - суп тут наливают в глиняные миски, такие увесистые и грубые, как будто изготовлены они в эпоху неолита. (И где только такие достают?) На железном подносе таких мисок устанавливают штук по десять. Над мисками вьется пар. Он поднимается к потолку и там превращается в холодные капли, которые затем падают вниз, словно крупные слезы.
Вот в эту столовку я и приспособился ходить каждое утро. А дела здесь идут с каждым днем все хуже. Теперь не стало раздевалки и потому все садятся за столики кто в чем: и в полушубках, и в стеганках. Электрические люстры на потолке больше не зажигают. Около кассы и у раздаточного окна повесили десятилинейные лампешки. К супу прежде подавали хлеб, но теперь, с введением карточек, перестали. А народу, между тем, становится все больше и больше. Теперь уже нельзя так просто войти в столовую. Предварительно надо выстоять длиннейшую очередь на морозе. Но в общем кое-как перебиваюсь.
Ты, Шура, сообщи о Юрке Земцове. Что о нем известно? Мне он прислал письмо, в котором писал: "Хорошо, что тебя здесь нет". Что он этим хотел сказать? Встретишь его мать - расспроси, как он и где.
Оксана писала мне, что ты заходила и взяла Гейне. Ты не стесняйся - бери книги. И еще я писал ей, чтобы она отдала тебе коралловое ожерелье, которое осталось от мамы.
Напиши, Шура, просто так, как товарищу. Если б ты знала, как иногда хочется домой. Извини за скучное письмо, но ответь обязательно. Алексей".
Шурочка так и не ответила. Почему - не знаю. Может, я обидел ее чем-нибудь, а может, просто подумала, что ни к чему.
А в столовке, про которую я писал, и правда, с каждым днем становилось хуже. Сначала были очереди, а потом и очередей не стало. К восьми часам, перед самым открытием, все пространство перед дверьми заполнялось толпой тесно прижатых друг к другу людей.
Но анархия продолжалась недолго. Как это обычно бывает, из завсегдатаев столовой выделилась инициативная группа, которая навела порядок. Появился список. Этот список писали химическим карандашом в ученической тетради.