В середине ноября они пригласили к себе Юрку с Татьяной. Принимая в расчет наихудший ход событий, она запретила ему дарить ей до свадьбы что-либо дороже цветов, отчего вся ее квартира была уставлена букетами, а воздух пропитан приторно-горьковатым запахом осени. Особенно она любила астры. Когда женщины удалились на кухню, Юрка захотел знать дату свадьбы. Услышав про апрель, он удивился и потребовал объяснений.
– Наташа попросила перенести, Что-то у нее там дома не в порядке… – неубедительно отвечал Дмитрий.
– А у вас у самих-то все в порядке? – усомнился Юрка.
– Абсолютно! – твердо и убежденно подтвердил Дмитрий.
Вернулись женщины, и Наташа, глядя на жениха, оживленно сказала:
– А мы с Димочкой в понедельник в филармонию идем! Он вам еще не говорил?
– Почему в понедельник? Почему так неудобно? Что-то особенное? – удивилась Татьяна.
– Да, особенное! Правда, Димочка?
– Да, да! – смутился он. – Исключительное и особенное: Нино Катамадзе и оркестр "Новая классика"!
– Никогда не слышала! – подозрительно глядя на хозяев, удивилась Татьяна, ожидавшая услышать имена более звонкие и привычные ее чопорному уху.
Ах, какой дразнящий, волнующий, понятный только им двоим намек скрывало ее сообщение! Из филармонии в кровать – именно такой исторической последовательностью решили они отметить годовщину их первой ночи, чем и будоражили друг друга на глазах непонятливых гостей. И пусть впереди две ночи репетиций, это будет особая ночь, без страхов и упреков и, возможно, с сюрпризами.
Так все и случилось: он приехал с букетом белых роз и, церемонно склонившись, поцеловал ей руку.
– Прошу вас, сударыня…
Она оступилась и не очень ловко, словно беременная, забралась в машину, и ему вдруг представилось, с какой особой осторожностью и умилением он станет подсаживать ее, когда все так и будет на самом деле.
Они повторили прогулку по Невскому, и он, как и год назад украсил босую голову купленной в Стокгольме клетчатой английской кепкой. Она, как и прошлый раз медленно шла рядом с ним в черном приталенном пальто, прикрыв голову беретом и плавно покачивая бедрами. Только в этот раз не он взял ее под руку, а она его. Все те же потупившиеся фонари приветствовали их проход.
Та же яркая торжественная анфилада, тот же высокий, светлый, отполированный звуками зал. Они уселись в красные королевские кресла и ждали начала, переглядываясь и улыбаясь. Это было именно то, что им хотелось – оказаться в магической реторте прошлого, разогреваемой умеренным ровным гулом в мелких трещинах покашливания; окунуться в нетронутый временем раствор матовых теней и красок; вдыхать чопорный пресноватый воздух, который здесь даже не воздух, а чуткий соисполнитель; наблюдать за сдержанным бурлением человеческого вещества, готового вступить в реакцию с благородной музыкальной субстанцией.
Он взял ее руку и сказал:
– В тот вечер я мечтал держать тебя за руку…
– А почему не взял?
– Ну, что ты! Я никогда так не робел, как с тобой!
– А мне тогда понравилось, как ты слушал…
Воспроизводя атмосферу памятного события, они заведомо не придавали значения тому, что услышат, однако сложный, выразительный строй джазовых хитросплетений увлек даже ее.
– Замечательно, мне понравилось! – расслабленно выразилась она после бурных оваций, в которых с удовольствием приняла участие.
И вот они уже в машине и в отличие от прошлого года знают, что с ними случится дальше. Однако она, рассеяно глядя в окно, знает, как и прошлый раз то, чего не знает еще он.
Дело в том, что с недавних пор она решила действовать. Не желая ждать, когда ее одолеет очередной приступ владимиромании, она сама пошла на приступ. Сегодня – великий день. Сегодня она окончательно покончит с целомудрием – совершит обряд, который в отличие от проституток всегда считала наивысшим доказательством любви, равным по значению потере девственности. Она выстрелит себе в голову из его нежного пистолета, и одноствольная жертва ее будет двусмысленной: с одной стороны она одарит своего жениха небывалой лаской, а с другой – водрузит на Володин образ монолит неимоверной тяжести, из-под которого ему, как из-под измены уже не выбраться. То есть, фигурально выражаясь, одним липким выстрелом убьет двух зайцев: авансирует будущую любовь и закажет прежнюю.
После церемонии чаепития она привела его в гостиную, усадила на диван и заставила целоваться, неловко изгибаясь. Следуя Светкиным наставлениям, она не допустила его до себя в предыдущую ночь, под разными предлогами заставляла пить апельсиновый сок, и теперь, скрывшись под джинсами и свитером, разжигала его аппетит, оставив его недоумению лишь прекрасную головку с горячими губами, шейку и запястья.
Почувствовав крепнущее нетерпение его объятий, она отправила его в ванную, приготовила постель, дождалась его возвращения и удалилась в неоновую прохладу кафеля за порцией дрожи, чувствуя себя как в свою первую брачную ночь. Стараясь не смотреть в глаза зеркалу, она облачилась в прошлогоднюю шоколадно-золотистую шелковую комбинацию. Между прочим, сегодня год, как она познала оргазм…
Подрагивая от волнения, она явилась в спальную с бутылкой коньяка и бокалами, и, забравшись под одеяло, прильнула к нему ледяными ногами.
– Давай, скорее выпьем! – простучала она зубами.
Он кинулся ее обхаживать, налил коньяк, и она, поймав губами край бокала, разом выпила всю порцию, после чего прижалась к жениху, чувствуя, как жаркий огонь разбегается по телу.
– Что с тобой, моя хорошая? Ты у меня случайно не заболела? – забеспокоился он.
– Нет, нет, все в порядке! Немного переволновалась! – отвечала она, подсовывая ему свои холодные ноги. И это была чистая и благородная, как коньячный спирт, правда.
Он тоже избавился от бокала, улегся и крепко прижал ее к себе, после чего попытался освободить от комбинации.
– Подожди, – сказала она, – хочу еще выпить…
Выпили еще. Через некоторое время телу вернули тепло. Пора было приступать.
– Выключи свет, – попросила она.
Он встал, исполнил ее просьбу и вернулся к ней. От того, что она предусмотрительно задернула шторы, в спальной в первое мгновение стало темно, как в задвинутом ящике комода, где даже белое становится черным. Постепенно едкий неон уличных фонарей нарушил герметичность их стильного комода и призрачным пóтом проступил через поры штор.
– Я хочу тебя поцеловать, – собравшись с духом, произнесла она и по короткому доверчивому отклику его тела почувствовала, как он, не догадываясь об истинной сути ее желания, потянулся к ней губами.
– Нет, ты не понял: я хочу поцеловать тебя ТУДА… – возблагодарив соучастницу-темноту, уточнила она рукой предмет своего вожделения.
– Наташенька, зачем тебе это? – спросил он, преодолев замешательство.
– Просто я так хочу! – занервничала она, радуясь, что он не видит, как полыхает ее лицо.
– А я не хочу, чтобы ты это делала.
– Почему? – растерялась она.
– Потому что люблю тебя.
– Вот и хорошо! Я и хочу это сделать, чтобы ты знал, как я тебе благодарна!
– Только поэтому?
– А разве этого мало?
– Мало, моя хорошая, мало…
Спасая свой план, она заторопилась:
– Димочка, ты просто не представляешь, что для меня это значит! Ведь мне даже говорить об этом стыдно, а не то что делать! Ведь я никого и никогда туда не целовала, понимаешь? Никого и никогда – даже Володю! Понимаешь?
– Тогда и начинать не стоит! – весело объявил он и порывисто стиснул ее в объятиях, выжав из нее легкий стон.
– Но почему ты не хочешь? Ведь ты же меня целуешь! – растерянно спросила она, не зная, как быть дальше.
– Потому что ты королева, а я раб!
– А если серьезно?
– Куда уж серьезней! – прижимал он ее к себе.
Она обмякла и затихла.
– Глупая! Глупая моя девочка! Какая глупая! – закачал он ее на груди, как ребенка и очень серьезно добавил: – У меня была целая армия кухарок и только одна королева… Неужели ты думаешь, что ради сомнительного удовольствия я позволю тебе стать кухаркой?
Она откинулась на спину и потянула его за собой:
– Иди ко мне и делай со мной все, что хочешь… Никакая я не королева, а обычная глупая баба…
– Неправда… – припал он губами к ее глазам. – Неправда… – шептал он ее ресницам. – Ты королева… Моя королева… И всегда ей будешь…
Он обошелся с ней чрезвычайно нежно, но достаточно убедительно, чтобы она лишний раз уяснила, кто у них в постели главный. Понимая, что следует как-то оправдать свое отвергнутое предложение, она пробормотала из его объятий:
– Димочка, я, правда, никогда этого не делала… Просто мне очень захотелось ответить на твою любовь чем-то особенным…
Он долго и прочувствованно целовал в темноте ее послушное лицо, а потом сказал:
– На любовь лучше всего ответить любовью…
– Я отвечу, Димочка, обязательно отвечу! – зарылась она виноватым лицом в мягкое основание его шеи.
– Только давай сразу договоримся: пока мы вместе, я не дам тебе сделать то, что ты хотела и сам не сделаю ничего сверх того, что мы уже делаем, – внушительно произнес он.
– Лучше так: пока ты сам этого не захочешь… – попыталась она изменить условия контракта.
– Не захочу… – сердито буркнул он и добавил: – Может, тебе со мной недостаточно хорошо?
– Димочка, ты даже не представляешь, как хорошо! – с легким сердцем призналась она, в очередной раз борясь с соблазном поведать ему про оргазм…