Покончив с косточкой, Лайма улеглась на любимом коврике в прихожей. И незаметно для своего гармоничного состояния задремала. Разбудил ее бой часов, к которому она почти привыкла со щенячьего возраста, но иногда эти куранты местного масштаба просто выводили ее из себя. Вот и сейчас послеобеденный отдых был испорчен, и Лайма трижды выругалась. На ее лай из кабинета подал голос хозяин. Собака ничего не имела против.
За время ее отсутствия здесь произошли видимые изменения. На столе лежала груда альбомов, рукописей, фотографий. Хозяин что-то лихорадочно искал. Гостья, намедни угостившая Лайму вкусным, но крошечным куском ветчины, сидела на своем месте и листала хорошо знакомую ей любимую хозяйскую книгу с множеством собачьих фотографий. Хозяин обернулся к ней наконец.
– Вот! Смотрите, госпожа исследователь, таким был ваш покорный слуга в одна тысяча девятьсот лохматом году. Третий курс, гениальность во всем облике – прическа, взгляд, пиджак. И что, вы всерьез думаете, что это фото будет уместно в вашем материале?
– Лев Робертович, кто из нас корреспондент столичного журнала?! – глядя на эксклюзивное фото, говорила Виктория.
– Авантюра все это. Слава богу, что у вашего журнала тираж мизерный, – сказал себе писатель и обратился к корреспонденту. – Виктория, учти, я не верю журналистам, кошкам и гороскопам. Но для тебя сделаю исключение, даже толком не знаю почему…
– Может быть, я обаятельная? – спросила Виктория и, не дожидаясь ответа, спросила еще раз, имея в виду увесистый фотоальбом: – А можно взглянуть?
– Смотри. Здесь, кажется, мое большое кино и немного равновеликой личной жизни.
Виктория положила альбом на колени и открыла наугад. И сразу же увидела свою маму. Свою молодую маму. Рядом с Львом Робертовичем, мужчиной в самом расцвете сил.
Сказать, что она лишилась дара речи, значило бы сильно приукрасить ее состояние в эту секунду. Виктория прекратила дышать. Лев Робертович вернул ее к жизни, заинтересовавшись ее внимательным, упертым взглядом. Заглянул в альбом через плечо корреспондентки.
– А вот это, госпожа психотерапевт, мой самый главный грех. И расплачиваться мне за него до скончания века.
– Все писатели грешники, – взяла себя в руки Виктория. – Это актриса? Лицо очень знакомое.
– Это не актриса, это женщина. Но о ней мы говорить не будем, – наотрез отказался откровенничать далее Лев Робертович. – Чего еще от меня хотите, госпожа эксперт?
– А можно мне еще парочку ваших фото в стиле ретро? – не без особого умысла спросила Виктория.
– Валяйте.
Виктория снова открыла заинтриговавший ее альбом. Писатель, поглядывая на нее, снова занялся обсасыванием своей трубки. Азарт не покидал Викторию Князеву. Ровно до той секунды, пока она не увидела фотографию самой себя на руках у мамы. Милая такая фотка. Судя по улыбке на этом снимке, девочка Вика еще не отметила свой первый крупный, годовалый, юбилей, и в глазах ее пока невозможно было прочесть будущей тяги к полнокровной жизни.
Если бы прямо сейчас кому-то из прохожих пришло в голову пошутить и, приблизившись к этой бредущей по широкому тротуару девушке, внезапно хлопнуть надутым кульком или просто мяукнуть в непосредственной близости от ее прелестных ушек, правого или левого, то ожидаемого эффекта от подобной выходки шутники-затейники не дождались бы ни за что.
Виктория медленно шла по Ленинградскому проспекту в сторону центра. Она не замечала, что время от времени ее толкают спешащие по будничным делам москвичи и гости города. Взгляд ее не отражал никаких эмоций и был устремлен в сторону Белорусского вокзала. Именно с этого транспортного узла, кстати, при желании можно было менее чем за час добраться до дачи. Той самой, где проводили отпуск ее родители, одного из которых она только что видела на двух старых, но симпатичных фотографиях. Дорого бы она дала сейчас, чтобы узнать, видел ли эти фотографии другой ее родитель.
Сказано – сделано. Она подняла руку, и через пятнадцать секунд Виктории повиновался спортивный автомобиль. Но она, как девушка, презирающая всякую гламурность, махнула на него рукой. Следующим был джип. Тоже не ахти, но Виктория решила отступить от правил.
– В Баковку довезете?
Водитель (галстук, очки, ямочка на подбородке) задумался. Виктория улыбнулась.
– Садитесь. Но учтите, я поеду с большой скоростью.
– Устраивает, – лаконично прозвучало в ответ.
Через двадцать семь минут они были на месте. Обладатель приличного галстука и быстроходной автомашины не блеснул оригинальностью. Виктория машинально дала ему свой дежурный телефон и выскочила из машины у калитки, за которой были слышны голоса ее стариков. Так и есть, мама с папой, посвятившие самих себя и свой отпуск садовым и огородным культурам, что-то живо обсуждали непосредственно на фронте работ. Их дочь открыла калитку.
– Сергей, я уже сто пятьдесят миллионов раз просила или починить, или купить садовые ножницы, – сказала мама.
Отец что-то пробурчал в ответ и, кажется, двинулся исполнять поручение. Прямо навстречу дочери, которую так и не увидел, потому что она мгновенно отпрянула от калитки. Зачем? Любому читателю, разбирающемуся в тайниках женской души, это объяснять незачем, ну а все другие могут прочесть один-два соответствующих журнала с красивыми фотографиями.
Иногда с течением времени Виктория обращалась очень даже по-свойски. Через несколько мгновений ее невесомое тело совместно с трепетной душой уже переместилось на грунтовую дорогу где едва не угодило под колеса большой машины. Только что обманутый ею водитель данного передвижного средства только-только развернулся, попав в один из местных тупиков. Он поправил очки после экстренного торможения и открыл дверцу. На этот раз Виктория уселась на переднее сиденье. Даме нужно было выговориться.
Отец ее, Сергей Александрович Князев, всю свою молодую, а потом зрелую, а потом и почтенную жизнь провел в изысканиях. Выпускник Свердловского горного, он сначала разведывал залежи полезных ископаемых самолично, а потом обосновывал разведывательные поиски с научной точки зрения, заведуя кафедрой одного из московских НИИ. Время от времени, впрочем, он и в своем академическом статусе возглавлял экспедиции, следовавшие по направлению каждой из четырех сторон света поочередно. Викуша, дочь его, каждый приезд своего бородатого папки сначала встречала со щенячьим восторгом. После приезды отца, вернее его отсутствие по нескольку месяцев в году, стали восприниматься Викторией по-иному. Особенно по ночам, когда она слышала за стенкой материнские всхлипывания. И бог с ними, с переездами и ежегодной переменой школ… Лет в десять Виктория твердо решила, что у нее будет муж-домосед, не имеющий понятия о кимберлитовых трубках и лучистых колчеданах. Что и неукоснительно претворяла в жизнь: ни одного мужчины в ее ближайшем окружении с подобными интересами не случалось аккурат до описываемых событий.
– Ну и как семейная жизнь – удачно?
Ее слушатель впервые подал голос, когда они уже подъезжали к редакции. Виктория шмыгнула носом и рассмотрела его повнимательнее. Пижон!
– Сколько я должна за скорость и молчаливое сочувствие? – помимо своей воли съязвила она. И шмыгнула носом.
– Я вам позвоню, когда определюсь с суммой гонорара. Меня зовут Сергей. Интересуюсь только полезными продуктами.
В редакции заканчивался рабочий день. Но это ее не радовало. Она вдруг поняла, что никакой материал о писателе с его фотоальбомами делать не будет. И вообще, делать что-то про кино, домино и какие-либо другие изысканные гуманитарные удовольствия, кроме жратвы, у нее нет никакого желания.
Смеркалось. Но не в Москве целиком. Только на сердце у Виктории Князевой. Она оглянулась окрест. Читатель должен извинить автора за устаревший оборот, но в данном случае он наиболее уместен, честное слово.
Полуподвальный вход в это кафе показался ей знакомым. Да. Латиноамериканская кухня здесь по желанию клиентов преображалась то в кавказскую, а то и в американскую. Демократичное заведение было как нельзя более кстати к общему демократичному настрою Виктории. Она вошла. И осталась.
– Вика, простите… У вас все в порядке?
Через два коктейля, в полном соответствии с законами кинематографа, перед ней вдруг объявился кулинарный Сережа в очках и с ямочкой.
– Все в полном… раскардаше, – подобрала слово печальная светская дама. – Опять вы?
Сыграла и устыдилась в душе. Но разве признается в том, чего она не хочет признать, подвыпившая женщина (как, впрочем, и трезвая аки стеклышко. – Прим. автора), тем более так уставшая за день?!
– И в этом нет ничего удивительного. Я директор этого заведения, меню которого, кстати, вы так резко критиковали в одном из своих гламурных экзерсисов.
– Объективность – мой принцип.
– Это да. Но это ваша объективность. А у джаза своя объективность.
– Так вы музыкант или кулинар? Я что-то не пойму.
– Наше кафе, которому вы посвятили пару объективных абзацев, зовется "Джаз" и полностью соответствует своему названию. Вам не пришлось послушать наших музыкантов?
– К сожалению, – решила все-таки немного смутиться Виктория. – Так как вы меня нашли?
– Я следил за вами.
– О Господи!..
– Вы меня неправильно поняли. Я следил за вашим творчеством. А тут негаданная встреча.
– Послушайте, С-с-сергей, можно я тут посижу одна-одиношенька? Надо обдумать оду в честь вашего джазового кафе.