- Ну, знаешь ли, - наконец-то возмутился Румарчук. - Это уж ты извини…
- Не беспокойся. Не в тебя мечу. Сам таков.
- Жажда пострадать за человечество - типичная черта русского характера.
- Может быть, - уже спокойней отозвался Демьян Елисеевич. - Может быть. И все-таки, поверь мне, нужны нам бакутины как подводное течение…
"Чего привязался к Бакутину? - раздраженно думал Румарчук. - Только-только усмирил, укротил его, стало забываться, зарубцовываться, и на тебе… Опоздал, друг Демьян. Не до баррикад теперь Бакутину… Сабитов уволился, прямо и громко высказав причину. Пришлось Черкасову объявлять Бакутину партийный выговор, выводить из состава горкома. И Боков к нему другим боком. Сам позвонил, спросил, что думает Румарчук о начальнике Турмаганского НПУ. "Отменный работник, но широкая, увлекающаяся натура. Ни удержу, ни меры. Когда эти качества в дело - дай бог! А вот коли наперекос…" - "Слышали о его похождениях?" - перебил Боков. "Сам исповедался. Я высказал все, что думаю. Во многом виновата жена. Теперь они вместе. Испытание Севером, по-моему, обоим пошло впрок". - "А авторитет в коллективе? В городской партийной организации?" - "Авторитету Бакутина можно только позавидовать. Рабочие к происшедшему отнеслись с пониманием. Как и к той истории с особняком. Кстати, и там, и здесь виновата все-таки жена…" По всему судя, рассуждения Румарчука пришлись по душе секретарю обкома партии. Повезло, - решил про себя Румарчук, вспомнив недавнее, - и слева, и справа в выигрыше. Поздновато вспомнил Демьян о Бакутине…" Но мысли эти он не обнародовал, лишь подуспокоился от них и без особого интереса слушал дальнейшие разглагольствования гостя о турмаганском бунтаре.
- Поначалу он мне, - говорил Демьян Елисеевич, - показался карьеристом наизнанку. Помнишь, я говорил тебе о нем в министерстве? Потом своими глазами посмотрел, послушал его во время заседания Центральной комиссии. Наново перечитал послания и…
- Причислил к лику буревестников. Безумству храбрых…
- Именно. - Демьян Елисеевич сердито пресек Румарчука, уловив в его словах насмешку. И, чтобы отбить охоту позволять подобное впредь: - Ты ведь почему не поддержал его? Подмял и…
Румарчук угадал маневр, недовольно сморщился. Конечно, это разговор без свидетелей и они - старые, настоящие друзья, но все равно есть болячки, которых лучше не касаться и при таких обстоятельствах. Демьян в молодости отличался убойной прямотой и непримиримостью суждений. Отменно воевал. За четыре послевоенных года поднялся от начальника промысла до заместителя начальника объединения и сразу скакнул в министерство. А вот в заместителях министра долго не усидел. "Выдвинули" советником президента новорожденной нефтяной державы в Африке. Еле вырвался оттуда. Получил под начало главк и круто переменил тактику. Срывался, правда, иногда рубил сплеча и наотмашь, но все больше по мелким целям бил. Тех, кто над ним, задевал редко, с оглядкой. Зато уж за дружеским столом, без свидетелей, мог распахнуться до донышка и такое наворочать, что наверняка, вспоминая потом, не раз крякал да за голову хватался. Но именно за эту вот черту характера Демьян Елисеевич больше всего и нравился Румарчуку. Тот очень дорожил старой дружбой и всякий раз, встречаясь вот так, с глазу на глаз, заряжался от друга энергией и задором. И даже обидную порой прямоту высказываний Демьяна сносил Румарчук стойко: она тоже была нужна, как больному организму нужны мышьяк, стрихнин или змеиный яд. Исхлестанный, изжаленный, избитый другом, Румарчук чувствовал потом облегчение. И хотя вопрос Демьяна "Ты ведь почему не поддержал его?" - не сулил ничего хорошего и Румарчук непроизвольно болезненно скривился, однако не попытался даже помешать Демьяну высказаться до конца, напротив, подтолкнул его, поощрил:
- Почему?
- Пока миллионы, даже миллиарды кубометров газа горят в факелах - тебе ни жарко, ни холодно. А заставь тебя этот газ собирать, сдавать в переработку, тем более закачивать в пласт, как он тут же ляжет на твой план, станет еще одним очень серьезным препятствием твоего продвижения к высоким показателям, а стало быть, к благополучию, славе, наградам, которые скоро посыплются на тебя, ибо мы и в этом - ни удержу, ни меры…
Румарчук предвидел подобный ответ, готовился к нему, и все-таки тот зацепил за живое.
- Может, завидуешь? Уступлю без боя…
- Нет, - тяжеловато и громко обронил Демьян Елисеевич. - Твой пост на твой рост. И ордена, и звания по заслугам будут. Вылупить из болотной дичи нефтяной Турмаган - это, я скажу, не всякому по зубам. И в таком деле тебе нужен Бакутин-бунтарь. Чтоб не дал задремать, не позволил блаженствовать - бередил, ярил, подстегивал. Без такого противовеса к чертовой матери заржавеешь и скопытишься…
"Разыгрался в пророка, закусил удила и… Чужими руками да на дядином хребте чего не экспериментировать, не скакать через огонь…" Но вслух Румарчук сказал иное:
- Послушай, Демьян. Прекрасно ведь понимаешь… без Госплана бакутинская фантастика…
- Вот бы воберуч с Бакутиным вам и ударить во все колокола. Чтоб Госплан дрогнул и Правительство услыхало…
- Уволь! В звонари не гожусь. Сотрясать воздух, пылить в глаза… Нет. Не привык. Для затеи Бакутина - ни предприятий, ни оборудования, ни специалистов. Ничего! Что ж прикажешь? Запломбировать скважины и ждать, пока закупим, создадим, научим? Но нефть надо взять сейчас. Немедленно. Надо! Тебе ли пояснять, что значит это слово. Оно - приказ! С ним можно не соглашаться, но необходимо исполнить. Сперва исполнить… И вместо того чтоб, форсировав разработку и добычу сибирской нефти, ты предлагаешь отпущенные на это средства пустить на осуществление фантастического плана Бакутина…
Демьян Елисеевич слушал, дремотно прикрыв веками глаза и слегка покачивая головой. Все это он слышал не однажды в таких же и иных формулировках с разными интонациями и при разных обстоятельствах. Да, формально позиция румарчуков - неуязвима, но по сути это - самообман.
Вот какие мысли роились в голове Демьяна Елисеевича, пока он слушал пространную, очень убедительную и складную речь нефтяного короля Сибири, своего старого друга Румарчука. И когда тот умолк наконец, Демьян Елисеевич сказал:
- Налей-ка мне водки. Да не эту карликовую посудину, а вон тот стакашек…
2
В ту весну шестьдесят девятого, похоже, что-то нарушилось в солнечной системе. А может, погнулась земная ось, или само солнце пошло по кругу вперед пятками - кто знает? - только все приметили, что весна, законам вопреки, пошла по России не с юга на север, а наоборот. Конец апреля, а в Поволжье - мокрый снег с дождем, змейка термометра присосалась к нулю, зато над Туровском благодатная, яркая синь и ликующее солнце. Обласканные им, еще не оперившиеся, подернутые зеленым пушком березы выкинули сережки, приметной зеленью ощетинились склоны бугров и косогоров, в бурых космах прошлогодней травы тоже засверкали зеленые нити. Все живое разом стронулось с размеренного, неторопкого зимнего хода, заспешило, засуетилось, обгоняя друг друга. Настала та самая благословенная, желанная пора, когда "щепка на щепку лезет". Подобрались, подтянулись пожилые мужчины: грудь вперед, шаг широкий и твердый, а глаз косит на литые, сильные ноги молодух, и с языка срываются прилипчивые, волнующие словечки. Весь косметический арсенал пустили в дело постаревшие женщины, подобрали животы, подтянули груди, накрутили таких причесок - не описать. Ну, а молодые - рука в руке, плечо к плечу, сердце к сердцу. Бунтует кровь, ликует плоть, и на любовных стыках завязываются узелки новой жизни…
Застигнутый врасплох весенним переворотом, оглушенный и ослепленный им, Демьян Елисеевич спешно покинул уединенный уголок, перебрался в Туровск, целые дни заседал, встречался, беседовал с нужными людьми, изучал документы, а вечерами бродил по городу.
Немало поколесил по стране и по свету Демьян Елисеевич, повидал много городов - больших и малых, - но такого захудалого, безликого областного центра, как Туровск, не видывал. В городе (самом древнем в Сибири) не было ничего достойного внимания заезжего человека. Туровск напоминал огромную, безалаберно построенную деревню, с кривыми улицами, узенькими улочками, глухими переулками и тупиками. Дома на редкость разномастные: то добротные, изукрашенные по наличникам и карнизам дивной резьбой, с затейливыми музейными дымниками над трубами, с мезонинчиками и мансардами, а то - сляпанные кое-как, покосившиеся, вросшие в землю. За крайне редким исключением улицы Туровска были неасфальтированы, проезжая часть изрыта похожими на траншеи колеями в рытвинах, вмятинах и колдобинах. Давным-давно когда-то построенные вдоль домов деревянные тротуарчики теперь истлели, обветшали, и от них остались лишь трухлявые ребра шпал, накрытые кое-где танцующими под ногами гнилыми досками. Шагая по ним, надо было все время глядеть под ноги, иначе запросто можно было напороться на гвоздь, засадить башмак в щель иль, наступив на один конец доски, получить другим по лбу. Многие улочки вовсе не освещались по ночам, жители пробирались на ощупь сквозь кромешную темень глухих и мрачных осенних ночей.
Был еще в Туровске лог, отсекавший юго-западный угол города, - глубокий, но не широкий, - по самому дну лога струилась крохотная зловонная речонка, впадающая в Туровку. Дома в логу стояли тесно и были обнесены высоченными заборами, из-за которых слышались не лай, так грозный собачий рык. Тут в беде можно было надеяться только на себя - на свой кулак, собственную изворотливость и хватку. Руки городских властей сюда не доставали, всяк обустраивался здесь, как мог и как хотел, сам мастерил подходы к своему жилью, ограждал его от оползней и вешних вод, оборонял от лиходеев и огня. Ну, а как туда могла проникнуть, скажем, пожарная машина или машина "скорой помощи"? - сколько ни гадал Демьян Елисеевич, отгадать не мог.