Знал, что ничего особенного не произойдет, верил в собственную правоту и неуязвимость, а все равно подсасывало дурное предчувствие. Отгонял его, отмахивался, а оно не отлипало. С того и накричал на председателя профкома, испортил два банковских чека, обругал бухгалтера и, все более негодуя, в половине седьмого ринулся в горком.
Нарочно сторонясь кольцевой дороги, раз все-таки глянул на нее. Приметил разноцветные кучи гравия, грунта, песку, домиком составленные бетонные плиты, несколько самосвалов подле экскаватора, "Лихо раскрутили. Мастера чужой головой свои дыры затыкать… Поскользнешься, товарищ Черкасов", - мысленно пригрозил Гизятуллов. Отворотился от бетонки и больше ни разу не глянул.
Несмотря на малый рост и приметную полноту, Гизятуллов шагал размашисто-широко и бесшумно, мягко ставя короткие толстые ноги на землю. Он мог вот так размеренно и ходко вышагивать и час, и полтора, не уставая. Зато на первой же сотне метров тело покрылось потом, мясистые квадратные ладони стали липкими. Проклятая потливость! Как будто потогонный аппарат внутри. Чуть взволновался или напрягся - и уже мокрый. Радуется - потеет, горюет - потеет, смеется - потеет, негодует - потеет. Перед тем как поздороваться, обязательно надо потискать в кулаке носовой платок иль неприметно шаркнуть ладонью о пиджак.
- Фу! Духота собачья!
Сердито рванул, расслабляя, ошейник галстука, повертел головой, сгоняя напряжение с литой красной шеи. "Тропики, мать твою… Тридцать шесть в полдень. Вода да болота. Воистину - край крайностей. Не черное, так уж белое.
Никаких полутонов. За пару часов эта духота может обернуться мокрым снегом. Зимой хоть работа греет, а сейчас…"
К распаренному потному телу комары прилипали роем. "Во зараза! Собак заедают - человек терпит. Ни мази, ни накомарники не помагают. Чертова сторона…"
Легко шагали короткие толстые ноги, руки стирали пот с лица, отмахивались от комаров, давили их, а в голове - неуправляемое кружение мыслей вокруг распроклятой бетонки.
Круглое, красное, будто намасленное лицо Гизятуллова с круглыми выпуклыми глазами за толстыми стеклами круглых очков чем-то привлекло внимание двух встречных мальчишек. Те расступились, пропустили пышущего жаром, пыхтящего Гизятуллова, и вслед ему полетело насмешливое:
- Сеньор Помидор.
Еле отогнал желание надрать уши маленькому охальнику. Теперешние мальчишки не больно-то почитают возраст.
Подгоняемый сдвоенным ребячим хохотком, Гизятуллов ругнулся про себя и прибавил ходу.
4
Как он и предполагал, собрали всех протестантов-ослушников. Их было семеро, и все второразрядные. Гизятуллов даже фамилии ни одного не знал. Лица смутно помнил, а ни должности, ни имени… Это расстроило: с подобным подкреплением разве что кружечку кваску выпить, а уж что-нибудь покрепче он бы с ними пить не стал. Не та компания, явно не та. Оттого и сел на особицу, подальше от единомышленников, всем своим видом подчеркивая собственную отдаленность и независимость от проштрафившейся семерки.
- Все в сборе, - спокойно и буднично сказал Черкасов. - Начнем. Самый занятый здесь, я думаю, товарищ Гизятуллов. Ему первому слово. Объясните, пожалуйста, бюро - почему не выполняете решение о строительстве бетонки?
Не хотелось Гизятуллову выслушивать нарекания и попреки на глазах этих семерых заморышей. УБР - спинной хребет нефтяного Турмагана. Без скважин нефть не возьмешь, а скважины делают его буровики. Рыцарским легионом назвала недавно сибирских буровиков "Правда", а он - магистр этого легиона - на одной скамье с какими-то замухрышками, у которых ни стати, ни масти. Хитер Черкасов, оттого и начал экзекуцию с Гизятуллова и тем сразу больно зацепил начальника УБР. Но Гизятуллов, проворно занавесив обиду недоуменной улыбкой, начал петлять:
- Зачем стричь всех одной гребенкой, Владим Владимыч? У каждого предприятия свои особенности и возможности. Один пальцем сдвинет, другой кулаком не сшибет…
А глаза Гизятуллова предостерегали Черкасова: уймись, не при на рожон, сделай вид, что не приметил маневра. Но Черкасов не унимался.
- Товарищ Гизятуллов, - хоть и с легким, но все-таки с приметным нажимом выговорил он. - Мы ждем ответа на совершенно конкретный вопрос: почему не выполняете решение бюро?
"Значит, на таран? - остро сверкнуло в глазах Гизятуллова. - Пожалеешь!"
Повел взглядом по оборонительно настороженным лицам единомышленников и брезгливо поджал пухлые красные губы. Эти друзья по несчастью жаждали лишь одного - чтобы побольней да подольше секли непокорного начальника УБР, выплеснули гнев, выговорились, и им бы на долю осталось меньше тумаков. Ни один из них не только не поддержит Гизятуллова, если тот ринется в атаку, но и в свое-то оправданье не кукарекнет. Единственно, на что такой заморыш может отважиться, - это униженно выканючить прощенье, а завтра чуть свет кинуться на бетонку и торчать там целые дни, лично руководя, участвуя, организуя… А он-то, осел, хотел их подписями подкрепить, утяжелить свое послание в обком. Ну что ж, придется и тем, кто восседает за судейским столом, и этой хозсошке преподать небольшой урок самостоятельности и достоинства. Черкасов хочет унизить его, сравнять с этой шошкой-ерошкой. Ну, нет. Перехватил, товарищ Черкасов. За то и получи…
- Слушаем вас, - карандаш в руке Черкасова легонько клюнул настольное стекло.
"Только не оглохни", - подумал зло Гизятуллов, и мгновенно лицо его стало неприятно жестким. И весь он ощетинился, грозясь локтями, коленями, животом.
- Я могу лишь повторить то, - угрожающе выговорил он, - что уже сказал вам, Владим Владимович.
- Пожалуйста, повторите.
- Считаю решение бюро горкома о бетонке - неправомерным, противоречащим уставу партии.
- Эт-то интересно! - залпом, не разделяя слов, настырно поддела Мелентьева - второй секретарь горкома.
Игольно сверкнув, круглые черные глаза Гизятуллова кольнули худенькую, махонькую Мелентьеву и снова впились в Черкасова.
- Городской комитет партии не имеет права распоряжаться силами, средствами и техникой предприятий в ущерб их производственной деятельности. Сегодня вы силой заставляете нас строить бетонку, завтра принудите делать аэродром, потом котельную. А ведь в Турмагане есть гензаказчик - товарищ Бакутин. И генподрядчик - товарищ Бойченко. Перекладывая их обязанности на чужие плечи, горком развращает кадры. УБР здесь для того, чтоб бурить…
- Если каждый станет только для себя и на себя, нам не поднять Турмаган, - опять высунулась Мелентьева.
- Справедливо, - поддержал ее Черкасов. - Только бетонка, которую мы заставляем строить, будет работать прежде всего на вас, товарищ Гизятуллов. На ваш план. Вряд ли кто больше вас страдает от бездорожья. Кому-кому, буровикам дороги, как хлеб. После удачного завершения кольцевой мы думаем таким же методом проложить магистральную автостраду поперек месторождения, чтоб в любую погоду любой транспорт. А от нее по лежневочкам к буровым… да-да, к вашим буровым, товарищ Гизятуллов.
- Выходит, вы под собой сучок рубите, - снова кольнула Мелентьева, воинственно выпятив девчоночью грудь с еле приметными бугорками.
- Мне некогда сучки обрубать! - спустил тормоза Гизятуллов. Вытер носовым платком шею, промокнул лоб, зажал скомканный платок в кулаке. - Мне надо бурить. Двадцать скважин первоочередного я должен к новому году сдать…
- Лучше, если мы, - ввернула Мелентьева.
- Что мы? - не понял Гизятуллов.
- Мы́ должны сдать. Понимаете? У вас все я да я. Многовато ячества, - пояснил Черкасов. - Это к слову. Продолжайте, пожалуйста.
Багровое лицо Гизятуллова и впрямь стало похожим на переспелый южный помидор: тронь - и лопнет, брызнет соком.
- Я все сказал! - будто плюнул Гизятуллов. Помолчал чуток и еще злее: - Бетонку в ущерб бурению строить не буду!
- Тогда придется наложить на вас партийное взыскание, - в голосе Черкасова проступили доселе неприметные металлические нотки. - А завтра проверить, как оно на вас повлияло.
- Никак не повлияет, хоть залпом два выговора объявите! Не буду строить…
- Зачем горячиться, Рафкат Шакирьянович? - неожиданно так мягко и сочувственно принялась увещевать Мелентьева, что изумленный Гизятуллов даже очки протер.
Правду говорят, женщина и чужую беду за версту чует. Безошибочно угадала Мелентьева, что закусивший удила Гизятуллов может сейчас скакнуть с кручи, сломав свою буйную голову. Угадала и поспешила сдержать вздыбившегося, ослепленного яростью мужика. Поняв это, Гизятуллов разом простил ей недавние наскоки и уже без прежней непреклонности и ершистости сказал:
- Я обжаловал решение горкома в областной комитет…
- Это ваше право, - успокоенно вздохнул, расслабился Черкасов. - А наше право потребовать от коммуниста безусловного исполнения решения бюро.
Скажи Черкасов лишь первую половину фразы, может, Гизятуллов и попятился бы. Но в словах о правах горкома ему почудилась угроза, и он снова взъярился:
- Честь мундира вам дороже справедливости.
- Честь горкома - это и ваша честь, - снова перешла в атаку Мелентьева.
- Хватит меня воспитывать! - окончательно сорвался Гизятуллов. - Зря тратим время и нервы. Сказал "не буду" - и не буду!
По-бычьи нагнув тяжелую крупную голову, прижав круглый раздвоенный подбородок к груди, Гизятуллов резко шагнул на середину кабинета. В раскоряченной, раскрыленной, налитой яростью фигуре была такая необоримая каменность, что всем стало ясно: не будет.
Наступила жгучая тишина. Отчетливо стало слышно тяжелое сопенье взбешенного Гизятуллова. В эти мгновенья он ненавидел всех, кто сидел по ту сторону стола, и готов был на все.
Приник взглядом Черкасов к искаженному лицу Гизятуллова.